Я люблю тебя нежной любовью краснеющего мальчика. Я люблю твои глаза, твои улицы и водопады, твои скромные подвальчики и кофейни, твоё это другое небо. Встретиться с тобой - проще простого, дотронуться до тебя, заняться любовью, скорее это, можно просто вдыхать, но чаще всего - это. И не нужны мои антикниги, сотканные из лоскутков откровений. В них решительно ничего. Ничего непонятно.
Я хочу стать длинной сигаретой, чтобы в конце концов коснуться твоих горячих губ. Вот палец - тобою прокушен, вот руки - испачканы уличной лужей, вот душа (есть такое) - душа мёртвой собаки.
Я лучше уж соглашусь стать ей, лишь бы только быть раздавленным конкой и прилипнуть навсегда к твоей мостовой. Кто-то упадёт прямо в постель. Кто-то упрямо стукнется лбом о зеркало. Ты во всех стенах. Мы не читаем стихи; поэзия умерла. Война, война, charmante. К такой-то матери все призывы и лозунги, мы не будем занавешивать совесть шторами. Ах, кто-то разобьёт вдребезги голову. Не надо думать об этом. Даже когда окажусь лицом к лицу с твоими смятыми простынями и разбросанным бельём - я лично дам себе пощечину. Нельзя заходить без стука. Прелесть, моя прелесть, мои ласковые глазки... Спрячь все следы распутства, я всё равно всё знаю, но надо же пытаться жить вдвоём. Я окружу себя книгами, чтобы забыться, но так лучше, чем без тебя - грустными книгами, может буду даже что-то писать, о девочке Адголь, чтобы не дрожал подбородок от скомканного тобой под кроватью бессилия. Больше всего хочу написать что-то стоящее, а писать можно только в тебе и о тебе - утонуть, раствориться в ничего не обещающих признаниях.
Величье низкое, божественная грязь. (S.B.)