Как сказало бы нынешнее поколение, Пахмутова одинаково блестяще умела и «в лирику», и «в идеологию». В каком-то смысле её можно назвать продолжательницей традиции Исаака Дунаевского. Оба были главными проповедниками идей своего времени, и оба умели талантливо и убедительно воплощать в искусстве общественный и официальный запрос. Их песни и мелодии не превращались в мёртвую «казёнщину» и публицистику — они всегда были преисполнены романтикой юности, человечностью и лиризмом.

Искренность своего творчества Александра Николаевна сумела подтвердить и в постсоветскую эпоху, когда многие из благополучных советских творцов неожиданно стали рассказывать, в каком аду они жили и как страдали. А вот она прекрасно понимала, что, огульно охаивая то время, ты в итоге предашь и своё творчество. Ведь, если ты врал тогда, стоит ли верить тебе сейчас? Кстати, в Коммунистическую партию Пахмутова так и не вступила.

А. Пахмутова:

«Я бы ничего не написала, вступив в партию, поскольку примитивные серые бюрократы затюкали бы меня своими поручениями. Да, мы писали песни о комсомольцах. Но нашими героями были те святые люди, многие из которых сегодня вынуждены собирать бутылки и рыться на помойках. Обидно, например, что о Зое Космодемьянской теперь иначе, как о психопатке, не говорят.
…Сейчас делается все возможное, чтобы люди забыли 70 лет своей жизни, своей истории. Человек — не станок, его нельзя «выключить». В каждой семье отец или дедушка воевали в Великую Отечественную, кто-то воевал в Афганистане, кто-то был членом партии, а в молодости — пионером, комсомольцем. Невозможно отречься от всего этого. Нет такой второй страны, в которой вдруг заявили бы, что не было героев и не нужно было воевать…».

 

Тема молодости, той юной энергии, которая улучшает и преобразует мир, стали главными для Пахмутовой уже в начале её карьеры. В моей голове всегда с трудом укладывалось — как эта миниатюрная женщина пишет такие мощные, боевые и, зачастую, очень мужские песни?

Именно такая песня — «Песня о тревожной молодости» — стала первым творением композитора, принёсшим ей всесоюзную известность.

Началось всё с того, что Александру Николаевну попросили сочинить музыку к художественному фильму «По ту сторону» (1958). Фильм был приурочен к 40-летию ВЛКСМ и повествовал о подвигах комсомольцев в Гражданскую войну.
Сначала Пахмутова сочинила мелодию к сцене расстрела одного из главных героев и вовсе не собиралась превращать её в песню. Затем к ней пришёл Лев Ошанин и принёс стихи, на которые планировалось написать музыку. Но, когда поэт услышал уже написанную мелодию, он отложил свой текст в сторону и начал сочинять новый, где патриотизм и романтика тесно переплетались с темой дружбы и любви:

Забота у нас простая,
Забота наша такая:
Жила бы страна родная, —
И нету других забот…

 

Лев Ошанин и Александра Пахмутова.

Л. Ошанин:

«Мне хотелось написать такие слова, чтобы в них переплелись и дороги Гражданской, и первых пятилеток, и Великой Отечественной. И чтобы, передавая прошлое, слова песни переносили нас в сегодняшний день…».

А. Пахмутова:

«В этой песне мне хотелось рассказать о том поколении, о котором так хорошо сказано в стихах Эдуарда Багрицкого:

Нас водила молодость в сабельный поход,
Нас бросала молодость на кронштадтский лёд,
Боевые лошади уносили нас,
На широкой площади убивали нас».

Песня записывалась на киностудии очень долго — Пахмутова одобрила только 17-й дубль. И на записи, и на экране «Песню о тревожной молодости» исполнил один и тот же человек — актёр Юрий Пузырёв, игравший в фильме роль красноармейца Безайса. Пахмутова до сих пор считает это первое исполнение лучшим. Вдобавок, Пузырёв даже внёс свои правки в текст Ошанина.

 

Н. Добронравов (поэт, муж и соавтор Пахмутовой - ныне покойный):

«Я был на записи этой песни, когда Юра Пузырёв записывал эту песню. У Ошанина были такие стихи: «И снег, и ветер, / И звёзд ночной полёт… / Горячее сердце / В тревожную даль зовёт». Пузырёв говорит: «Ну, я так не могу… «горячее сердце…». Давайте попроще спою: «Меня моё сердце в тревожную даль зовёт»». Если бы Ошанин принёс это, как стихи, в какое-нибудь издательство, ему бы сказали: «Ну, что это? «Меня-моё…»». А вот для песни это оказалось самым органичным».