«Катя беспрестанно говорит о своём счастье»

 

Итак, снова о Екатерине Гончаровой-Дантес и её «семейном счастье».

Странное впечатление производят некоторые её письма. 21 июля 1841 года она просит брата: «Напиши мне также, что сталось с моим Пиладом — Настей Щербининой. Мне много раз хотелось ей написать, но я совершенно не знаю ничего о ней». Наверное, этот вопрос о подруге юности вполне естественен. Видимо, брат удовлетворил любопытство сестры, но её реакция более чем удивительна: «Что за странная идея пришла в голову Анастасии Щербининой поселиться в Париже? В качестве кого? Я хотела ей написать, но теперь не буду этого делать, я боюсь, как бы она в один прекрасный день не заявилась ко мне. Подожду писать, пока она не откажется от мысли ехать во Францию». Как будто боится встречи с той, кого называла своим Пиладом (думаю, не нужно напоминать о значении этого имени). Почему? А может быть, из-за того, что приехавшая погостить подруга увидит не совсем то, что хотелось бы хозяйке? Можно вспомнить письмо Александрины, написанное вскоре после свадьбы старшей сестры: «Катя… чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни. Она слишком умна, чтобы это показывать, и слишком самолюбива тоже; поэтому она старается ввести меня в заблуждение, но у меня, я считаю, взгляд слишком проницательный, чтобы этого не заметить. В этом мне нельзя отказать, как уверяла всегда Маминька, и тут она была совершенно права, так как от меня ничего не скроется». Возможно, и Настя Щербинина была слишком проницательна?

В начале 1842 года в жизни Екатерины разыгрывается трагедия. 30 марта Н.И.Гончарова напишет сыну Дмитрию: «Ты, возможно, уже знаешь от Кати о несчастье, которое с ней случилось: она родила мёртвого ребенка, а главное — это был мальчик, которого они так страстно желали».

Когда это случилось, мы не знаем. 18 января она напишет брату письмо, бо́льшую часть которого будет занимать даже слишком назойливая просьба (а по сути требование) всё о тех же собаках, даже с указаниями, кому следует поручить хлопоты по их пересылке, и только в конце – поздравление с новым годом и вопросы о брате Иване (о нём чуть дальше). Значит, в этот момент всё обстоит благополучно.

Письма к Дмитрию о случившемся (её или кого-то из Геккернов) если и были, до нас не дошли.

А немного позднее состоится единственная за время её заграничной жизни встреча с родственником. В упомянутом письме Екатерина спросит: «Есть ли у тебя вести о Ване; что касается меня, я ничего о нём не слышала и не знаю даже, где он сейчас находится, однако не отчаиваюсь и не теряю надежды его увидеть, судя по тому, что пишет мне мать». Иван Николаевич Гончаров из-за болезни жены выехал с ней за границу ещё летом 1841 года, но с сестрой увиделся только в марте 1842-го, когда она с мужем и двумя дочерьми приехала к нему в Баден. Судя по всему, он никак не хотел видеть Дантеса, и возможной встречи этой опасались и мать, и Дмитрий (Наталья Ивановна, например, напишет: «Их свидание с Катей состоялось, и хотя её сопровождал муж, всё прошло дружески и приятно»).

Выразителен рассказ самого Ивана Николаевича: «Катя приезжала сюда с мужем и двумя старшими девочками повидаться с нами. Вот уже две недели, как они вернулись в Сульц, пробыв с нами четыре дня. Присутствие её мужа было мне много приятнее, чем я был к тому подготовлен. При первой встрече я поборол в себе мысль об отвращении при виде его, не желая уж очень огорчать сестру, и обошёлся с ним как мог лучше, но, признаюсь тебе, дорогой друг, что это стоило мне многого». Кажется, позиция брата очень ясна. Однако Дантес сумел обворожить и его, уверив всем поведением, что сестра его «счастлива не на словах, а в действительности»: «он такой же хороший муж, как и отец», «я не верю своим глазам, видя как он нежен с женой и как любит своих малюток». Видимо, особую роль сыграли девочки. «Ваня и Мари очарованы их малютками, они очень милы и необыкновенно хорошенькие», - напишет Наталья Ивановна. Правда, меня немного настораживает одна фраза в письме И.Н.Гончарова: «Катя беспрестанно говорит о своём счастье». Если человек по-настоящему счастлив, станет ли он постоянно говорить об этом? И каково было бы впечатление Ивана, если бы он прожил рядом с Дантесами не четыре дня, а, скажем, четыре недели?

М.И. и И.Н.Гончаровы

Во всяком случае, отрезвление наступило довольно скоро. «Я обещал приехать к ним в их поместье в первых числах июня», - написал Иван брату. Но не приехал. И, судя по последующим письмам, не только потому, что не позволило здоровье жены.

