Не знаю, во что это в конце концов превратится, чем закончится этот мой фанфик о последних представителях рода Учиха. Пока что это представляет собой рабочую зарисовку, нежели законченный фик. Я с техниками, кажется, напутала тут что-то -  мне проблематично сейчас редактировать и проверять, голова забита предстояоищим, то есть предстоящим днем рождения Джи. Потом исправлю.

Название:  "Когда луна не одна" (второе название "Я буду наблюдать за тобой, Саске"  )

Автор: surazal

Статус: В процессе (пишется)

Мадара/Итачи (здесь). Небольшой POV  Мадары. 

Размещение любой части этого текста на других ресурсах и в личных дневниках запрещено. Свидетельство о публикации №21106170101 

 

Они погружают друг друга в иллюзию – самозабвенно. Сознание взрывается поминутно, не давая передышки, наслаждение вторгается в каждую клеточку, в каждый нейрон.

Для них нет ничего более странного, прекрасного и смертельного, чем упоение миром, который доступен им обоим. Из всех живущих – только двоим.

Мягко течет безвременье. Сколько уже – час, сутки? Месяц?

Часть сознания Мадары не отключается и контролирует Итачи.  

Итачи бьется под ним, прижимаясь и отталкивая одновременно, а губы Мадары скользят по мокрому лицу, по шее, на которой от синяков уже нет живого места, скользят, прикусывая и лаская, и огрубевшие, будто каменные пальцы проникают внутрь – там тесно, там будто никогда и не было Мадары с его смертельной пыткой запредельным наслаждением, равного которому нет и не будет.   

Его бесценный дар – дар владетеля вечного Шарингана – в том, что благодаря его технике сознание может существовать в нескольких мирах…Нет – это один, цельный, настоящий мир, а в нем множество реальностей, и нет таких слов в языке, чтобы назвать их количество и то наслаждение, которое они дарят.

Воздух толчками выходит из уже полностью обессиленных удушьем легких Итачи, и сердце вот-вот лопнет…как неожиданно его вырывают из гендзюцу и погружают вновь. Итачи уже не делает ни единой попытки как-то воздействовать на всесильного Мадару, за эти несколько минут не ставшего ему ближе.   

Он будто далекий Бог лунного света, только луна эта жжется, жжется сильнее огня, опаляет самое нутро. Ему можно и нужно приносить любые жертвы, и прежде всего свою жизнь, и душу – только бы он не останавливал этот поток самого прекрасного на земле цвета, заполняющего вселенную, поток самой жизни.

Итачи упивается болью – нежной болью, которую дарят ему ласки Всемогущего, он не может сказать ни слова, и вся душа его у Мадары как на ладони.  

Мадара врывается в его тело, мысли заполняет только Мадара, хочется принадлежать Мадаре и отдавать ему всего себя с душой и телом  – ощущения Итачи именно таковы, ощущения счастья и слепой любви…кто скажет, где закончилось действие техники, опаснейшего подарка небес, и началось человеческое, дурманящее, вечное чувство?

Благодарность, счастье, страсть – ненависть, тоска, боль: как чудесно, что всё это свойственно им, пока еще людям.

Нежность и ненависть – в такие моменты Мадара хочет жить вечно, если возможно, то и так, чтобы, как сейчас, тело молодого Учихи дрожало под ним, в его руках, как дрожит обнаженное, вырванное из груди, еще горячее сердце. Он дарит Итачи поцелуи – почему бы нет, ведь ему самому это так нравится; он двигается медленно, сдерживая скорее порывы Итачи, чем свои, и добивается того, что в мире Аматэрасу Итачи раздирающе кричит – а здесь лишь слабый хрип вырывается из его запекшихся, почерневших от недостатка воздуха губ.  

А взрывы самой невыносимой – из-за ее сладости – боли заполняют тело, в мозгу, будто открытый огонь, с ревом бушует дикая, нечеловеческая страсть, сотрясая, перекручивая сознание, и никогда прежде не испытываемые чувства захватывают душу и переливаются миллионами оттенков несуществующих на Земле цветов.

Он уже не может тягаться с ним, да и не делает этого – только чуть заметно вздрагивает тонкая, сильная рука с несведенной татуировкой АНБУ, обвивающая изрытые шрамами плечи Мадары, да из уголка правого глаза Итачи пунктиром, словно робея, сбегает тоненькая, бледно-красная струйка. 

Сдался.

Он сдался. Мадара улыбается и скидывает руку Итачи со своего плеча. Пожалуй, с него на сегодня хватит.

Вздохнув, он деактивирует Аматэрасу и совершенно по-стариковски жует губами, качает головой.

- Ну надо же …на тебя у меня было столько планов, Итачи, - шепотом говорит Мадара и гладит по голове своего юного потомка.

Прекрасен. Пожалуй, он является одним из лучших примеров синтеза генов человека и божества, думает Мадара, сам не понимая, откуда взялось это теплое, искушающее чувство. Тщеславие, и что-то еще.

Наверное, это все-таки родственная любовь.

Утомленная луна гаснет. Итачи лежит, отвернувшись. На его левом плече родинка, такая же, как у Мадары.

Он любуется им – своим творением, своим потомком. У него великолепное тело, чудесные волосы, взгляд, похожий на взгляд самого Мадары. Его техники с каждым днем совершеннее.  

С каждым часом он становится опаснее. С каждым его словом, поцелуем, вздохом он все дальше. Пожалуй, хорошо, что все скоро закончится – ему не привыкать переносить боль, и то, что он серьезно, неизлечимо болен, Итачи поймет многими годами позже.

«До этого момента еще лет десять-пятнадцать…а сколько можно выжать полезного», - как все старые люди, Мадара разговаривает сам с собой – по привычке вполголоса, хотя Итачи все еще не способен воспринимать звуки.

Он разжигает хворост, быстро подсушив его, и думает, думает…

Предела Шарингану фактически не существует. Он это понимает. А вот предел человеческому телу рано или поздно должен где-то отыскаться. Может, зря оставили…нет, нет.

Я никогда не ошибаюсь. Я всё предвижу, мои планы предусматривают абсолютную выгоду, у меня всегда есть многоходовки…

Мадара сжимает пальцы, бессознательно теребит другой рукой, трет костяшки до покраснения, хмурится. Тысячи комбинаций пролетают в его мозгу стремительнее огненной ударной волны.

Да…Итачи. Ты, Итачи, пожалуй, поступил верно, в том, что не выслушал меня до конца.

Он не знал собственной судьбы. Как это хорошо. Спугнуть судьбу – самое простое и самое глупое, что может сделать человек, пока он еще человек.

Разомлев от близости открытого огня, Мадара сидел, прислонясь к стене, расслабив все мышцы и прикрыв один глаз.

Как же так получилось, что кэккей гэнкай, который, казалось бы, нес в себе столько благ, обернулся к успешному клану неприятной лживой физиономией и внезапно ударил –  коварно, предательски?

Мадара по привычке проклял свою мать и пожелал самой жестокой смерти всему клану Хюга. Досталось проклятий и клану Сэндзю, и, озлобляясь все сильнее и сильнее, Учиха снова почувствовал возбуждение.

Итачи лежал почти рядом, отделенный от него лишь тонкой бумажной перегородкой. Но трогать Итачи уже не хотелось.

Мадара давно заметил, что после относительно долгого использования семейной техники в нем просыпается отвращение к запаху человеческого тела. Это впоследствии проходило, но с возрастом ему все сильнее хотелось одиночества. Он и сейчас знал, что стоит ему приблизиться к Итачи, его вывернет наизнанку от необъяснимого отвращения к запаху человека.

Откуда это взялось? Мадара не знал. Он только однажды не испытал этого. Единственный раз, запомнившийся ему за последние семьдесят лет...

 

…Залитые кровью переулки, дома, воняющие отвратительной человечиной – уже дохлой, и еще трепыхающейся, добиваемой, скулящей.

Весна. Скука. Ранние сумерки. Безветрие и вонища. Кровь, экскременты. Ожидаемый, закономерный в свете всех происходящих событий, почти физически ощущался трепет чакры парня, идущего рядом – он полагает, что он вершитель судеб, а на деле просто дурак, радостно сожравший чушь, которой он, Мадара, накормил его, даже не особо стараясь быть убедительным. Его грубое выполнение Цукиёми, вероятно, делало его героем в собственных глазах, как и иллюзия собственной силы в тот момент, когда его катана протыкала тело его матери и закрывшего ее собой отца. Мадара помнил, как помог ему, – как выяснилось, зря, тот прекрасно справлялся и в том, казалось бы, сложном случае.

Как бы то ни было, лоскут платья Микото с вышитым на нем красно-белым веером вышел из ее груди с самым кончиком лезвия меча Итачи.    

Мадара помнил мелочи. А его правнук, похоже, получал удовольствие, убивая. Вот это было определенно лишним. Ни к чему.

Мадара помнил, как слегка вздрогнул от грохота двери, последовавшего за этим ужасающего детского вскрика, как обернулся и вдруг – будто самого себя увидел…

Этот мальчик, которого звали Саске, словно был его портретной копией. Собственная детская фотография все еще хранилась у Мадары, и он даже улыбнулся, наблюдая из темноты за братьями.  

Младший брат Итачи не заметил его, будучи в шоке, и старому Учихе было от того не то чтобы обидно – досадно. Понимая, что придет время, и они узнают друг друга, может  быть, станут лучшими друзьями, а потом, как водится, и врагами (Мадара вспомнил Сэндзю и, по обыкновению, проклял их), он с удовольствием отметил, что от Саске, даже от испуганного, не исходил этот отвратительный запах человечины.

И глаза у Саске были в точности такие, как у Мадары.

- Похож, да? На тебя, - только и сказал Итачи, когда они оба возвращались из деревни.

- Не просто похож! – загадочно изрек Мадара, самодовольно улыбаясь. В самом деле, как было не радоваться тому, что через энное количество поколений и смешений с людьми твои гены вдруг вырываются наружу подобно сильному ростку, уцелевшему после урагана, уничтожившего все всходы.

 

В течение этих четырех-пяти лет он наблюдал за Саске время от времени; успехи его не трогали сердце прадеда, но и не разочаровывали. О достижениях Учиха всегда предпочитали судить по фактам.

Правду сказать, если бы не этот мальчик, Мадара на время благополучно забыл бы о деревне Листа, своей политической неудаче, как он ее называл. Лишь несколько раз он посещал селение и мимоходом интересовался о текущих делах – сам не понимая, почему, должно быть, из банальной скуки. Сын неудачника из клана Сарутоби, того самого, именем которого этот недоумок Фугаку назвал Саске, в то время сделался правителем деревни. Мадара лишь веселился, время от времени слыша, как неэффективно это правление, как Конохагакуре плодит себе врагов со скоростью ветра, как покидают ее люди, утомленные лицемерием и сомнительной необходимостью подыхать за чужое счастье – люди, решившие взять свою жизнь в свои руки. Люди, имена которых, как имя Итачи, произносились с обязательным плевком, и которых презрительно именовали «нукенинами».

В том, что и второй даровитый правнук вскорости пополнит коллекцию нукенинов созданной им деревни, Мадара ни одной минуты не сомневался.  

 

(будет дописано)

 

В колонках играет - D, Bloodberry