А через год, в июне, Москву посетил югославский президент, маршал Иосип Броз Тито. Теперь обе стороны подписали уже «Московскую декларацию», ставшую важным шагом на пути налаживания отношений, которые, как казалось ранее, были безнадежно испорчены.

Сама нормализация оказалась возможной после смерти И.В. Сталина и свержения в 1954 году с политического Олимпа Югославии Милована Джиласа – «либерального» коммуниста и одного из самых ярых критиков СССР.
Джилас долгое время был соратником Тито, а в 1953 году его сделали вице-президентом Югославии. И вот тут он внезапно стал критиковать практику социалистического строительства, причем не только в СССР, но и в своей стране. В газете «Борба» (официальный орган югославских коммунистов) вышла серия его статей, в которой он обрушился на «сталинские методы» руководства ФНРЮ. Джилас осудил однопартийную систему и потребовал ввведения многопартийности. Кроме того, он высказался за «независимое правосудие».

Какое-то время югославское руководство терпело критику Джиласа, но слишком уж она была резкой. Вице-президент даже выдвинул концепцию, согласно которой в стране образовался некий правящий класс.

В конце концов Джиласа сместили со всех постов, но в партии оставили. Оттуда он вышел сам – в марте 1954 года. А в декабре опальный коммунист дал интервью «Нью-Йорк Таймс». Он заявил о том, что Югославия превратилась в тоталитарную страну, которой правят реакционеры. После такого демарша его приговорили к условному тюремному заключению. А в 1956 году Джиласа уже посадили по-настоящему, на три года. Причем, что весьма характерно – за осуждение советской военно-политической операции в Венгрии. Падение Джиласа в Кремле восприняли как хороший знак, ведь именно он отвечал за идеологическое обоснование правоты Тито в его конфликте со Сталиным.

Однако и после его смещения отношение к югославскому руководству продолжало оставаться негативным. Официально было объявлено, что «клика Тито» решила сместить Джиласа только под «давлением трудящихся». По поводу Югославии были разные мнения (скептически к перспективам примирения относился, в частности, В.М. Молотов), и руководство определилось с этим вопросом не сразу. Еще, к примеру, в июле 1954 года советский официоз утверждал: «Рассмотрев материалы, относящиеся к истории разрыва Коммунистической партии Югославии с коммунистическими и рабочими партиями, а также последовавшего за этим выхода югославов из содружества стран народной демократии, ЦК КПСС считает, что руководящее ядро КПЮ, несомненно, допустило в тот период серьёзные отступления от марксизма-ленинизма, сползание на позиции буржуазного национализма и выступила против Советского Союза. Свою недружественную политику по отношению к Советскому Союзу руководители распространили на страны народной демократии, к которым и до разрыва они относились высокомерно, требуя признания особого статуса КПЮ...».

Хрущев и Тито: нормализация

Однако все изменилось в считанные дни. Уже в августе 1954 года Хрущев написал письмо Тито, в котором предложил начать переговоры о нормализации. Тито одобрил эту инициативу, но выдвинул ряд условий. Москве было предложено распустить Информационное бюро коммунистических и рабочих партий (Коминформ, лайт-версия Коминтерна), перестать вмешиваться в югославские дела, отказаться от критики югославской модели социализма, признать, что конфликт между двумя странами вовсе не есть дело рук Л.П. Берия, но имеет глубокие корни. Более того, от Хрущева требовалось начать устранять последствия «неправильной» сталинской политики – тогда, дескать, всё само собой нормализуется. К тому же Тито заявил, что встреча лидеров пока нежелательна.

Югославский лидер говорил с Хрущевым с позиции силы, от Никиты Сергеевича потребовали покаяться, пойти на изменение внешней и внутренней политики. И Хрущев смирился с этим, по сути дела, ультиматумом. Он даже выплатил Югославии что-то вроде компенсации – СССР простил ей долги и предоставил новые кредиты.
Получался парадокс: советское руководство пыталось загладить «вину» перед Югославией за оказанное на неё давление, но делало это всё в том же приказном режиме. Это вызвало недовольство руководства Албанской партии труда (АПТ), первый секретарь её ЦК Энвер Ходжа писал по этому поводу: «Когда было принято решение об осуждении антимарксистской деятельности югославского руководства, мы не состояли в Информбюро. Однако Сталин, ВКП(б) и партии-члены Информбюро много раз советовались с нами. Они поступали так не только в соответствии с ленинскими нормами, которые требуют широкого и подробного обмена мнениями, но и потому, что мы имели большой опыт практических контактов с югославским руководством во время и после войны. В частности, по этому поводу состоялась моя встреча инкогнито с Вышинским в Бухаресте в присутствии Дежа (лидер Румынии Георге Георгиу-Деж. – А. Е.). Изложенные мною на этой встрече многочисленные и неоспоримые факты предательской деятельности югославского руководства получили высокую оценку со стороны Вышинского и Дежа. Это лишний раз свидетельствует – насколько осторожно и мудро готовились политические решения Информбюро и Сталиным. Хрущёвцы, которые лицемерно и лживо заявляют сейчас, будто Сталин игнорировал самые элементарные нормы взаимоотношений между партиями, действительно ведут себя сейчас безответственно и высокомерно с братскими партиями, игнорируя их мнения, принимают решения от их имени за их спиной». («Хрущевцы»).

Конечно, было бы большим преувеличением считать, что десталинизация СССР (начавшаяся всё в том же приказном порядке) была навязана руководством Югославии. Но её требования свою роль сыграли: Хрущев стал «исправлять» сталинскую политику, как того от него и требовали. В 1956 году состоялся XX съезд КПСС, на котором был разоблачен «культ личности Сталина». После этого в просоветской Восточной Европе началось брожение. В Польше к власти пришёл Владислав Гомулка, ранее получивший срок именно как «титоист». Страну затрясло, и в Москве вздумали было начать военную операцию. Однако польская армия выразила готовость оказать всяческое сопротивление любым попыткам решить ситуацию посредством советских танков. И в Москве пошли на попятную: Хрущеву было очень и очень далеко до «разоблаченного» им Сталина.

А потом, и уже гораздо более серьезно, тряхнуло Венгрию. Там вспыхнуло мощное антикоммунистическое выступление, в котором принимали участие самые разные силы. Немало было крайне правых, реакционных, пронацистских элементов, пользующихся всемерным покровительством западных спецслужб. Но в протесте активно участвовали и десятки тысяч рабочих, выступающих против бюрократической деформации социализма. Вдохновленные югославским примером «самоуправляемого» социализма, они создавали рабочие советы, которые брали судьбу предприятий в свои руки. Однако ни о какой реставрации капитализма речь, в данном случае, не шла. Так, 14 ноября 1956 года Рабочий совет большого Будапешта постановил: «Общественной формой Венгрии станет социальная система, основанная на запрещении эксплуатации (социализм), что конкретно означает … сохранение земельной реформы 1945 г. с максимальным наделом в 20–40 хольдов, … сохранение национализации шахт, банков и тяжелой промышленности, общественную собственность на заводы, основанную на рабочем самоуправлении и предоставлении рабочим акций предприятия или доли прибыли, полную свободу частного или кооперативного предпринимательства с гарантиями, обеспеченными запрещением эксплуатации…».

Хрущев был чрезвычайно напуган, потому что идеи самоуправляемого социализма могли проникнуть и в СССР.
Он решил заручиться поддержкой Тито. В течение двух дней Хрущёв вёл секретные переговоры с маршалом в его резиденции, на острове Бриони. Там он плакался ему в жилетку, упирая на то, что в народе стали поговаривать – «при Сталине такого не было». И Тито согласился оказаться Москве ограниченную поддержку, но при этом позволил венгерскому премьеру-«реформатору» Имре Надю укрыться в югославском посольстве. Там он получил от советских властей гарантии неприкосновенности, покинул территорию посольства и сразу был схвачен, а через два года расстрелян. Такое коварство возмутило Тито, между ним и Хрущёвым пробежала черная кошка.

Новое обострение

Хрущев «отблагодарил» маршала Тито за поддержку весьма своеобразно – примерно так же, как маршала Жукова. Он начал мощную идеологическую кампанию против «югославского ревизионизма». Решение об этом было принято на заседании Президиума ЦК КПСС 24 апреля 1958 г. Там пришли выводу о том, что критика должна быть настоящей, но тон следует выдерживать «товарищеским», конкретные же лица затрагиваться не будут. (Позже на Югославию натравили и другие компартии.) Наиболее жёсткую позицию занимал главный идеолог Политбюро ЦК КПСС М.А. Суслов, который обвинял Союз коммунистов Югославии (СКЮ) в чрезмерных амбициях. Кроме того, Югославию критиковали за «примиренчество» в отношении американского империализма (по иронии судьбы, СССР в то время как раз предпринимал усилия по сближению с руководством США).

Позиция СКЮ была подвергнута публичной и весьма жёсткй критике на XXI съезде КПСС (27 января – 5 февраля 1959 г.) Тогда Хрущев заявил без всяких обиняков: «Югославские руководители в противовес Декларации Московского совещания коммунистических и рабочих партий 1957 г. выступили со своей ревизионистской программой, в которой повели атаку на марксистско-ленинские позиции международного коммунистического движения». Югославским «ревизионистам ставили в вину то, что они отрицают необходимость международной «классовой солидарности». Нападкам подвергся и курс на «неприсоединение», взятый Тито. Хрущев заметил, что от него «основательно попахивает духом американских монополий, которые подкармливают «югославский социализм». Уже позже был вынесен окончательный вердикт, в программе СКЮ нашли «наиболее полное воплощение идеология ревизионизма».

Особый гнев Хрущева вызвало то, что руководители ФНРЮ «распускают всякие домыслы о якобы имеющихся расхождениях между Коммунистической партией Советского Союза и Коммунистической партией Китая. Как говорится в русской пословице, «голодной куме хлеб на уме». Ревизионисты ищут разногласий между нашими коммунистическими партиями, но их иллюзорные надежды обречены на провал. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)… Можно сказать югославским ревизионистам: не ищите щелей там, где их нет. Видимо, вы хотите себя подбодрить и ввести в заблуждение югославский народ измышлениями о том, что разногласия имеются не только у нас с вами, но и якобы между Советским Союзом и Китайской Народной Республикой. Не выйдет. Вам этого не видать, как своих ушей. (Оживление в зале. Аплодисменты.) Коммунистическая партия Советского Союза и Коммунистическая партия Китая все делают для того, чтобы укреплять дружбу двух великих социалистических стран. (Бурные, продолжительные аплодисменты.)».

Что ж, пройдёт совсем немного времени, и две страны рассорятся, причем основательно. А слова Хрущева станут еще одним примером его пустословия и бахвальства.
Нового разрыва отношений, впрочем, не произошло. Обе стороны лишь вяло переругивались друг с другом… А в 1963 году Хрущев даже посетил Югославию. Тито был настроен благодушно, а вот Никита Сергеевич склонялся к полемике. Так, советский лидер проявил большой интерес к системе рабочих советов.

«Сначала он, похоже, был намерен доказать, что эта система неэффективна: «Каждый рабочий хочет получить больше. Он говорит, дайте мне больше денег. Директор говорит, что ему нужно больше денег для инвестиций, иначе их производство будет нерентабельным». Руководство завода объяснило Хрущеву, что такие взгляды являются устаревшими. Многие рабочие советы соглашались делать очень большие инвестиции в надежде, что это окупится сторицей, и даже шли на временное снижение зарплаты ниже установленного минимума. Главной проблемой, перед которой стоял рабочий совет, было требование местных властей вкладывать все их деньги в пределах данного района, не заботясь о том, выгодно ли это с экономической точки зрения. После посещения Раковицы Хрущев двусмысленно заметил, что югославские рабочие советы уже «не те, что были десять лет назад». (Ричард Уэст. «Иосип Броз Тито. Власть силы»).

Социализм с югославским лицом

Теперь самое время поговорить о том, что же всё-таки представляла собой белградская модель, которая так раздражала Москву. В июне 1950 года в ФНРЮ был принят «Основной закон об управлении государственными хозяйственными предприятиями и высшими хозяйственными объединениями со стороны трудовых коллективов". Согласно ему, все государственные предприятия находились в общенародной собственности, но управлять ими должны были непосредственно трудовые коллективы, избирающие рабочий совет, который, в свою очередь, избирал комитет управления. Во главе предприятия стоял директор, отвечающий как перед комитетом управления, так и перед хозяйственными органами государства.

