8


Гай переоделся в пижаму, повесил мундир в шкаф и повернулся к
Максиму. Кандидат Сим сидел на своей раскладушке, которую Рада поставила
ему в свободном углу, один сапог он стянул и держал в руке, а за другой
еще не принимался. Глаза его были устремлены в стену, рот приоткрыт. Гай
подкрался сбоку и щелкнул его по носу. И как всегда промахнулся - в
последний момент Мак отдернул голову.
- О чем задумался? - игриво спросил Гай. - Горюешь, что Рады нет? Тут
тебе, брат, не повезло, у нее сегодня дневная смена.
Мак слабо улыбнулся и принялся стаскивать второй сапог.
- Почему - нет? - спросил он рассеянно. - Ты меня не обманешь... - Он
снова замер. - Гай, - сказал он, - ты всегда говорил, что они работают за
деньги...
- Кто? Выродки?
- Да. Ты об этом часто говорил - и мне, и ребятам... Платные агенты
хонтийцев... И ротмистр все время об этом твердит, каждый день одно и
тоже...
- Как же иначе? - сказал Гай. Он решил, что Мак опять заводит
разговор об однообразии. - Ты все-таки чудачина, Мак. Откуда у нас могут
появиться какие-то новые слова, если все остается по-старому? Выродки как
были выродки, так и остались. Как они получали деньги от врага, так и
получают. Вот в прошлом году, например, накрыли одну компанию за городом -
у них целый подвал был набит денежными мешками. Откуда у честного человека
могут быть такие деньги? Они не промышленники, не банкиры... да сейчас и у
банкиров таких денег нет, если этот банкир настоящий патриот...
Мак аккуратно поставил сапоги у стены, встал и принялся расстегивать
комбинезон.
- Гай, - сказал он, - а у тебя бывает так, что говорят тебе про
человека одно, а ты смотришь не этого человека и чувствуешь: не может
этого быть. Ошибка. Путаница.
- Бывает, - сказал Гай, нахмурившись. - Но если ты о выродках...
- Да, именно о них. Я сегодня на них смотрел. Это люди, как люди,
разные, получше и похуже, смелые и трусливые, и вовсе не звери, как я
думал... и как вы все считаете... Погоди, не перебивай. И не знаю я,
приносят они вред или не приносят, то-есть, судя по всему, приносят, но я
не верю, что они куплены.
- Как это - не веришь? - сказал Гай, хмурясь еще сильнее. - Ну,
предположим, мне ты можешь не верить, я - человек маленький. Ну а
господину ротмистру? А бригадиру? Радио, наконец? Как можно не верить
Отцам? Они никогда не лгут.
Максим сбросил комбинезон, подошел к окну и стал смотреть на улицу,
прижавшись лбом к стеклу и держась обеими руками за раму.
- Почему обязательно - лгут? - проговорил он наконец. - А если они
ошибаются?
- Ошибаются... - с недоумением повторил Гай, глядя ему в голую спину.
- Кто ошибается? Отцы? Вот чудак... Отцы никогда не ошибаются!
- Ну, пусть, - сказал Мак, оборачиваясь. - Мы не об Отцах сейчас
говорим. Мы говорим о выродках. Вот ты, например... Ты умрешь за свое
дело, если понадобится?
- Умру, - сказал Гай. - И ты умрешь.
- Правильно! Умрем. Но ведь за дело умрем - не за паек гвардейский и
не за деньги. Дайте мне хоть тысячу миллионов ваших бумажек, не соглашусь
я ради этого идти на смерть!.. Неужели ты согласишься?
- Нет, конечно, - сказал Гай. Чудачина этот Мак, вечно что-нибудь
выдумает...
- Ну?
- Что - ну?
- Ну как же! - сказал Мак с нетерпением. - Ты за деньги не согласен
умирать. Я за деньги не согласен умирать. А выродки, значит, согласны! Что
за чепуха!
- Так то - выродки! - сказал Гай проникновенно. - На то они и
выродки! Им деньги дороже всего, у них нет ничего святого. Им ничего не
стоит ребенка задушить - бывали такие случаи... Ты пойми, если человек
старается уничтожить систему ПБЗ, что это может быть за человек? Это же
хладнокровный убийца!
- Не знаю, не знаю, - сказал Мак. - Вот их сегодня допрашивали. Если
бы они назвали сообщников, могли бы остаться живы, отделались бы
воспитательными работами... А они не назвали! Значит, сообщники им дороже,
чем деньги? Дороже, чем жизнь?
- Это еще неизвестно, - возразил Гай. - Они по закону все приговорены
к смерти, без всякого суда, ты же видишь, как их судят. А если некоторых и
посылают на работы, так это знаешь почему? Людей не хватает на Юге... и
скажу тебе, работы там - это еще хуже, чем смерть...
Он смотрел на Мака и видел, что друг его колеблется, растерян, доброе
у него сердце, зелен еще, не понимает, что жестокость с врагом неизбежна,
что доброта сейчас хуже воровства... Трахнуть бы кулаком по столу, да
прикрикнуть, чтобы молчал, не болтал зря, не молол бы глупостей, а слушал
старших, пока не научился разбираться сам. Но ведь Мак не дубина
какая-нибудь необразованная, ему нужно только объяснить как следует, и он
поймет...
- Нет! - упрямо сказал Мак. - Ненавидеть за деньги нельзя. А они
ненавидят... так ненавидят нас, я даже не знал, что люди могут так
ненавидеть. Ты их ненавидишь меньше, чем они тебя. И вот я хотел бы знать:
за что?
- Вот послушай, - сказал Гай. - Я тебе еще раз объясню. Во-первых,
они выродки. Они вообще ненавидят всех нормальных людей. Они по природе
злобны, как крысы. А потом - мы им мешаем! Они хотели бы сделать свое
дело, получить денежки и жить себе припеваючи. А мы им говорим: стоп! Руки
за голову! Что ж они, любить нас должны за это?
- Если они все злобны, как крысы, почему же тогда этот...
домовладелец... не злобный? Почему его отпустили, если они все подкуплены?
Гай засмеялся.
- Домовладелец - трус. Таких тоже хватает. Ненавидят нас, но боятся.
Полезные выродки, легальные. Им выгоднее жить с нами в дружбе... А потом -
он домовладелец, богатый человек, его так просто не подкупишь. Это тебе не
зубной врач... Смешной ты, Мак, как ребенок! Люди ведь не бывают
одинаковые - и выродки не бывают одинаковые...
- Это я уже знаю, - нетерпеливо прервал Мак. - Но вот, кстати, о
зубном враче. То, что он неподкупен, за это я головой ручаюсь. Я не могу
тебе это доказать, я это чувствую. Это очень смелый и хороший человек...
- Выродок!
- Хорошо. Это смелый и хороший выродок. Я видел его библиотеку. Это
очень знающий человек. Он знает в тысячу раз больше, чем ты или
ротмистр... Почему он против нас? Если наше дело правое, почему он не
знает этого - образованный, культурный человек? Почему он на пороге смерти
говорит нам в лицо, что он за народ и против нас?
- Образованный выродок - это выродок в квадрате, - сказал Гай
поучающе. - Как выродок, он нас ненавидит. А образование помогает ему эту
ненависть обосновать и распространить. Образование - это, дружок, тоже не
всегда благо. Это как автомат - смотря в чьих руках...
- Образование - всегда благо, - убежденно сказал Мак.
- Ну уж нет. Я бы предпочел, чтобы хонтийцы все были необразованные.
Тогда бы мы по крайней мере могли жить как люди, а не ждать все время
ядерного удара. Мы бы их живо усмирили.
- Да, - сказал Мак с непонятной интонацией. - Усмирять мы умеем.
Жестокости нам не занимать.
- И опять ты как ребенок. Не мы жестокие, а время жестокое. Мы бы и
рады уговорами обойтись, и дешевле бы это было, и без кровопролития. А что
прикажешь? Если их никак не переубедить...
- Значит, они убеждены? - прервал его Мак. - Значит, убеждены? А если
знающий человек убежден, что он прав, то при чем тут хонтийские деньги...
Гаю надоело. Он хотел уже, как к последнему средству, прибегнуть к
цитате из Кодекса Отцов и покончить с этим бесконечным глупым спором, но
тут Мак перебил сам себя, махнул рукой и крикнул:
- Рада! Хватит спать! Гвардейцы проголодались и скучают по женскому
обществу!
К огромному изумлению Гая из-за ширмы послышался голос Рады:
- А я давно не сплю. Вы тут раскричались, господа гвардейцы, как у
себя на плацу.
- Ты почему дома? - гаркнул Гай.
Рада, запахивая халатик, вышла из-за ширмы.
- Меня рассчитали, - объявила она. - Мамаша Тэй закрыла свое
заведение, наследство получила и собирается в деревню. Но она меня уже
рекомендовала в хорошее место... Мак, почему у тебя все разбросано?
Прибери в шкаф. Мальчики, я же просила вас не ходить в комнату в сапогах!
Где твои сапоги, Гай?.. Накрывайте на стол, сейчас будем обедать... Мак,
ты похудел. Что они там с тобой делают?
- Давай, давай! - сказал Гай. - Разговорчики! Неси обед...
Она показала ему язык и вышла. Гай взглянул на Мака. Мак смотрел ей
вслед со своим обычным добрым выражением.
- Что, хороша девочка? - спросил Гай и испугался: лицо Мака вдруг
окаменело. - Ты что?
- Слушай, - сказал Мак. - Все можно. Даже пытать, наверное, можно.
Вам виднее. Но женщин расстреливать... женщин мучить... - Он схватил свои
сапоги и пошел из комнаты.
Гай крякнул, сильно почесал обеими руками затылок и принялся
накрывать на стол. От всего этого разговора у него остался неприятный
осадок. Какая-то раздвоенность. Конечно, Мак еще зелен и не от мира сего.
Но как-то опять у него все удивительно получилось. Логик он, вот что,
логик замечательный. Вот ведь сейчас - чепуху же порол, но как у него все
логично выстроилось! Гай вынужден был признаться, что если бы не этот
разговор, сам он вряд ли дошел бы до очень простой, в сущности, мысли:
главное в выродках то, что они выродки. Отними у них это свойство, и все
остальные обвинения против них - предательство, людоедство и прочее -
превращаются в чепуху. Да, все дело в том, что они выродки и ненавидят все
нормальное. Этого достаточно, и можно обойтись без хонтийского золота... А
хонтийцы что - тоже, значит, выродки? Этого нам не говорили. А если они не
выродки, тогда наши выродки должны их ненавидеть, как и нас... А,
массаракш! Будь она проклята, эта логика!.. Когда Мак вернулся, Гай
набросился на него:
- Откуда ты знал, что Рада дома?
- Ну как - откуда? Это и так было ясно...
- А если тебе было ясно, массаракш, так почему ты меня не
предупредил? И почему ты, массаракш, распускаешь язык при посторонних?
Тридцать три раза массаракш...
Мак тоже разозлился.
- Это кто здесь посторонний, массаракш? Рада? Да вы все со своим
ротмистром для меня более посторонние, чем Рада!
- Массаракш! Что в уставе сказано о служебной тайне?
- Массаракш-и-массаракш! Что ты ко мне пристал? Я же не знал, что ты
не знаешь, что она дома! Я думал, ты меня разыгрываешь! И потом... о каких
служебных тайнах мы тут говорили?
- Все, что касается службы...
- Провалитесь вы со своей службой, которую нужно скрывать от родной
сестры! И вообще от кого бы то ни было, массаракш! Поразвели секретов в
каждом углу, повернуться негде, рта не раскрыть!
- И ты же еще на меня орешь! Я тебя, дурака, учу, а ты на меня
орешь!..
Но Мак уже перестал злиться. Он вдруг мгновенно оказался рядом, Гай
не успел пошевелиться, сильные руки сдавили ему бока, комната завертелась
перед глазами, и потолок стремительно надвинулся. Гай придушенно ахнул, а
Мак, бережно неся его над головой в вытянутых руках, подошел к окну и
сказал:
- Ну, куда тебя девать с твоими тайнами? Хочешь за окно?
- Что за дурацкие шутки, массаракш! - закричал Гай, судорожно
размахивая руками в поисках опоры.
- Не хочешь за окно? Ну ладно, оставайся...
Гая поднесли к ширме и вывалили на кровать Рады. Он сел, поправил
задравшуюся пижаму и проворчал: "Черт здоровенный..." Он тоже больше не
сердился. Да и не на кого было сердиться, разве что на выродков...
Они принялись накрывать на стол, потом пришла Рада с кастрюлей супа,
а за нею - дядюшка Каан со своей заветной флягой, которая одна только, по
его заверениям, спасала его от простуды и других старческих болезней.
Уселись, принялись за суп. Дядюшка выпил рюмку, потянул носом воздух и
принялся рассказывать про своего врага, коллегу Шапшу, который опять
написал статью о назначении такой-то кости у такой-то древней ящерицы,
причем вся статья была построена на глупости, ничего, кроме глупости, не
содержала и рассчитана была на глупцов...
У дядюшки Каана все были глупцы. Коллеги по кафедре - глупцы, одни
старательные, другие обленившиеся. Ассистенты - болваны от рождения, коим
место в горах пасти скотину, да и то, говоря по правде, неизвестно -
справятся ли. Что же касается студентов, то молодежь сейчас вообще словно
подменили, а в студенты, к тому же, идет самая отборная дурость, которую
рачительный предприниматель не подпустил к станкам, а знающий командир
отказался принять в солдаты. Так что судьба науки об ископаемых животных
предрешена... Гай не слишком об этом сожалел, бог с ними, ископаемыми, не
до них сейчас, и вообще непонятно, зачем и кому эта наука может когда-либо
понадобиться. Но Рада дядюшку очень любила и всегда ужасалась вместе с ним
по поводу глупости коллеги Шапшу и горевала, что университетское
начальство не выделяет средств, необходимых для экспедиций...
Сегодня, впрочем, разговор пошел о другом. Рада, которая, массаракш,
все-таки все слышала у себя за ширмой, спросила вдруг дядю, чем выродки
отличаются от обычных людей. Гай грозно посмотрел на Мака и предложил Раде
не портить родным и близким аппетита, а читать лучше литературу. Однако
дядюшка заявил, что эта литература написана для глупейших из дураков; что
в Департаменте общественного просвещения воображают, будто все такие же
невежды, как они сами; что вопрос о выродках совсем не так прост и совсем
не так мелок, как его пытаются изобразить для создания определенного
общественного мнения; и что либо мы будем здесь как культурные люди, либо
как наши бравые, но - увы! - малообразованные офицеры в казармах. Мак
предложил ради разнообразия побыть как культурные люди. Дядюшка выпил еще
рюмку и принялся излагать имеющую сейчас хождение в научных кругах теорию
о том, что выродки есть не что иное, как новый биологический вид,
появившийся на лице земли в результате радиоактивного облучения. Выродки
несомненно опасны, говорил дядюшка, подняв палец. Но они гораздо более
опасны, чем это изображается в твоих, Гай, дешевых брошюрках, написанных
дураками для дураков. Выродки опасны не как социальное и политическое
явление, выродки опасны биологически, ибо они борются не против какой-то
одной народности, они борются против всех народов, национальностей и рас
одновременно. Они борются за место в этом мире, за существование своего
вида, и эта борьба не зависит ни от каких социальных условий, а кончится
она только тогда, когда уйдет с арены биологической истории либо последний
человек, либо последний выродок-мутант... Хонтийское золото - вздор! -
орал разбушевавшийся профессор. Диверсии против системы ПБЗ - чепуха!
Смотрите на юг, господа мои! На Юг! За Голубую Змею! Вот откуда идет
настоящая опасность! Вот откуда, размножившись, двинутся колонны
человекоподобных чудовищ, чтобы растоптать нас и смести с лица Мира. Ты
слепец, Гай. И командиры твои - слепцы. Вы не понимаете истинно великого
назначения нашей страны и исторического подвига Неизвестных Отцов! Спасти
человечество! Спасти цивилизацию! Не один какой-нибудь народ, не просто
матерей и детей наших, но все человечество целиком!..
Гай разозлился и сказал, что судьбы человечества его занимают мало.
Он в этот кабинетный бред не верит. И если бы ему сказали, что есть
возможность натравить диких выродков на Хонти, минуя нашу страну, он бы
этому всю жизнь посвятил. Профессор снова взбеленился и опять назвал его
слепым слепцом. Он сказал, что Неизвестные Отцы - герои из героев: им
приходится вести поистине неравную борьбу, если в их распоряжении только
такие жалкие, слепые исполнители, как Гай. Гай решил с ним не спорить.
Дядюшка ничего не смыслил в политике и сам был в известной степени
ископаемым животным. Мак попытался вмешаться и начал рассказывать про
выродка, который еще до войны боролся против властей, но Гай эти
поползновения разгласить служебную тайну пресек и велел Раде подавать
второе. Маку же он приказал включить телевизор. Слишком много разговоров
сегодня, сказал он. Дайте немного отдохнуть солдату, прибывшему в
увольнение...
Однако воображение его было возбуждено, по телевизору показывали
какие-то глупости, и Гай, не удержавшись, принялся рассказывать о диких
выродках. Он о них кое-что знал - слава богу, три года воевал с ними, а не
отсиживался в тылу, как некоторые философы... Рада обиделась за старика и
обозвала Гая хвастуном, но дядюшка и Мак почему-то приняли его сторону и
стали просить продолжать. Гай объявил, что не скажет больше ни слова.
Во-первых, он в самом деле был несколько обижен, а во-вторых, пошарив в
памяти, он не смог найти там ничего, что опровергало бы измышления старого
пьяницы. Южные выродки были, действительно, существами жуткими и
совершенно беспощадными. Такие, не задумываясь, может быть, даже с
удовольствием истребили бы весь род людской при первой же возможности. Но
потом его осенило - он вспомнил, что рассказывал однажды старшина сто
четырнадцатой группы смертников Зеф, и с удовольствием преподнес эту
теорию дядюшке. Рыжее хайло Зеф говорил, что выродки потому проявляют все
усиливающуюся активность, что на них самих с юга наступает радиоактивная
пустыня, и деваться этим беднягам некуда, кроме как пытаться с боем
пробиться на север, в районы, свободные от радиоактивности. "Кто это тебе
рассказал? - спросил дядя с презрением. - Какому деревянному дураку могла
прийти в голову столь примитивная мысль?" Гай посмотрел на него со
злорадством и веско ответил: "Таково мнение некоего Аллу Зефа, лауреата
императорской премии, крупнейшего нашего медика-психиатра". "Где это ты с
ним встречался? - еще более презрительно осведомился дядюшка. - Уж не на
ротной ли кухне?" Гай сгоряча хотел было сказать, где он с ним встречался,
но прикусил язык, придал своему лицу значительное выражение и с
подчеркнутым вниманием стал слушать телевизионного диктора, сообщающего
прогноз погоды.
И тут в разговор, массаракш, опять влез этот Мак. Я готов признать,
объявил он, в этих чудовищах на юге некую новую породу людей, но что
общего между ними и домохозяином Ренаду, например? Ренаду тоже считается
выродком, но он явно относится не к новой, а, прямо скажем, к очень старой
породе людей... Гай об этом никогда не думал, и потому он был очень рад,
что отвечать на этот вопрос бросился дядюшка. Обозвав Мака развесистым
пнем, дядюшка принялся объяснять, что скрытые выродки, они же выродки
городские, есть не что иное, как уцелевшие в борьбе за существование
остатки нового вида, почти начисто уничтоженного в наших центральных
районах еще в колыбели... Я еще помню эти ужасы: их убивали прямо при
рождении, иногда вместе с матерями... Уцелели только те, у которых новые
видовые признаки ничем наружно не проявляются... Дядя Каан хватил пятую
рюмку, разошелся и развил перед слушателями четкий план поголовного
тотального медицинского обследования населения, которым неизбежно придется
заняться рано или поздно, и лучше рано, чем поздно. И никаких легальных
выродков! Никакого попустительства! Сорная трава должна быть выполота без
пощады...
На этом обед кончился. Рада принялась мыть посуду, дядя, не
дождавшись возражений, победительно всех оглядел, закупорил флягу и понес
ее к себе, пробормотав, что идет писать ответ этому дураку Шапшу. При этом
он зачем-то захватил с собой и рюмку. Гай посмотрел ему вслед - на
обтерханный его пиджачок, на старые залатанные брюки, на штопанные носки и
стоптанные туфли - и пожалел старика. Проклятая война! Раньше дяде
принадлежала вся эта квартира, у него была прислуга, жена, был сын, была
роскошная посуда, много денег, даже поместье где-то было, а теперь -
пыльный, забитый книгами кабинет, он же спальня, он же все прочее,
поношенная одежда, одиночество, забвение... Да. Он пододвинул единственное
кресло к телевизору, вытянулся и стал сонно смотреть на экран. Мак
некоторое время сидел рядом, потом мгновенно и бесшумно, как он один умел
это делать, исчез и обнаружился уже в другом углу. Он покопался в
небольшой библиотечке Гая, выбрал какой-то учебник и принялся листать его,
стоя, прислонясь плечом к платяному шкафу. Рада прибрала со стола, села
рядом с Гаем и стала вязать, изредка поглядывая на экран. В доме воцарился
покой, мир, удовлетворение. Гай задремал.
Ему приснилась чепуха: будто он поймал двух выродков в каком-то
железном тоннеле, начал снимать с них допрос и вдруг обнаружил, что один
из выродков - Мак, а другой выродок, мягко и добро улыбаясь, говорит Гаю:
"Ты все время ошибался, твое место с нами, а ротмистр - просто
профессиональный убийца, без всякого патриотизма, без настоящей верности,
ему просто нравится убивать, как тебе нравится суп из креветок..." И Гай
вдруг ощутил душное сомнение, почувствовал, что вот сейчас поймет все до
конца, еще секунда - и не останется больше ни одного вопроса. Это
непривычное состояние было настолько мучительно, что сердце остановилось,
и он проснулся.
Мак и Рада тихонько говорили о какой-то ерунде - о морских купаниях,
о песке, о ракушках... Он их не слушал. Ему в голову вдруг пришла мысль:
неужели он способен на какие-то сомнения, колебания, на неуверенность? Но
ведь сомневался же он во сне... Значит ли это, что он и наяву в такой же
ситуации засомневался бы? Некоторое время он старался во всех деталях
припомнить свой сон, но сон ускользал, как мокрое мыло из мокрых рук,
расплывался и в конце концов стал совсем неправдоподобным, и Гай с
облегчением подумал, что все это чушь. И когда Рада заметив, что он не
спит, спросила, что, по его мнению, лучше - море или река, он ответил
по-солдатски, в стиле старины Дога: "Лучше всего хорошая баня".
По телевизору передавали "узоры". Было скучно. Гай предложил выпить
пива, Рада сходила на кухню и принесла из холодильника две бутылки. За
пивом говорили о том, о сем, и как-то между делом выяснилось, что Мак за
последние полчаса одолел учебник по геополитике. Рада восхитилась, Гай не
поверил. Он сказал, что за это время можно пролистать учебник, может быть,
даже прочитать, но только механически, без всякого понимания. Мак
потребовал экзамена. Гай потребовал учебник. Было заключено пари:
проигравшему предстояло пойти к дядюшке Каану и объявить ему, что коллега
Шапшу - умный человек и прекрасный ученый. Гай раскрыл учебник наугад,
нашел в конце главы контрольные вопросы и спросил: "В чем заключается
нравственное благородство экспансии нашего государства на север?" Мак
ответил своими словами, но очень близко к тексту, и добавил, что на его
взгляд нравственное благородство здесь ни при чем, все дело, как он
понимает, в агрессивности режимов Хонти и Пандеи, и вообще это место
учебника находится в противоречии с основным тезисом первой главы о
суверенности каждого народа, достигшего представлений о государственности.
Гай почесал обеими руками затылок, лизнув палец перекинул несколько
страниц и спросил: "Каков средний урожай злаков в северо-западных
районах?" Мак засмеялся и сказал, что данных о северо-западных районах не
имеется. Поймать его не удалось, очень обрадованная Рада показала Гаю
язык. "А каково удельное демографическое давление в устье Голубой Змеи?" -
спросил Гай. Мак назвал цифру, назвал погрешность и не преминул добавить,
что понятие демографического давления кажется ему смутным. Во всяком
случае, он не понимает, зачем оно введено. Гай принялся было ему
объяснять, что демографическое давление есть мера агрессивности, но тут
вмешалась Рада. Она сказала, что Гай крутит и хочет уклониться от
дальнейшего экзамена, потому что понимает, что дела его плохи.
Гаю страшно не хотелось идти к дяде Каану, и он, чтобы затянуть
время, вступил в пререкания. Мак некоторое время слушал, а потом вдруг ни
с того, ни с сего заявил, что Раде не следует ни в коем случае снова
поступать в официантки; ей надо учиться, сказал он. Гай, обрадованный
переменой темы, вскричал, что он уже тысячу раз говорил ей то же самое и
уже предлагал ей похлопотать о приеме в женский гвардейский корпус, где из
нее сделают по-настоящему полезного человека. Однако нового разговора не
получилось. Мак только покачал головой, а Рада, как и раньше, отозвалась о
женском гвардейском корпусе в самых непочтительных выражениях.
Гай не стал спорить. Он бросил учебник, полез в шкаф, достал гитару и
принялся ее настраивать. Рада и Максим сейчас же отодвинули в сторону стол
и встали друг перед другом, готовые оторвать "да-да, нет-нет". Гай выдал
им "да-да, нет-нет" с подстуком и перезвоном. Он смотрел, как они танцуют,
и думал, что пара подобралась отменная, что жить вот только негде, и если
они поженятся, то придется ему совсем перебраться в казарму. Ну что же,
многие капралы живут в казармах... Впрочем, по Маку не видно, чтобы он
собирался жениться. Он относится к Раде скорее как к другу, только более
нежно и почтительно, а Рада, надо понимать, втюрилась. Ишь, как глаза
блестят... Да и как не втюриться в такого парня! Даже мадам Го, старая
ведь карга, за шестьдесят, а туда же, как Мак идет по коридору, так она
откроет дверь, выставит свой череп и осклабляется. А впрочем, черт его
знает, Мака весь дом любит, и ребята его любят, только вот господин
ротмистр к нему странно относится... но и он не отрицает, что парень -
огонь.
Пара утанцевалась до упаду, Мак отобрал у Гая гитару, перестроил ее
на свой чудной манер и начал петь странные свои горские песни. Тысячи
песен и ни одной знакомой. И каждый раз - что-нибудь новое. И вот что
странно: ни одного слова не понять, а слушаешь и - то плакать хочется, то
смеешься без удержу... Некоторые песни Рада уже запомнила и теперь
пыталась подпевать. Особенно ей нравилась смешная песня (Мак перевел) про
девушку, которая сидит на горе и ждет своего дружка, а дружок никак не
может до нее добраться - то одно ему мешает, то другое... За гитарой и
пением они не услышали звонка в парадную дверь. Раздался стук, и в комнату
ввалился вестовой господина ротмистра Чачу.
- Господин капрал, разрешите обратиться! - рявкнул он, косясь на
Раду. Мак перестал играть. Гай сказал: "Обращайтесь". - Господин ротмистр
приказали вам и кандидату Симу срочно явиться в канцелярию роты. Машина
внизу.
Гай вскочил.
- Ступайте, - сказал он. - Подождите в машине, мы сейчас спустимся.
Одевайся, быстро, - сказал он Максиму. Рада взяла гитару на руки, как
ребенка, и встала у окна, отвернувшись.
Гай и Мак торопливо одевались.
- Как ты думаешь, зачем? - спросил Мак.
- Откуда мне знать? - проворчал Гай. - Может быть, учебная тревога
будет...
- Не нравится мне это, - сказал Мак.
Гай посмотрел на него и на всякий случай включил радио. По радио
передавали ежедневные "праздные разговоры деловитых женщин".
Они оделись, затянули ремни и Гай сказал:
- Рада, ну, мы пошли.
- Идите, - сказала Рада, не оборачиваясь.
- Пошли, Мак, - сказал Гай, нахлобучивая берет.
- Позвоните, - сказала Рада. - Если задержитесь, обязательно
позвоните... - Она так и не обернулась.
Вестовой предупредительно распахнул пред Гаем дверцу. Сели, поехали.
Видимо, дело было срочное: шофер гнал, включив сирену, по резервной зоне.
Гай с некоторым сожалением подумал, что вот пропал вечерок, редкий,
хороший вечерок, уютный, домашний, беззаботный. Но такова жизнь гвардейца!
Сейчас прикажут, ты сядешь в танк и будешь стрелять, - сразу после бутылки
пива, после уютной пижамы, после песенок под гитару. Такова прекрасная
жизнь гвардейца, лучшая из всех возможных. И не нужно нам ни подружек, ни
жен, и правильно Мак не ищет жениться на Раде, хотя и жалко сестренку,
конечно... Ничего, подождет. Любит - так подождет...
Машина ворвалась на плац и затормозила у входа в казарму. Гай
выскочил, взбежал по ступенькам. Перед дверью канцелярии он остановился,
проверил положение берета, пряжки, быстро оглядел Мака, застегнул ему
пуговицу на воротнике - массаракш, вечно она у него расстегнута! - и
постучал. "Войдите!" - каркнул знакомый голос. Гай вошел и доложился.
Господин ротмистр Чачу в суконной накидке и фуражке сидел за своим столом.
Он курил и пил кофе, снарядная гильза перед ним была полна окурками. Сбоку
на столе лежали два автомата. Господин ротмистр медленно поднялся, тяжело
оперся на стол обеими руками и, уставясь на Мака, заговорил:
- Кандидат Сим. Ты проявил себя незаурядным бойцом и верным боевым
товарищем. Я ходатайствовал перед командиром бригады о досрочном
производстве тебя в достоинство действительного рядового Боевой Гвардии.
Экзамен огнем ты выдержал вполне успешно. Остается последний экзамен -
экзамен кровью...
У Гая радостно подпрыгнуло сердце. Он не ожидал, что это случиться
так скоро. Молодец, ротмистр! Вот что значит - старый вояка! А я-то,
дурак, вообразил, будто он под Мака копает... Гай посмотрел на Мака, и
радость его несколько поубавилась. Лицо Мака было совершенно деревянным,
глаза выкачены, все по уставу, но именно сейчас можно было бы не
придерживаться так строго уставных правил.
- Я вручаю тебе приказ, кандидат Сим, - продолжал господин ротмистр,
протягивая Маку лист бумаги. - Это первый письменный приказ, адресованный
тебе лично. Надеюсь, не последний. Прочти и распишись.
Мак взял приказ и пробежал его глазами. У Гая снова екнуло сердце, но
уже не от радости, а от какого-то тяжелого предчувствия. Лицо Мака
оставалось по-прежнему неподвижным, и все было как будто в порядке, но он
чуть-чуть помедлил, прежде чем взял перо и расписался. Господин ротмистр
осмотрел подпись и положил листок в планшет.
- Капрал Гаал, - сказал он, беря со стола запечатанный конверт. -
Ступай в караульное помещение и приведи приговоренных. Возьми автомат...
нет, вот этот - с краю.
Гай взял конверт, повесил автомат на плечо, повернулся кругом и
направился к двери. Он еще услышал, как господин ротмистр сказал Маку:
"Ничего, кандидат, не трусь. Это страшно только по первому разу..." Гай
бегом направился через плац к зданию бригадной тюрьмы, вручил начальнику
караула конверт, расписался, где нужно, сам получил необходимые расписки,
и ему вывели приговоренных. Это были давешние заговорщики - толстый
дядька, которому Мак вывернул пальцы, и женщина. Массаракш, этого только
не хватало! Женщина - это совсем лишнее... Это не для Мака... Он вывел
арестованных на плац и погнал их к казарме. Мужчина плелся нога за ногу и
все баюкал свою руку, а женщина шла, прямая, как жердь, засунув руки
глубоко в карманы жакетки, и, казалось, ничего не видела и не слышала.
Массаракш, а почему, собственно, не для Мака? Какого дьявола! Эта баба
такая же гадина, как и мужик. Почему мы должны давать ей какие-то льготы?
И почему это, массаракш, надо предоставлять какие-то льготы кандидату
Симу? Пусть привыкает, массаракш-и-массаракш!..
Господин ротмистр и Мак были уже в машине. Господин ротмистр - за
рулем, Мак с автоматом между колен - на заднем сидении. Он открыл дверцу,
и приговоренные залезли внутрь. "На пол!" - скомандовал Гай. Они послушно
сели на железный пол, а Гай - на сидение напротив Мака. Он попытался
поймать его взгляд, но Мак глядел на приговоренных. Нет, он глядел на эту
бабу, которая съежилась на полу, обхватив колени. Господин ротмистр, не
оборачиваясь, сказал: "Готовы?", и машина тронулась.
По дороге не разговаривали. Господин ротмистр гнал машину на безумной
скорости - видимо, хотел все кончить до сумерек, да и чего медлить... Мак
все время глядел на женщину, словно ловил ее взгляд, а Гай все ловил
взгляд Мака. Приговоренные, цепляясь друг за друга, ерзали по полу,
толстяк попытался было заговорить с бабой, но Гай прикрикнул на него.
Машина выскочила за город, миновала южную заставу и сразу же свернула на
заброшенный проселок, знакомый, очень знакомый проселок, ведущий к Розовым
Пещерам. Машина подпрыгивала всеми четырьмя колесами, держаться было
неудобно, Мак не желал поднимать глаз, а тут еще эти полупокойники все
время хватались за колени, спасаясь от немилосердной тряски. Гай, наконец,
не вытерпел и треснул толстого гада сапогом под ребра, но это не помогло,
- тот все равно продолжал хвататься. Господин ротмистр еще раз повернул,
резко притормозил, и машина медленно, осторожно съехала в карьер. Господин
ротмистр выключил двигатель и скомандовал: "Выходи!"
Было уже около девятнадцати часов, в карьере собирался легкий
вечерний туман, выветрившиеся каменные стены отсвечивали розовым. Когда-то
здесь добывали мрамор, а кому он сейчас нужен, этот мрамор?..
Дело подходило к развязке. Мак по-прежнему держался, как идеальный
солдат: ни одного лишнего движения, лицо равнодушно-деревянное, глаза в
ожидании приказа уставлены на начальство. Толстяк вел себя хорошо, с
достоинством. С ним хлопот, по-видимому, не будет. А вот баба под конец
расклеилась. Она судорожно стискивала кулаки, прижимала их к груди и снова
опускала, и Гай решил, что истерика будет, но волочить ее на руках к месту
казни все-таки, кажется, не придется.
Господин ротмистр закурил, посмотрел на небо и сказал Маку:
- Веди их по этой тропинке. Дойдешь до пещер - сам увидишь, где их
ставить. Когда закончишь, обязательно проверь и при необходимости добей
контрольным выстрелом. Что такое контрольный выстрел - знаешь?
- Так точно, - произнес Мак деревянным голосом.
- Врешь, не знаешь. Это - в голову. Действуй, кандидат. Сюда ты
вернешься уже действительным рядовым.
Женщина вдруг сказала:
- Если среди вас есть хоть один человек... сообщите моей матери...
Поселок Утки, дом два... это рядом... Ее зовут...
- Не унижайся, - басом произнес грузный.
- Ее зовут Илли Тадер...
- Не унижайся, - повторил грузный, повысив голос, и господин
ротмистр, не размахиваясь, ткнул его кулаком в лицо. Грузный замолчал,
схватившись за щеку, и с ненавистью посмотрел на господина ротмистра.
- Действуй, кандидат, - повторил господин ротмистр.
Мак повернулся к приговоренным и сделал движение автоматом.
Приговоренные пошли по тропинке. Женщина обернулась и еще раз крикнула:
- Поселок Утки, дом два, Илли Тадер!
Мак, выставив перед собой автомат, медленно шел за ними. Господин
ротмистр распахнул дверцу, боком сел за руль, вытянул ноги и сказал:
- Ну вот. Четверть часика подождем.
- Так точно, господин ротмистр, - машинально ответил Гай. Он смотрел
вслед Маку, смотрел до тех пор, пока вся группа не скрылась за розоватым
выступом. На обратном пути нужно будет купить водки, подумал он. Пусть
напьется. Некоторым это помогает.
- Можешь закурить, капрал, - сказал господин ротмистр.
- Благодарю вас, господин ротмистр, я не курю.
Господин ротмистр далеко сплюнул сквозь зубы.
- Не боишься разочароваться в своем приятеле?
- Никак нет... - нерешительно сказал Гай. - Хотя, с вашего
позволения, мне очень жаль, что ему досталась женщина. