Настроение сейчас - хорошееЗахотелось мне тут почитать че-нить и решил пробежаться глазами по "своей" полке на здоровенном книжном стенде у меня на стене(на эту полку я ставлю книги,которые мне показались интересными для будущего прочтения или которые уже прочитал и они оч запомнились). Взгляд мой остановился на книжке,которую мне подарили когда-то очень давно и которую и прочитал уже 2 раза. Ник Перумов. Обложка на какой-то загадочный космический мотив.. Помню мне она не понравилась,когда только подарили. Во-первых обложка не внушала доверия,а вовторых я знал,что Ник Перумов пишет преимущественно фантастику. И все это в сумме(получалась космическая фантастика:)) меня совершенно не прельщало,ну не любил я этот жанр.
И все-таки "по одежке встречают,а по уму провожают", вещи не такие,какмими кажутся на первый взгляд=) в итоге оказалось,что Перумов совсем не автор книги,да и космической фантастики там собственно и нет практически. Это был сборник рассказов молодых и малоизвестных авторов,а Ник лишь делал отбор на заданную тему. Ну и естественно с его именем на обложке книга будет лучше продаваться.
Че-т рассвспоминался я)) Так вот беру я эту книгу и вижу закладку сделанную на одном рассказе. Вспомнил,что когда-то меня он чем-то зацепил(было это по моим подсчетам около 5 лет назад) и решил поделицца:
ПЯТЬДЕСЯТ НА ПЯТЬДЕСЯТ
Что обиднее всего - так это случайность
произошедшего, полная его нелепость и
недетерминированность...
Л.Сарториус
Сначала у Лешки отрубили свет. Он звонил, ругался - без толку, авария на подстанции, до утра не дадут, плевали они на день рождения. Кое-как допраздновали при свечах и без музыки, а в десять часов, скрывая зевоту и виновато похлопывая расстроенного Леху по плечам, стали расходиться. Ушли и мы с Маринкой. Потом были сорок минут на остановке, и мы замерзли до такой степени, что не могли даже говорить, и потому втиснулись в первый попавшийся автобус, остатками цепенеющего сознания рассудив, что все они идут в центр, а там уж как-нибудь доберемся. Так мы очутились на малознакомой автостанции, не зная дороги домой и смутно представляя себе лишь направление.
- Надо было с Кораблевыми ехать, - проворчала Маринка, прикрываясь ладонью от колючего февральского снега.
- Кораблевы совсем рано ушли, не мог же я Лешку бросить вот так... - я развел руками, показывая, как я не мог бросить Лешку. Почему-то стало стыдно за жену, не могущую или не желающую понимать, что такое остаться одному в темной квартире в свой тридцатый день рождения. Стыдно не перед кем-то, а просто так.
Маринка не ответила. Мы шли незнакомым двором мимо подъездов-близнецов, согласно хрустя снегом и с каждым шагом теряя поднакопленное в автобусе тепло.
Чтобы развеселить жену, я унылым голосом затянул песню про замерзавшего в степи ямщика. Марина фыркнула, но интонацию я не различил, слишком вьюжисто и темно было вокруг. На всякий случай замолчал.
Черт, так действительно околеть можно, холод забрался наконец под куртку и надежно устроился под лопатками и на груди. Да, не по сезону одежка...
“Зима, а я опять не по погоде одет...”, - тихо пропел я, подпрыгивая на ходу. Маринка покосилась в мою сторону, но опять промолчала. Я покосился в ответ. Все-таки красивая она у меня, а когда злится - особенно. И какой я молодец, что купил ей дубленку. В позапрошлом... в позапрошлом?.. да, в позапрошлом году взял вечерников в первом семестре, откладывал деньги в толстенный справочник “Небензойные ароматические соединения” и на восьмое марта купил. Правда, не обошлось без скандала - какой женщине приятно весной дубленку получить? Вот платье или, скажем, туфли - другое дело, но ничего, вторую зиму носит - и нравится, вижу же, что нравится! И не мерзнет почти, а нахохлилась от обиды, что по моей милости вынуждена тащиться пешком стылыми проулками вместо уютной поездки в кораблевских жигулях. Ничего, дома должно было остаться с полбутылочки “Арарата”, а в холодильнике завалялся кусочек лимона... Отогреется - подобреет...
