Стоял июль. Темнело поздно. Еще не растаяла вечерняя заря над крышами, а улицы уже опустели. Город готовился ко сну.

   - Ну что? Еще раз проверим нашу удачу? - сказала Нолли, - постучимся в первый попавшийся дом и попросимся переночевать?

   - Давай, - согласился я, - только чует мое сердце, ночевать мы будем под мостом, народ здесь какой-то неприветливый.

   - Нам повезет. Нам постоянно везет в последнее время, ты заметил?

   - Судя по тому, что нас еще не поймали...

   Мы рассмеялись, и наш смех гулко отозвался где-то в тупике. Нолли шла впереди меня, выбирая, куда бы постучать. Я во всем положился на ее интуицию. Везло ей, а не мне. Я вообще человек невезучий, но Господу Богу есть за что невзлюбить меня, поэтому я на него не в обиде.

   Нолли остановилась. Дом, который ей приглянулся, ничем не отличался от остальных, стоящих в ряд по улице Оружейников: два этажа по три окна, дверь с кольцом, над дверью навес с ажурными завитушками, серые стены и оконные рамы увиты плющом.

   - Вот, - улыбнулась Нолли, - стучи.

   - Хорошо. Только говорить будешь ты.

   Она была такая хорошенькая, глаза - такие невинные и удивленные, а рот - такой детский, что только чудовище могло захлопнуть дверь у нее перед носом. Я ей так и сказал. Она подмигнула мне и поднялась на крыльцо.

   Хозяйка впустила нас почти сразу. Не знаю, везенье тому причиной или очарование Нолли, но через пять минут мы сидели в гостиной за дубовым столом, а черноволосая женщина с усталым лицом разливала нам молоко по кружкам и резала толстыми ломтями черный хлеб.

   - Куда же вы идете? - спросила она, присаживаясь к нам за стол.

   - Скорее не "куда", а "откуда", - объяснил я, - мы сбежали от родителей, чтобы обвенчаться. Теперь скрываемся. В гостиницах, сами понимаете, мы не рискуем ночевать.

   - Понимаю. Родители были против?

   - Все были против! - сказала Нолли чуть ли не с восторгом, - но мы все равно сбежали. Потому что мы не можем друг без друга, правда, Мартин?

   - Да, любовь моя, конечно.

   Хозяйка грустно улыбнулась и посмотрела на нас как на цыплят, ласково и снисходительно.

   - Ну что ж, буду рада вам помочь, раз вы любите друг друга. Живите у меня, сколько хотите.

   Нолли определенно везло!

   - А ваш муж не будет против? - спросил я, потому что по множеству примет в доме чувствовалось присутствие мужчины.

   - У меня нет мужа, - сухо сказала хозяйка. Мы живем с братом.

   - А брат? Он не будет возражать?

   - Брат? - тут она невольно улыбнулась, - он не будет. Вы остаетесь?

   - Нам просто неудобно...

   - Да что вы, дом все равно пустой. А если у вас нет денег...

   - У нас есть деньги.

   Я видел, что Нолли очень хочет остаться. Она уже устала от бродяжничества и вечного страха быть пойманными.

   - Мы с удовольствием поживем у вас немного, - сказал я, - пока Нолли не отдохнет. Да и мне, честно говоря, надоело скитаться.

   - Я вас прекрасно понимаю, - улыбнулась хозяйка, - мы с братом вот уже десять лет скитаемся по разным городам. Больше полугода нигде не живем.

   - Тоже скрываетесь от кого-то?

   - Да. От отца.

   Нолли почему-то вздрогнула и прижалась ко мне плечом.

   - Что же отец вам сделал?

   - Мне - ничего. Но брата он просто ненавидел, я не могла больше видеть, как отец над ним издевается. Когда мне было семнадцать лет, а брату четырнадцать, мы сбежали из дома. Просто так, в никуда. Просто вышли однажды на рассвете, взявшись за руки...

   - Значит, вы недавно в Тарлероле?

   - Полгода.

   - А знаете, что я забыл спросить?

   - Что?

   - Как вас зовут.

   - Меня зовут Изольда.

   Ей шло это имя, красивое и холодное. Изо льда! На меня внезапно напало вдохновение, наверно, от усталости или оттого, что все надоело...

   "На берегу северного моря, в ледяной пустыне, в домике из снежных плит жила женщина с зелеными глазами, зелеными как... как... ну как же? Как трава-осока. Но она никогда не видела травы, ни осоки, ни ковыля, ни репейника. Она видела только снег и лед. Ее звали Изольда..."

   Когда она ушла на кухню, чтобы разогреть ужин, Нолли укоризненно посмотрела на меня.

   - Мартин! Ну, зачем ты сказал, что у нас есть деньги?

   - Потому что они есть.

   - О, Боже! Но ведь это подозрительно, как ты не понимаешь?! Бедная влюбленная парочка - и такие деньги!

   - Я же не сказал сколько. Чего ты испугалась, в самом деле?

   Она посмотрела растерянно, дернула острым плечиком, прикрытым белым локоном, и смущенно улыбнулась.

   - Не знаю... я всего боюсь.

   Ей очень шла растерянность. Она казалась тогда еще моложе и прелестней. В такие минуты я даже жалел, что сбежал именно с ней.

   - Ты просто устала, Птичка.

   Под звон посуды на кухне, уверенные, что хозяйка не придет, мы долго целовались в этом чужом случайном доме.

   - А почему у тебя было такое странное лицо, когда она говорила?

   - Нолли, представь себе такую бесконечную ледяную пустыню...

   - Опять новая сказка? Ну откуда ты их берешь, а?

   - Они сами меня находят. Они вокруг. Брат и сестра убегают от жестокого отца... Чем не начало?

   - Или так: двое влюбленных убегают от... - Нолли опасливо оглянулась, как будто кто-то мог стоять за спиной и подслушивать.

   - От ее свирепого мужа, - докончил я, и она тут же закрыла мне рот ладошкой.

   - Ты меня любишь?

   Я кивнул, потому что рот был закрыт.

   Послышался лязг замка. Нолли соскочила с моих колен и уселась за стол.

   - Кажется, хозяин!

   Хозяин был горбат. Все остальное, включая улыбку, у него было прекрасно. Он был в черном трико, башмаки, куртка и пояс из желтой кожи, волосы русые, глаза серые, спокойные, на сестру не похож ни капли. Кажется, я понял, за что мог ненавидеть его отец: не за уродство, нет, убогих детей обычно жалеют и любят как раз больше всех, а за немыслимую, издевательскую, смесь уродства и красоты. За то, что мог бы стать богом, если б не самая малость: горб на спине! Впрочем, это только моя фантазия.

   Нолли ущипнула меня за рукав. Я понял ее нервный жест. Это был тот самый горбатый акробат, на которого мы так долго смотрели на рыночной площади, и я еще удивлялся, как можно при таком физическом недостатке иметь такую гибкость и силу. Пожалуй, он мог бы стать одним из королевских шутов, если б Эрих Третий, не дай Бог, конечно, приехал бы в Тарлероль и заглянул на рыночную площадь.

   - Если я что-то понимаю, у нас гости, - дружелюбно сказал акробат.

   - Это Мартин и Нолли, - ответила ему откуда-то из дверей сестра, - они сбежали от родителей и теперь скрываются. Пусть поживут у нас немного, ты не против, Ольвин?

   - Я не против.

   - Вот и отлично. Давайте теперь ужинать.

   За столом мы не столько ели, сколько рассматривали друг друга. Я опять поразился, насколько отличались брат и сестра. Он весь был какой-то светлый, ясный, улыбчивый, словно изнутри светился, смотрел прямо, отвечал охотно, верил всему и сразу как человек, который сам никогда не врет. Сестра же была смуглая, серьезная, чем-то своим озабоченная и потому казавшаяся старше всех нас, даже когда смеялась. Поражали волосы, какое-то безумное множество черных волос, собранных на затылке в огромный узел, падающих на плечи, на грудь, на спину, завитушками лежащих на белой скатерти и на ее согнутых локтях...

   - Вообще-то, в городе неспокойно, - заметил Ольвин, - барон Оорл опять что-то не поделил с герцогом, так что его дружина часто наведывается в Тарлероль, и не дай бог подвернуться им под ноги.

   - Барон Оорл? - переспросил я, - тот самый, что отравил покойного короля?

   - Ну, это сплетни. Никто никого не травил. Эрих Второй умер сам от сыпной лихорадки. Да и зачем Оорлу было убивать короля, если он был его любимцем? Ни один герцог не имел столько прав, сколько этот барон. Он и теперь по привычке думает, что ему все позволено. Дождется когда-нибудь...

   - Ну что ж, постараемся не попадаться ему на глаза, - усмехнулся я, - правда, Нолли?

   Она кивнула и откусила горбушку. Изольда подлила ей супа в обмелевшую тарелку.

   - Ешь, детка, ты такая худенькая.

   - Правильно, - согласился я и положил рядом с ней большой кусок пирога, - вот тебе еще.

   - И еще, - сказал Ольвин и подвинул к ней чашку с медом.

   - Мне это нравится! - засмеялась Нолли, - давайте я буду вашей маленькой дочкой?

   - Маленькой сестричкой, - поправил Ольвин.

   Изольда кивнула.

   - У нас, в самом деле, есть маленькая сестричка, и мы по ней очень скучаем.

   - А где же она?

   - Дома.

   - А где ваш дом?

   Хозяева переглянулись и как-то замялись с ответом.

   - А хотите, мы покажем вам завтра город? - спросил Ольвин.

   - Конечно, - сразу закивал я, - мы же ничего тут не знаем.

   Мне тоже поскорей хотелось уйти от щекотливой темы, потому что дальше мог последовать вопрос, где наш дом, и пришлось бы снова врать. И вообще, каждый имеет право на тайну. Мне очень хорошо в этом доме, мне нравится эта старая мебель, этот фасолевый суп, этот разговор ни о чем, эти люди, которые ничего от тебя не требуют, тишина, тиканье часов... и - о, ужас! - это все, что мне нужно для счастья! И это моя тайна. Об этом не узнает даже Нолли. Она считает, что у меня в крови жажда странствий, новых впечатлений, а душа все чего-то ищет... Ищет, черт возьми, кусок, где побольше варенья... вот этот, пожалуй. А теперь бы уснуть, обнять Нолли, уткнуться носом в ее светлые кудряшки и провалиться в сон. А утром мы пойдем осматривать город, будет солнечно и жарко, будет весело, если только не попадемся под горячую руку барону Оорлу или еще кому-нибудь похуже.

   Нолли облизнула ложку с медом и надула щеки.

   - Уф! Я наелась.

   - Показать вам комнату? - спросила Изольда.

   - Давайте сразу договоримся о деньгах, - сказал я.

   Горбун удивленно распахнул чистые серые глаза.

   - Каких еще деньгах?

   - Ну, как же?

   - Я зарабатываю деньги другим способом.

   - Да мы видели...

   - Идемте, - позвала Изольда.

   В комнате, такой же простой и уютной как гостиная, пахнущей деревом, смолой, яблоками и еще неизвестно чем, как только за нами закрылась дверь, Нолли дернула меня за рукав и заговорила сердитым шепотом.

   - Ты с ума сошел? Зачем ты предложил ему деньги?

   - Да что такого?

   - Он же святой, ты разве не понял?

   - Ого!

   - Я серьезно.

   - А если серьезно, то у меня в сумке полный кошелек золотых дорлинов, и я не собираюсь жить за счет бедного акробата, да еще и Богом обиженного.

   - Замолчи, Мартин! Как ты можешь так о нем говорить?!

   - Нолли, детка, если я что-нибудь понимаю, ты в него влюбилась?

   - Ничего ты не понимаешь! Как будто кроме этой любви и не существует ничего!

   Это говорила девушка, которая сбежала со мной от мужа на край света, которая всё бросила и стойко переносила все тяготы бродячей жизни. Я вдруг понял, что совсем ее не знаю.

   - А что же тогда?

   - Просто... Он святой.

   - Что-то раньше тебя святость не прельщала. Скорее уж наоборот.

   Она уставилась на меня удивленно.

   - Ты прав. И Бога нет, и люди - волки... И мы с тобой... Он, конечно, такой как все, просто захотелось, чтоб кто-то был... Так вдруг захотелось! Как будто к солнцу из подвала...