Последние прошли через масштабную децентрализацию, функции управления и планирования постепенно переносились с общеюгославского центра на места. В конечном итоге отраслевые министерства вообще отменили, их функции взяли на себя местные органы власти, а также особые отраслевые объединения предприятий – хозяйственные палаты. Тем не менее, государство сохранило контроль над экономикой через финансово-кредитную систему. Сохранилось и планирование, хотя оно существенно видоизменилось. Теперь прерогативой государства было установление принципиальных направлений экономического развитие, определение общих пропорций. А вот конкретные плановые задания составлялись уже рабочими советами. Предприятия выстраивали прямые, «горизонтальные» связи друг с другом, переходили на хозрасчётную основу. От единых, установленных государством, цен переходили к ценам «экономическим», формируемым в условиях свободного рынка.

Теперь главным показателем эффективности хозяйствования становился доход. Каждое предприятие обязано было создавать особый фонд для отчислений в пользу государства (55 % дохода), само государство располагало 3/4 всех накоплений. Фонд предприятия составлял 45 %, и часть его средств могла использоваться на самые разные нужды, в том числе и в целях повышения зарплаты. (В 1965 году началась новая реформа управления, в ходе которой фонд предприятий составил уже 2/3.) Ко всему прочему, предприятия могли самостоятельно выходить на внешний рынок, но только под контролем государства.

Одновременно происходили изменения и в политической сфере. Децентрализация экономического управления совпала с усилением режима личной власти Тито, для этого был введен институт президентства. А вот Совет министров ликвидировали, вместо него стало функционировать Союзное исполнительное вече – орган югославского парламента (Скупщины). На VI съезде Компартии Югославии (КПЮ) она была переименована в Союз коммунистов, что отражало новые реалии. Югославское руководство признало, что партия не должна быть некоей параллельной структурой, непосредственно руководящей государственной и экономической деятельностью. Позже сам Тито признался – такой радикальный вывод нанес сильный удар по партии. Действительно, в 1960 –1970-х годах в СКЮ сильно активизировались сторонники ликвидации партии как таковой. Тогда резко усилились самые разные антисоциалистические элементы – особенно, националистические. Пришлось чистить партию и укреплять централизацию.

В 1963 году страна стала именоваться Социалистической Федеративной Республикой Югославия (СФРЮ), а в 1974 году была принята её новая Конституция. (Тогда же Тито выбрали президентом без ограничения срока мандата, за особые заслуги).

Одной из важнейших особенностей было то, что выборы во все органы власти проходили на многоступенчатой основе, а начинались они как раз с предприятий.
Существовало такое понятие, как «основные организации объединения труда» (ОООТ), ими были низовые базисные трудовые (производственные и т. д.) ячейки, которые существовали в рамках более крупных объединений. Особое внимание уделялось местному, территориальному самоуправлению, в Конституции страны была прописана базовая роль общины. Статья 116-я гласила: «Община является самоуправляемым, основным общественно-политическим содружеством, основанным на власти и самоуправлении рабочего класса и всех трудящихся. В пределах общины трудящиеся и граждане создают и обеспечивают условия для своей жизни и труда, направляют общественное развитие, осуществляют и согласуют свои интересы, удовлетворяют общие потребности, осуществляют власть и управляют другими общественными делами».

Бросается в глаза поразительное сходство с идеями российских эсеров-максималистов. Характерно уже само преобразование Компартии в Союз Коммунистов Югославии, с требованием сосредоточиться исключительно на идейно-политической работе. Максималисты тоже рассматривали себя именно как Союз, но не партию – Союз социалистов-революционеров-максималистов. Они также стремились сделать реальным лозунг «Фабрики – рабочим!». Они настаивали на том, что «правительство» – это всего лишь орган избранных Советов.

Вот и в Югославии было создано Союзное исполнительное вече – вместо ликвидированного Совмина. Благодаря планово-рыночному социализму югославская экономика демонстрировала тридцатилетний высокий рост. Уровень благосостояния был достаточно высок, магазины полны самых разных товаров. Но было и множество «черных пятен». Так, в стране существовала безработица, около миллиона югославов вынуждены были отправиться на заработки в капиталистические страны. Импорт превышал экспорт, страна стала крупнейшим должником, только в 1965 – 1976 годах внешняя задолженность увеличилась с 1 миллиарда до 7 миллиардов долларов, а в течение последующих четырех лет долг составлял уже 20 миллиардов. Выход из многих проблем пытались найти путем повышения цен на выпускаемую продукцию, за счёт этого обеспечивалось 90 % дохода, тогда как за счёт увеличения производительности труда всего только 10 %.

Если в СССР всё тормозил и губил бюрократический сверхцентрализм, то в СФРЮ впадали в другую крайность. Там не использовали возможности общенационального планирования. Государственный план не был согласован с планами предприятий и носил, по сути, рекомендательный характер. Страну и общий рынок раздирало местничество всех видов, на первый план выдвигались групповые интересы. Конкуренция между предприятиями была слишком ожесточенной, и это приводило к постоянному росту неравенства между хозяйственными единицами. Выход мог быть найден в сочетании централизма и самостоятельности, индикативности и директивности. Но для этого необходимы были, во-первых, концептуальная стратегия и, во-вторых, мощная научно-техническая база. Однако не было ни того, ни другого. (Кстати, в Югославии на развитие науки не очень-то и тратились). Как в политике, так и в экономике был широко распространен откровенный волюнтаризм.

Скромная дружба

При Л.И. Брежневе Москва всё-таки, скрепя сердце, признала право Югославии на свою модель социализма – тем более, что её несколько скорректировали в советскую, так сказать, сторону. Хотя были ещё отголоски старого спора – по поводу военно-политической операции СССР в Чехословакии («танки идут по Праге»). Сам Тито с большой симпатией относился к чехословацкому лидеру Александру Дубчеку и его реформам.

Незадолго до ввода войск Тито посетил Чехословакию, где встретил теплый приём, и одобрил преобразования, хотя подчеркнул, что надо постоянно опасаться угрозы немецкого реваншизма. (Маршал оказался провидцем: позиция объединенной Германии сыграла роковую роль в истории Югославии.)
Белград был шокирован акцией СССР, и Тито решительно её осудил. Более того, он заявил о готовности сопротивляться возможной «агрессии». И тут маршал заручился поддержкой лидера социалистической Румынии Николае Чаушеску. Они встретились дважды – 24 августа и 4 сентября – на общей границе. (Сам Чаушеску был сторонником, хоть и критическим, Дубчека, а также проводил у себя реформы, призванные создать и укрепить систему рабочего самоуправления). Тогда в СССР в последний раз обрушились на югославских «ревизионистов», но уже без былого энтузиазма.

А в 1970-е началось сплошное «хождение в гости». В 1971 году Брежнев посетил Белград, а потом Тито нанёс целых два ответных визита – в 1972 и 1973 годах. Далее они весьма плодотворно общались во время Хельсинкской конференции (1975 год) и Совещания коммунистических партий Европы (1976 год). В 1976 году Тито вновь посетил Москву, а через год Брежнев гостил в Белграде. Отношения между лидерами сложились великолепные, чему немало способствовало их личное благорасположение друг к другу.

Тито пытались настроить против Брежнева и СССР. Особенно в этом усердствовали еврокоммунисты (лидер Итальянской компартии Энрико Берлингуэр и др.), стоящие на позициях, близких к левой социал-демократии, и критически относящиеся к советскому «реальному социализму». Они присматривались к югославской модели, а Тито – к их воззрениям. И если бы еврокоммунистам удалось привлечь маршала на свою сторону, то они получили бы в своё распоряжение целую страну.

По этому поводу у Брежнева с Тито состоялся прямо-таки феерический диалог.

« — Ну что ты, Иосиф, связываешься с этими пацанами? — сказал советский генсек, имея в виду еврокоммунистов.— Они же жизни не знают, а пытаются нас поучать. Придумали там какой-то еврокоммунизм. Ни черта он не стоит.

— Какой там еврокоммунизм? — сыграл изумление Тито.— Нет и не может быть никакого регионального, местечкового коммунизма, он един и всеобъемлющ. А еврокоммунизм — это евроглупость.

— Верно, Иосиф, дураки они. Учиться им еще и учиться».

(Евгений Жирнов. «Пропущенные через Тито" // "Коммерсант.Ру")

В СССР сделали всё необходимое, чтобы об этой нелестной оценке узнали сами еврокоммунисты, причем, от человека доверенного. Те были в шоке, и в дальнейшем уже не предпринимали никаких попыток «подкатить» к Тито.

Югославская модель социализма, как и советская, потерпела крах, что привело к распаду единого федеративного государства. Однако она всё-таки функционировала на протяжении примерно сорока лет, и многое было весьма успешным.