Сначала простосердечный Иван Николаевич поверил в «бескорыстие с которым он [Дантес] говорит о деньгах». Однако затем, получив от зятя письмо с прямо издевательскими указаниями, как надо заниматься делами (например, «нанять в немецких провинциях человек десять рабочих-протестантов,.. которые не праздновали бы никаких праздников и работали бы круглый год»), чтобы получить больше выгоды, а затем два письма от брата о положении дел, он задумается: «Бедный брат, какое мученье твоя жизнь в вечных хлопотах, когда же наступит день, который распутает все затруднения, что тебя окружают... Я пошлю оба твои письма Катерине, чтобы она и её муж, а также и старик Геккерн хорошенько поняли, что не нежелание с твоей стороны, или какая-нибудь иная причина виною тому, что ты неаккуратен в выплате им денег, а только плохое состояние твоих дел».

Ещё через полгода, когда, видимо, положение Гончаровых станет ещё более затруднительным, а требования Геккернов ещё более настойчивыми, Иван напишет брату: «Я получил твое письмо, дорогой, добрый Дмитрий, с бумагой, касающейся моей сестры Геккерн. Я просто в восторге, что познакомился с её содержанием. Таким образом, дело совершенно ясно, и я тебе очень советую, когда ты будешь ей писать, вложи в свое письмо копию с этого документа и приложи перевод на французский язык, чтобы семейство хорошенько ознакомилось с тем, что там говорится. Тем самым ты поставишь преграду всяким их требованиям, которые могут быть ими предъявлены и которые не будут соответствовать тому, что написано в документе» (обратите внимание: уже не «Катя», и даже не «Катерина», а «моя сестра Геккерн»!).

И будет ответ Дантеса с утверждением: «Положение вашей сестры самое плачевное», - и новым требованием: «Я вижу в статье “обязательные расходы” 10 000 рублей для моего отца [Геккерна], нет ничего более справедливого, затем в статье “содержание отдельным лицам — 27 500 рублей” значитесь вы, ваши два брата и Александрина; среди вас должна быть распределена эта сумма, но самая простая справедливость требовала бы, чтобы она была разделена на 5 частей, а не на 4, тогда Катрин имела бы хоть что-нибудь, потому что, поймите, Бога ради, у нас будет четверо детей, а у вашей сестры даже не на что купить себе шпилек!» (а то, что туда не включено содержание Натали с детьми, конечно же, не важно!). И совершенно великолепно объяснение этих требований: «Бог свидетель, однако, что, женясь на вашей сестре, я имел более благородное чувство в душе, нежели деньги! Кроме того, вы должны помнить, что это вопрос, который я лично даже не хотел обсуждать; но поскольку обязательство было взято, я счёл себя вправе на него рассчитывать; отсюда мои затруднения».

Не буду больше цитировать это письмо: оно опубликовано и доступно для желающих прочитать…

***************

В 1842 году супруги Дантес приезжают вместе с Геккерном в Вену. Об отношении к ним в обществе я уже писала, и, видимо, Екатерина ясно это чувствует. «Мы умоляли Барона разрешить нам не бывать в большом свете, на что он дал согласие, и потому ведём очень спокойный образ жизни и делаем всё возможное, чтобы иметь как можно меньше знакомств», - пишет она. Здесь она встречается с Фризенгофами (будущий муж Александрины был женат на воспитаннице тётки сестёр Гончаровых Софьи), именно от них она узнаёт о смерти Е.И.Загряжской (никто из родных не посчитал нужным известить её). Из письма ясно, что от брата Ивана она посланий не получала. А «во первых строках» письма – напоминание: «Ты сам знаешь, дорогой друг, что на конец года ты мне должен 15 тысяч, и, к сожалению, я нахожусь не в таком положении, чтобы потерять подобную сумму».

Следующее письмо, тоже из Вены, вновь начнётся с разговоров о «денежных делах» с добавлением: «Я понимаю, что это ужасно, что тебя со всех сторон тянут, как свои, так и чужие, и всё из-за этого презренного металла, который не даёт счастья, но который, однако, чрезвычайно ему способствует».

Умиляет рассуждение о сёстрах: «Они погрязли в обществе, которое Натали должна была бы упрекать во многих несчастьях и которое и теперь для неё может быть только чрезвычайно пагубным. Это не только мое мнение, но и мнение многих людей, искренне к ним привязанных [интересно знать, кого?]».

Затем снова о муже: он уехал в Эльзас, так как стал «членом Генерального совета департамента Верхнего Рейна, вместо отца, ушедшего в отставку», она (виновата, по словам Екатерины, они оба!) «считают часы и минуты».

…Это последнее письмо Екатерины. Вскоре она вернётся в Сульц. 22 сентября у неё родится долгожданный сын. Широко известны слова её внука Луи Метмана (сына Матильды), что она, босая, ходила в часовню и на коленях часами вымаливала сына. Он же напишет загадочную фразу: «Она принесла в жертву свою жизнь вполне сознательно. Ни одной жалобы не слетело с её уст во время агонии».

Сохранились три письма «папаши» Геккерна к Д.Н.Гончарову. В первом (14 октября) он напишет: «Вы были уведомлены о тяжелых, мучительных родах вашей бедной сестры, нашей славной, доброй Катрин. Она родила здорового мальчика, своего четвёртого ребенка. Вследствие этих тяжёлых родов Катрин опасно заболела, у неё послеродовая горячка». А дальше приводит слова врача о причинах болезни: «Тяжёлый конец беременности, трудные роды, моральные причины, о которых я не должен распространяться, но которые оказывают огромное влияние на роженицу». И прямо обвиняет и требует: «А знаете ли вы, что это за моральные причины? Это огорчение, которое вы ей причиняете, не сдерживая ни одного обязательства, взятого вами в отношении её. Пожалуйста, милостивый государь, напишите ей хорошее письмо и успокойте её в отношении будущности её семейства, постарайтесь, на конец этого года вы уже должны ей 20 тысяч рублей».

Барон напишет, что «её положение значительно лучше вот уже несколько дней», но на следующий день Екатерина умрёт. А барон продолжит писать… 18 октября укажет: «Было и хорошее и очень плохое состояние, но в общем я сейчас более спокоен. Вчера вести были плохие, а сегодня значительно лучше». А Екатерины уже три дня как нет! Впрочем, возможно, он этого ещё и не знает. Но снова напоминает: «Заверяю вас, что я продолжаю выполнять свой долг в отношении вашей сестры, позвольте мне, любезный Демитрий, побудить вас выполнить ваш». 21 октября он уведомит о смерти Екатерины.

Часто исследователи спорят, перешла ли Екатерина в католичество, можно встретить версию, что да, перешла, но скрывала это, чтобы не огорчать мать. Однако Геккерн в этом письме напишет: «Она получила необходимую помощь, которую наша церковь могла оказать её вероисповеданию».

Дантес на смерть жены откликнется письмом, по-моему, слишком выспренним, чтобы поверить в его чувства: «Любезный Димитрий, из письма, что я вам посылаю для госпожи вашей матушки, адрес которой мне неизвестен, вы узнаете об ужасном несчастье, которое перевернуло всю мою жизнь; не могу писать, силы мне изменяют, потому что сердце моё разрывается, оно не было подготовлено к такому несчастью».

Как приняли печальное известие в семье Гончаровых?

Довольно сдержанно написала Александрина: «Прежде чем показать это письмо Маминьке, дорогой Дмитрий, подготовь её к печальной новости. Нашей бедной Кати нет больше на свете, помолимся за неё. Я не решилась сообщить эту новость Таше, она совсем больна сегодня. Подожду лучшего дня». Наталья Николаевна напишет брату чуть позже: «Все эти дни я хотела тебе написать, чтобы получить вести обо всех вас, и в особенности о моей бедной Маминьке. Смерть нашей бедной сестры должна была её ужасно опечалить. Сердце у меня сжимается при мысли о состоянии, в котором она должна находиться. Поэтому я обращаюсь к тебе, мой добрый Дмитрий, умоляя тебя немедленно мне написать и сообщить о состоянии её здоровья. Если бы я решилась, я бы написала ей сама. Ужасно подумать, что Кати нет больше на свете. Каковы должны были быть её последние минуты — она оставляла четверых маленьких детей; мысль эта должна была быть ей очень горька — бедная, бедная сестра». Переживания за мать – это очень понятно. А вот, думая о сестре, прежде всего вспоминает о переживаниях об оставшихся детях (кстати, и написала она не сразу, так как волновалась за болеющую старшую дочь и ждала улучшения её состояния). Александра Николаевна тоже напомнит брату о деньгах: «Мне совестно, дорогой Дмитрий, говорить тебе о деньгах в такой момент, когда у тебя голова не тем занята, но затруднительное положение, в котором мы находимся, заставляет забыть укор совести. Умоляю тебя, дорогой брат, пришли нам к Рождеству что нам причитается, это время платежа, и если ты не придёшь нам на помощь, не знаю, что с нами будет», - но, мне кажется, куда деликатнее покойной сестры, да ещё нужно учитывать куда более бедственное их положение.

Позднее Наталья Ивановна предложила взять к себе детей Екатерины, «чтобы быть им матерью», на что Дантес согласия не дал. В декабрьском письме к Дмитрию, однако, расписывая свою скорбь, он не забудет упомянуть: «Я имел счастье узнать, что вы горячо принимаете к сердцу интересы детей вашей сестры, и я надеюсь, что вы будете иметь возможность сдержать свои обещания, сделанные таким приятным образом». А в феврале уже Геккерн будет упрекать: «Я не вижу исполнения ни одного из ваших обещаний, что вы мне дали», - и требовать: «Умоляю вас во имя памяти нашей прекрасной Катрин не дать мне изнемогать под тяжестью расходов на содержание и воспитание бедных маленьких сирот. До настоящего времени я делал всё, чтобы они ни в чём не нуждались, а чтобы заменить, насколько это возможно, их бедную мать, я им нанял сразу же гувернантку, обзаведение, как вы знаете, всегда очень дорогое. Но я не могу в конце концов нести все эти расходы… Вы мне должны на сегодня двадцать тысяч рублей, уплатите мне часть, а на остальное выдайте вексель».

Ну, а о процессе, затеянном Дантесом, я уже писала…