Он чувствует себя неуютно даже в этом маленьком будуаре, примыкающем к вовсе роскошной громадной спальне, быть может, соответствующей статусу Третьей принцессы, но не вызывающей ничего, кроме ненужного благоговения и ощущения чего-то чужеродного.

Вызываемые таким местом ассоциации не имеют ничего общего с какой бы то ни было романтикой, но его влечет сюда, потому что здесь  то, ради чего он живет целый день, цена чего и не представлялась ему до сих пор, и собственная жизнь отныне не оценивается им как via dolorosa, а стала самой обыкновенной жизнью семнадцатилетнего влюбленного, быть может, чуть менее, разве что, близкой и равнодушной к смерти.

– Судзаку!

Ее плечи, прежде обнаженные, на которых замирали взгляды, не остановленные субординацией и откровенным благоговением, закрыты белой креповой тканью. Такого фасона теперь требует ее истерзанное поцелуями тело: максимальная закрытость. Нет и не будет сказано ни единого слова в прессе, жестко контролируемой Британским престолом, особенно здесь, не будет обсуждения даже за плотно закрытыми дверями – принцесса, ненастоящая, нарисованная для имитации благополучия, в сознании соотечественников Судзаку близка к небожителям. 

Таким же стал он сам, допущенный к телу и сердцу самого чистого, что только могло встретиться ему, и он уже не рассуждал о том, был ли того достоин. 

Она медленно, будто оттягивая неизбежное для них, идёт ему навстречу – легко идёт, настороженная, зрачки расширены, локти словно приклеены к телу, принахмурены в смущении тонюсенькие брови. Он уже мог рассмотреть ее всю; знает и она о крохотных шрамиках на его верхних веках, о едва-едва  отросших под краскою волосах его «родного», густо-чёрного цвета – Судзаку аккуратен до педантичности и больше не допустит подобного. Она видела и помнит след несчастного случая в детстве – на его губе только она могла рассмотреть маленькую бледно-алую чёрточку, а к свидетельствам небрежной лапароскопии она не присматривалась, хотя и касалась их. 

Не только их.  

«Простите, я оботру вас... дайте ее, теперь вашу руку нужно вытереть, леди Юфемия!»

«Ну что ты говоришь такое?» – она смеется. 

У Судзаку перехватывает дыхание от воспоминаний, он закрывает глаза на секунду.  

Она никогда не обнимает первой – просто берет его руки в свои, и ее ладони холодны от волнения. 

– Ваше Высочество, я счастлив нашей встречей, – после формулы можно обнять тоненькое, как веточка сливы, тело, притянуть к себе. Хочется сжать ее что есть силы, и лейтенант Куруруги себя сдерживает. Принцесса в ответ прижимается к нему, обнимая очень крепко.

Кровать здесь имеет довольный простор, чтобы приютить их обоих. Неразборчиво думая об этом, Судзаку краснеет.  Он не может сопротивляться своим мыслям, он молод, и у его принцессы Юфемии мысли ровно об этом же. 

– Судзаку, – шепчет она, касаясь ротиком его губ. От нее пахнет корицей и вишневым вареньем. Запуская руку под ее одежду, Судзаку все ещё думает о том, что находится в иной реальности. Когда растворяются, как дым, все ненужные мысли, рыцарь Ее Высочества бережно гладит полуприкрытые ножки и бедра. Юфемия не стесняется, отдаваясь, – она даже гладит себя и Судзаку, а вот показать ему свое тело для нее пока непросто. 

А он знает, что под ее бельём – ровная полосочка светлых волос, она просвечивает сейчас сквозь простые белые трусики, и он нащупывал ее рукою перед тем, как войти в Юфемию Британскую. Сзади войти в нее, не сдерживая слабое «ох» и вольно щупая ее грудь, – самое нежное в мире ощущение. 

