А ваши Уолл стриты - всего лишь стриты, собранные из последних сил в кулак сифилитиком. Если бог прикинется улицей, то, наверное, такой, где чума и холера, где девки будут поднимать юбки и всех прощать пухлыми складками губ. Море кончит в меня маленьким осьминогом, что подтачивать будет, язвить, язвы - на лице, на руках, спасибо, но лучше я буду спать. А вы, вам не хватает шубы до неба, но знаете ли вы о тех улицах, откуда не выходят живым, где крупные парни насилуют времена года, и плевать они хотели на ваши религии, на вашего бога, но они, верите, более человечны, чем вы, дура, в своих лавсанах, капронах, сатинах. Они, если увидят цветы - плюнут, если надежда вдруг - затопчут, они знают вдруг, что такое "чистая", и чистоту эту будут выколачивать ногами, пока вы будете в переулках блевать своими деньгами и ананасами.
Я вас люблю, и поэтому вам сюда никогда не попасть.
Но представьте себе, как закат собирает с улиц гондоны и накрывает опухшие лица вуалью темной, как паучихи вылазят язычком баловать своих детишек, как бог придумывает всякие жуткие шутки: инцест, и ещё: про-ми-ску-и-тет. Там самая красивая - у кого золотые зубы и меховые глазницы. Я, я окунаю лицо в такие обычные коньяк и виски.
И тогда, после часа, или полутора, мне не нужны будут ваши полумеры и полусветы (и "вы такой смешной", и "вы с ума сошли"), я крикну и растворюсь, я выбегу, выреву всю свою боль в улицу, самую прекрасную улицу самого прекрасного города.
Утро придёт и поволочёт нас в адище, освещая изъяны болезненной синевой, наполняя мешки под глазами чем-то густым, кровавым и жутким.