Обо что споткнулся - не знаю до сих пор, секунду назад мечтал о коньяке и теплой постели - а уже падаю, вытянув руки и открыв зачем-то рот...
Снег был везде: на крышах домов и козырьках балконов, на скворечниках и голубятнях, на ветвях и даже стволах деревьев, на приподъездных лавочках, в мусорных контейнерах, во рту, за очками... Но больше всего снега набилось, конечно, за воротник. Остатки тепла мигом выдуло из-под свитера, вниз к пояснице скользнули несколько ледяных комочков.
- Беляев, ворон считаешь? - Равнодушно спросила Маринка. - Поднимайся, не рассиживайся, поздно уже, я замерзла.
Вставать не хотелось, каждое движение отзывалось холодом. Я выплюнул ледяной комок (“никогда не ешьте желтый снег” - вспомнилась бородатая шутка) и, сняв очки, тупо уставился перед собой.
Череда случайностей с полной нелепицей в финале. В очках, да с такой близорукостью, мне никогда бы не увидеть эту надпись. Сидя на снегу и бездумно отряхивая колени, я разглядывал табличку, прибитую к стене похожего на общежитие здания. “СПОСОБНЫ ЛИ ВЫ ЛЮБИТЬ?” - вопрошала табличка крупными буквами. Ниже, мелким шрифтом - приписка. Поднявшись, я подошел ближе и прочел послание полностью.
СПОСОБНЫ ЛИ ВЫ ЛЮБИТЬ?
Строго научный метод определения способности к любви.
НИИ Проблем Мозга.
И уже под табличкой, прямо по стене дома голубой краской: “Вход со двора”.
Любопытная Марина, видя мою заинтересованность, тоже приблизилась к объявлению и с минуту внимательно изучала его.
- Бред какой-то, - зло констатировала она, прочтя трижды. - Совсем мракобесы распоясались! Раньше были экстрасенсы, биоэнергетики, колдуны разноцветные... “лицензия номер такой-то”, а теперь глянь-ка - целый НИИ. Куда мир катится?! Скоро назад, на деревья влезем... Глупость, варварство и невежество...
Я покивал. В подобный бред не поверил бы и в юности, а уж в тридцать... Но куда-то исчез холод, стало жарко и до колик страшно - вдруг вправду могут вот так, запросто обнаружить, диагносцировать и разложить по полочкам самое волшебное и сокровенное из всех чувств?
- Пойдем домой, холодно, - сказал я, обнимая одной рукой жену, а другой вытирая со лба пот.
***
- Не волнуйтесь, Андрей Кузьмич, никакого жульничества, все совершенно научно. Посмотрите, разве я похож на проходимца?
Высокий вежливый доктор в белоснежном халате колдовал над маленьким нестрашным приборчиком. Он деловито щелкал тумблерками и подкручивал верньерчики, периодически делая пометки в рабочем журнале. Был доктор деловит, сосредоточен и совсем не походил на проходимца.
- Не похожи. - Честно ответил я. - Сам не знаю, кого я тут ожидал увидеть, бабку какую-нибудь замшелую или астролога бородатого.
- Прошли времена бабок, дорогой Андрей Кузьмич, - доктор настроил аппаратуру и теперь, повернувшись, прилаживал к моей голове датчики, - современная наука берется за решение самых философских и даже, я бы сказал, сакральных задач.
- И что, вот так просто?.. - неуверенно начал я.
- Почему просто? - Обиделся доктор. - Мы с профессором восемь лет над этой проблемой работали. А если бы вы знали, как трудно было выбить у института эту базу, да и то...- Он обвел рукой жалкий кабинетик, расположенный в полуподвале общежития.
- Я не в том смысле, - смешался я, - просто, любовь, и вдруг - приборы.
- А что “любовь”? - Доктор явно оседлал любимого конька. -
Любовь, любезный мой - такой же талант, как и все остальные: может быть, а может и не быть. Как музыкальный слух или способности к языкам. У вас с языками как?
- Не очень, - неохотно признался я, - как-то больше к точным наукам.
- Ну вот, - обрадовался доктор, будто моя неспособность к языкам была действительно радостной новостью, - и с любовью точно так же.- Как “так же”?
- Если нет любви, то есть что-нибудь другое, дружба, например.
- А вы и...
- Нет, мы только любовь определяем. Это я так, для примера сказал, природа, она ведь, батенька, не терпит суеты.
- Пустоты, - автоматически поправил я.
- Простите?..
- Природа не терпит пустоты. А суеты не терпит служенье муз.
- Да, конечно. - Доктор совершенно не смутился, его уверенность была непробиваема. Последний датчик, тем временем, пристроился у меня за правым ухом. - Закройте глаза и расслабьтесь, думайте о чем-нибудь приятном. Больно не будет.
***
Приборчик едва слышно гудел, самописец с тихим шорохом, сантиметр за сантиметром, выпускал из себя ленту. Больно не было, было страшно.
Я из страха сюда и пришел, точнее, чтобы избавиться от страха. Три дня бродил по квартире из угла в угол, снедаемый вечной интеллигентской рефлексией: “Что, если?” - и наконец решился. Улучив момент, когда жена наносила внеочередной визит к теще, я сорвался сюда. Почему-то вопрос, способен я любить или нет, стал для меня самым важным за последние дни. Раньше - любил и все, но теперь этого было мало, требовалось научное подтверждение права на любовь.
О чем бы приятном подумать... О Маринке. Вернусь домой и небрежно так скажу: “Проходил сегодня мимо той смешной конторки “Проверьтесь на любовь” и заглянул посмотреть. Не поверишь - все по-настоящему: аппаратура, врачи. И знаешь, какой у меня результат? Положительный на сто процентов!” Тьфу, пошлость какая. Тем более - еще не факт, вдруг все как раз наоборот выйдет!.. Чепуха, я же знаю, что люблю свою жену... Зря пришел, дома надо было сидеть... О приятном... Познакомились мы забавно, ничего сверхоригинального, но есть, что вспомнить. В ночном клубе здоровенный долбак, в дым проигравшийся в казино и оттого пьяный и злой, прицепился к хорошенькой девушке за соседним столиком. Девушка знакомиться отказалась наотрез, и он распустил руки. Когда я попытался тактично вклиниться между ними, амбал начал меня бить. Говорят, со стороны это выглядело, как драка, ничего подобного - избиение. Каким образом у него оказался разбит нос, я не знаю, скорее всего, громила сам неосторожно расквасил сопатку при очередном замахе, но когда нас растащила охрана, лицо его было все в крови. Я случайно оказался героем, и как победителю, девушка Марина досталась мне... Быстрей бы уже кончилось... Кресло неудобное, нога чешется... Что у меня еще приятного в жизни было?.. В Симеиз в первый раз поехали вдвоем, с палаткой, и ливень ночью жуткий, и все уже промокло, а сверху капает еще; Маринка разозлилась страшно на меня, на мою затею дурацкую, а мне хорошо, радостно до безумия, что вот он - я, вот - она, и мы вместе... и я прижал ее к себе и целовал, целовал, и потом мы любили друг друга, и было тепло... и дождь прошел...
- Просыпайтесь друг мой, все закончилось, - аккуратные пальцы осторожно снимали датчики с головы, - можно открыть глаза.
- Ну, что?! - теперь я мог представить, что ощущает пациент после опасной и тяжелой операции. - Какой результат?
- Посидите на кушеточке пять минут, я сейчас расшифрую вашу энцефалограммку.
Я примостился на углу кушетки, все больше ощущая себя пациентом, ожидающим окончательного приговора врача. Доктор сидел за столом, перебирая в руках длинную бумажную ленту, в несколько рядов испещренную неведомыми каракулями.
Время от времени он делал на ленте пометки красным карандашом или обводил кружком какие-то участки.
- Итак, дружочек, вот наш результатик. - Доктор повернулся ко мне. -
Сигма-ритм, к сожалению, отсутствует, что в сочетании с высокой степенью регулярности колебаний биопотенциалов... да что я, вам ведь нужен просто ответ.
Словом - нет. Увы, любить вы не способны. Совершенно. Разумеется, это касается только любви к женщине. Родину или детей, скажем, - любите сколько угодно. У вас дети есть?
Я наконец смог проглотить рвущуюся наружу рвоту и потряс головой. Наверное нужно было что-то сказать, поблагодарить за помощь любезного доктора, пожать может быть руку на прощание, но я сидел в странном оцепенении и не мог произнести ни слова. Доктор видимо понял мои чувства, подошел вплотную и положил руку на плечо.