До этого ещё далеко. Даже десять минут промедления покажутся Судзаку адом. Его бьет дрожь, и ему стыдно от собственного нетерпения. 

Неудобно вывернув голову, она целуется с ним, отчаянно и ещё неумело гладя языком его язык; у Судзаку голова идет кругом от фантазий на тему выпачканных в густо-белом волос и лица Юфемии. Совсем скоро он увидит, как с ее подбородка срывается на грудь непрозрачная капелька. Бывает, что Юфемия старательно облизывает, тянет губами, легонько мотает головой – Судзаку порой кажется, что она изучала все приемы у невесть где обретающихся куртизанок, но у Третьей принцессы есть старшая сестра, также охраняемая своим рыцарем... 

Ее вдохи теперь стали неровными, а Судзаку ласково перебирает ее пальцы, внутри весь полыхая, не позволяя себе ничего, кроме целомудренного объятия, ведь Юфемия вскоре сама взмолится о положенном ей, о том, что он может ей подарить сам, по своему произволению. 

– Судзаку-сан, – слышит он робкий шепот и вслед за тем удивляется и едва сдерживается от улыбки. Ее Высочество призналась ему в любви короткой японской фразой. Кровь вспыхивает, колотится в висках, в кончиках пальцев, в бедрах. Пожалованный британец легко целует грудь хозяйки, как можно деликатнее тянет вниз ее платье и вдруг, словно подчиненный незнакомой, сильнейшей воле, дергает опостылевший шелк и сильно впивается пальцами в блестящие от пота груди Юфемии. Она стонет – так гортанно, так громко, но Судзаку не удивлен.  

Словно опомнившись, он нежно целует висок, по которому медленно течет сверкающая капелька. 

Юфемия смотрит в его глаза. «Какой чистый, хороший взгляд», – вспоминает она свою первую мысль из такого уже далекого дня их первой встречи. Он и сейчас точно такой, каким был в тот день. 

Обнимая ее за голову, Судзаку наконец целует ее губы, потом впадинку на подбородке, потом вновь нижнюю губу, и из уголков губ Юфемии стекает слюна, а ее руки безвольно висят вдоль тела. Притягательность ее защитника до сих пор внезапна для нее и кружит ей голову, а  происходящее в этой спальне раз за разом стало ее необходимостью, стало самой жизнью. 

Она находит в себе силы обнять Судзаку – она знает, что он не позволит ей прикасаться к его голове, для него это оскорбительно.  

Раздвигая ее ноги коленом, он чувствует, какая она влажная, обжигающая – даже через одежду. 

Юфемия трется об него, впиваясь пальчиками в его все ещё напряженные, каменные плечи, – ему не так легко расслабить тело и ум.

Но будто сама атмосфера кругом них пылает – и делает свое дело. 

С задранными юбками Юфемия лежит на кровати навзничь и гладит – то уже обнаженную грудь Судзаку, такую прекрасную, невероятно сильную, то собственные расставленные колени и бедра. Он чувствует, понимает, что это его поторапливают, и, почтительно сдвинув нижнюю юбку принцессы чуть ниже, одной рукой справляется с собственной формой и тем, благодаря чему Юфемия доверяет ему ещё больше...

Иногда ему хочется сделать это в ее тело, или на ее лицо, и, просто подхлестнутый такой фантазией, Куруруги сразу берет бешеный темп, прижимая плечи Юфемии к постели, чувствуя, как вокруг его пениса мгновенно будто заструились ручейки, а женщина, которой он овладел, отвечает ему с изысканным бесстыдством, которое могло подсказать ей одно лишь сердце.

Он понимает, что сегодня их обоих не хватит на ласки ртом – слишком сильно они истосковались друг по другу.  Принцесса непосредственна и беспомощна, и Судзаку, напоминая себе об этом, чувствует, как разум покидает его. 

Ее руки сминают плотную ткань его формы, тянут ее, словно хотят разорвать, лишить знаков отличия и напомнить натурализованному британцу его место... Судзаку уже давно потерял рассудок – именно Юфемия сейчас, приподняв голову, смотрит вниз, на то, как он движется в ней с бешеной скоростью, а потом он обо всем забывает и, исступленно осклабившись, откидывается назад с такой силой, что кажется, будто от натяжения вот-вот лопнут жилы на его шее. Третья принцесса Священного престола томно изгибается, приподнявшись на локтях, и исходит стонами. Под ним, никогда никого не любившим. 

Британка – под японцем. 

Когда она состроит гримаску, когда свет упадет на ее лицо поутру, она будет напоминать ему Лелуша. Сейчас его женщина опасна, источает аромат таинственной Лилит, абсолютной ночи его рассудка. 

Он дарит ей себя целиком, дергает на себя ее тело, не слыша блаженных, болезненных вздохов, не слыша просьб, а когда останавливается, опустошенный телом и сердцем, то видит, как бессильно упала набок взлохматившаяся светловолосая головка, веки сжаты, и слюна в углу губ принцессы Юфемии видится совсем не вульгарной деталью, а греющим душу видением, как будто видение уже далекого и теплого дня из детства.    

Он уже почти не ощущает момент, когда все-таки выходит из нее, легко целуя, и самым оскорбительным образом, не в силах бороться с своей природою, засыпает, не отодвинувшись дальше, чем на дюйм от той, кто стала теперь его настоящей жизнью.   

 

 

Этим ранним вечером солнце тоже выглядит усталым. Лучи лениво и медленно ползут по смятой, в пятнах, постели. Сесть нет сил, думать нет сил у Юфемии.  

«Пускай я марионеточная принцесса», – словно что-то внезапно и бесповоротно решив, она поворачивается к Судзаку таким резким движением, что он, вырванный из дремоты, вздрагивает.

– Что?.. А...  

– Я хочу выйти за тебя замуж, Судзаку.

В его глазах стремительно темнеет, он будто глохнет, рефлективно сглотнув, и не слышит, каким веселым смехом заливается его Юфемия:

– Ты представляешь, какой будет скандал? Ты представляешь реакцию мирового сообщества? 

– А тебе это как будто... смешно?

Она смолкает и небольно тянет его за спутанную каштановую прядь волос, задумчиво глядя куда-то, придвинувшись к нему вплотную, щекочет ею свое лицо.

– А ты согласился бы взять меня в жены?

 

 

***

 

 

Церковь на острове О-Шима такая уютная, маленькая, точь-в-точь иллюстрация к зимней сказке. И пастор – как положено – седенький и сутулый. 

– Властью, которую даровал мне Британский Престол, объявляю вас мужем и женой. 

Они не улыбаются, не смотрят друг на друга. Свидетели этой свадьбе только старик-священник, да двое смуглых местных ребят, соотечественников Куруруги, ничуть на него не похожих, – происходящее не вызывает у них никакого интереса, они рассматривают свои распухшие от ревматизма колени и, вероятно, думают о возвращении на покинутое рисовое поле, по которому бродят поутру белоснежные цапли.  

– Судзаку, – говорит Юфемия и берет его за руку. Больше она ничего не говорит, даже когда они выходят во двор, переполненный солнцем и океанским воздухом. Даже когда Судзаку целует ее.

Ее сердце стучит больно и очень слышно.  

Майора Куруруги от волнения мутит. Тысячи дурных предчувствий заполняют его разум, когда он, подняв на руки свою жену, идет по направлению к золотистому геликоптеру.  

Словно вспомнив что-то, он шепчет ей про любовь, такую же сильную, как и смерть.  Даже не удивляется, когда она, серьезным и печальным взглядом отвечая на его улыбку, устраивает голову на его груди и почему-то говорит:

– Если моя любовь будет сильнее твоей смерти, то смерть не сможет стать сильнее любви. Да? Судзаку...