Август. Выйду мумией в полотенце, закурю небрежно, осыплюсь ловко всем телом на стул, вдыхая городское утро, пропитанное таким нежным, грустным морем. Отвращение, гибкое, налаженное, работающее, как механизм, как струна, - это маска, это всего лишь тонкая красивая шея, то, что делает меня мной. Грязные улицы попрячут свои маленькие гадости, пока выпью чай, напиток, от которого не устают. То утро и то солнце, которое тысячу раз являлось во снах, будет моим раз и навсегда. До полудня солнце золотит грани стакана с водкой, белье треплет в воздухе печаль полусонную. Откроешь глаза - и спазм, и режет, и харакири, и будто видишь своё отражение, боясь признать неоспоримое сходство. Что такое революция? Что такое, если нам осталось допивать из чугунных горшочков, доедать пыль соседей, улыбаясь в форточку, таясь по углам, инфантильно опасаясь звонков взрослых? Всё выпито, всё съедено, трудно поверить, а ведь я ещё девочка. Стоит только сказать, стоит только поверить - слово перехватывается стоном сиесты. Прости, что разбудила. И донесётся ли, и кому, что я пою? Кому?
А я, всё так же невыносимо красная, пишу агитлисты, ласкаюю кровью мечты о том, что, наверняка, уже скоро всё у нас будет общее. Шестьдесят восьмой на двоих.
Je t‘aime! Oh! dites-le avec des pavés! (Я тебя люблю! О, скажи мне это с булыжником в руке!)
Мне стоит чуть подрасти, чуть отрастить волосы, чуть больше каблуки, чуть больше минут на балконе, чуть больше. Флаги вытрутся о мои бёдра, улица бессовестно обнажит побережье, и случится, быть может, непоправимое: памятник поставят опять кому-нибудь мёртвому, а живым - драться, любить и верить, верить в войну, которой никогда не будет.
Порыбачить что ли с балкона, поймать вечер за хвост, который будет хвастаться моим нездоровым румянцем, моим неумением объяснять, моей жаждой жить, жаждой?
Умница я, дерзкая, щетинистая.