- Успокойтесь, Андрей Кузьмич, не нужно делать из этого трагедию. Миллионы людей живут и знать не знают ни о какой любви. В вашем быту ровным счетом ничего не изменится. Вам сколько лет, тридцать? Прожили ведь без всякой любви, и еще столько же проживете. Было бы здоровье, - он подмигнул.
- Почему?.. - наконец выдавил я.
Доктор вздохнул и опять взял в руки листик.
- Вот здесь, - он показал пальцем в обведенный карандашом участок, - совершенно сглажены межзональные различия...
Он еще что-то говорил, но я не слышал. Комната растворялась на глазах: теряли очертания предметы, задрожал, расплываясь, энцефалограф с семизначным инвентарным номером на боку, заколыхался и сам доктор... Я плакал.
- ...доминирует зонально-дифференцированный альфа-ритм с затылочно-лобным градиентом параметров и средней амплитудой... Андрей Кузьмич, да вы что?! - доктор прервал пояснения. - Прекратите! Как институтка, в самом деле. Говорю же вам, ничего страшного не произошло, половина человечества, подобно вам, не способна любить!
- Половина? - я решил, что ослышался.
- Именно, - подтвердил доктор, - ровно половина. Пятьдесят на пятьдесят по статистике.
Он провел меня к выходу, но у двери замешкался с замком.
- А жена?
- А что жена? - невинно спросил доктор.
- Как вы думаете, ей говорить или не надо?
- Полностью на ваше усмотрение. Но лучше не надо. Она ведь вас любит?
- Конечно любит! - с жаром заверил я.
- Тогда ей незачем знать правду. Всего доброго.
Я вышел в коридор и остолбенел...
***
Полчаса назад, когда я боязливо мялся перед дверью, сомневаясь, идти или нет, здесь никого не было. Теперь же на стульях, рядком поставленных вдоль стены, сидели трое. Парочка молодых людей - юноша и девушка, явно пришедшие вместе, о чем-то тихо шептались, бросая время от времени опасливые взгляды на дверь. Пришли провериться “на любовь”, да не решаются. Чуть в стороне, особняком, глядя прямо перед собой, сидела Маринка. Вот и съездила к маме.
Сзади скрипнуло, и вышедший следом за мной доктор громким веселым голосом сказал:- Следующий!
Ощущение “больничности” всего происходящего скачком усилилось.
Ребята испуганно замолчали и посмотрели на Марину. Она повернулась на голос и начала вставать, но тут увидела меня. Глаза расширились, в них мелькнул неподдельный ужас человека, уличенного в измене. Впрочем, я тоже чувствовал себя предателем... Улизнул тайком, не сказав ни слова... Стыдно...
Марина пришла в себя первая. Не тратя времени на пустые выяснения обстоятельств, она спросила:
- Ну, как?
Я промолчал, и моя умная жена поняла все без слов.
- Жди меня, - велела она и скрылась в кабинете. Ребята переглянулись и снова зашептались.
Два шока подряд - это слишком. Я с трудом нашел выход на улицу и стоял среди зимы в расстегнутой куртке и с непокрытой головой, не чувствуя холода.
Как же так? Жил человек, верил в любовь, думал, что сам любит, и вдруг - шарах!
- все перечеркнуто. Почему именно у меня, почему именно любовь? Почему не музыкальный слух или способности к языкам?.. впрочем, языки ведь тоже... Да что я с языками этими... Как же теперь с Маринкой, как я в глаза ей смотреть буду?
Она ведь меня... Стоп! А вдруг и она... и у нее... Пятьдесят на пятьдесят...
Бедная, она ведь не переживет!.. То есть, переживет конечно, но какой это будет удар... Чепуха, о чем я? Она ведь любит меня, уж это-то ясно без всякой науки.
Сейчас все подтвердится, и мы пойдем домой, а уж там... Что там?..
Пошел снег. Постепенно возвращалось чувство реальности, подцепив по дороге глухую тоску. Почему я не лишен способности испытывать страдания? Почему у меня нет таланта быть веселым и жизнерадостным при любых обстоятельствах? Почему я - инвалид, навсегда лишенный способности Любить?!