   Она грустно села на кровать, сбросила стоптанные башмаки, вынула заколку из волос. Она была маленькая, усталая и даже не красивая, просто милая своей юностью и оптимизмом, который куда-то вдруг исчез.

   - Не смотри на меня... это пройдет. И не ревнуй, бога ради, это совсем, совсем не то...

   Она долго и тихо плакала в подушку, потом наконец успокоилась и устроилась у меня на плече.

   - Нам здесь хорошо будет, правда? Всё так просто, так чисто. Смолой пахнет, чувствуешь?

   - И яблоками...

   Провалиться в сон я так и не смог. И Нолли давно уже спала, и подушка ее уже просохла, и слезы ее были только от усталости и постоянного напряжения, в котором мы жили последние три месяца и два дня, но какая-то заноза не давала забыться и заснуть. Это запах смолы, не иначе! Это сосновый лес, который шумит где-то далеко-далеко, в синей стране Озерии, где поваленные деревья и огромные серые камни, где яркое солнце и холодные пронзительные ветра...

   Зябко, мы сидим у костра: я, Марциал, Хлодвиг, Кристи и этот старик из Ядовитой Заводи, глаза у него черные-черные.

   - Кто вам сказал, что здесь живет белая тигрица?

   - Она здесь, на Орлиных Камнях, старик, - Марциал говорит уверенно, он всё делает уверенно, и таким, как он, всё обычно удается, - ее видели несколько человек.

   - А зачем она тебе? - строго спрашивает наш попутчик, - ты и так красив, богат и удачлив, разве нет?

   - Этого мне мало. Я хочу стать белым тигром.

   - И ты знаешь, что для этого нужно?

   - Напиться ее крови.

   - Этого мало.

   - А что еще?

   Старик не ответил. Он осмотрел всех нас и остановил взгляд на мне.

   - А ты, мальчик? Ты тоже хочешь напиться ее крови?

   Мне стало не по себе от такого вопроса.

   - Нет, - сказал я, - я только проводник.

   - Мы ему нальем, если останется! - рассмеялся Марциал, - из тебя получится неплохой тигренок, малыш...

   - Зачем? - угрюмо спросил я его, косясь на старика.

   - Затем, что это полная свобода.

   - Ну и что?

   - Ты так говоришь, потому что не знаешь еще, что такое рабство.

   - Я не раб.

   - Все мы чьи-то рабы, тигренок...

   - И ты, Марциал?!

   Он засмеялся еще громче. Старик уходил на ночь глядя. Жутко было смотреть, как он уходит от костра в темную чащу, в холодные объятья совершенно беззвездной ночи. Я догнал его, молча сунул ему краюху хлеба. Он убрал ее в мешок.

   - Может, останетесь? Куда вы? Я знаю эти места, тут опасно.

   - Да. Тут опасно. Белая тигрица вас к себе не подпустит. В живых останешься ты один.

   - Подождите!

   Он ушел. Но он сказал правду. Я видел ее, гордо лежащую на большом валуне, после того как Хлодвиг сорвался с уступа, Кристи заклевали в ущелье орлы, а Марциала придавило упавшей сосной. Он жил еще долго, почти час, сосна валялась корнями вверх и истекала смолой, молодое сильное дерево, которое само ни за что бы не упало.

   - Она сильнее, - сказал Марциал, - деревья, птицы, камни, - всё в ее распоряжении. Кошка! Драная кошка!..

   Нет, она была прекрасна! Видит Бог, как я боялся ее! Но отвернуться, уйти, убежать было немыслимо, я любовался ею из кустов бузины, как завороженный. Она наверняка меня видела, но позволяла на себя смотреть и лениво жмурилась от солнца. Потом ей это надоело, она так рявкнула, что у меня все оборвалось внутри, и скрылась в чаще.

   В свою деревню я добирался дней десять, один, без всякой веры в светлое будущее, без обещанных денег и, главное, без продуктов, которые улетели в пропасть вместе с беднягой Хлодвигом. Я проклинал тот день, когда связался с этими господами из Лесовии и согласился быть проводником. Лес я любил всеми силами души, но тогда решил, что с меня хватит, что надышался я целебным хвойным запахом на всю жизнь!