Лавина дурацких вопросов, грозившая сдернуть меня в пропасть истерики, была остановлена появлением Марины. По ее лицу ничего невозможно было прочесть. Не говоря ни слова, она подошла ко мне, и взяв под руку, двинулась прочь. Я так же молча шел рядом, пытаясь заглянуть в глаза жене и разглядеть там ответ на мучавший меня вопрос. Сейчас я волновался наверное сильнее, чем даже тогда, в кабинете, ожидая своего приговора.
Мы отошли уже метров на сто, когда я, собравшись с духом, спросил:
- Прошла? - и затаил дыхание.
Марина приподняла бровь - это всегда получалось у нее очень эффектно, - и, коротко взглянув на меня, ответила вопросом:
- А ты сомневался?
- Слава богу! Я так рад! - с души с громким грохотом свалился здоровенный камень. Я был почти счастлив.
- Чему?
- Что?
- Чему ты, собственно, радуешься? - Марина остановилась и прямо посмотрела на меня.
- Рад, что у тебя... что ты... - я мямлил, не зная, что сказать, - что ты меня любишь.
- А ты?! - закричала в ответ жена. Из глаз потекли слезы.
- И я тебя лю... - я в ужасе запнулся, представив, что она сейчас обо мне думает. Все слова, признания, клятвы, все что было в последние пять лет, кажется ей сейчас ложью.
- Как ты мог... как я могла?.. - прошептала она, рыдая. - Я тебе верила, любила... Я любила тебя, ты слышишь?!! - сорвалась в крик.
Я молчал, проклиная себя за бездействие. Ее сейчас нужно обнять, прижать покрепче, приласкать, успокоить, а не стоять столбом, боясь притронуться. Но я не мог, я чувствовал, что потерял на это право.
- В общем, я решила, - сказала Марина неправдоподобно ровным голосом, - сегодня я ночую у мамы, а завтра подаю на развод.
- Развод? - переспросил я, не веря ушам.
- А чего ты ожидал? После того, что выяснилось, я не вижу другого выхода.
Эта твоя ложь... так гадко.
Мир перевернулся. Я чувствовал себя оболганым; откуда ни возьмись, нахлынула злость.
- Бред! - закричал я, - ты же сама говорила, что бред! Ты же не поверила сразу! Ты же... колдуны, лицензии, невежество... Дуриловка все это.
Я выдохся.
- Если бы "дуриловка" была - деньги брали бы, а так - бесплатно.
- Жена смотрела на меня спокойно и немного укоризненно, как на ребенка, оспаривающего очевидное. - Ты же сам знаешь, что не прав. Давай-ка разойдемся без скандалов, и так тошно.
Она развернулось и пошла: простоволосая, в рыжей дубленке до колен, стройная, красивая. Способная любить.
- Я люблю тебя! - в отчаянии закричал я.
Она не обернулась.***
Снег был везде: и на невидимых снизу крышах, и на скользкой земле, и на узеньких голых подоконниках, в обманчиво-широких птичьих кормушках, на зазабореной детской площадке, на ресницах, в душе... Я стоял посреди зарождающейся пурги, беспомощно глядя в спину уходящей жене, и замерзал. От полного, безысходного отчаяния удержала почти случайная мысль. Не помня себя, я бросился назад.
Поздно. Когда я подбежал к общежитию, они уже выходили. Мальчик был сдержан и суров, так по мнению юношей должны наверное выглядеть смертельно обиженные, оскорбленные, но сильные духом люди. На спутницу он не смотрел. Девушка негромко всхлипывала, держась за рукав кавалера, и искательно заглядывала ему в глаза. Слез она не стыдилась.
Пятьдесят на пятьдесят.
Ребята прошли мимо, не заметив меня. Через несколько шагов юноша вырвал руку из ладошек девочки и, не оглядываясь, двинулся прочь, стараясь каждым шагом попадать в мои следы. Высокий, широкоплечий, в черной кожаной куртке, он совершенно не был похож на Марину, но мизансцена повторялась с такой точностью, что на секунду я увидел в нем - ее.
- Я люблю тебя! - крикнула девочка.
Мальчик не обернулся.
И пока мы смотрели ему вслед я мог читать ее мысли. Это было нетрудно, мы думали об одном. Почему вы так бессердечны, люди, умеющие любить?
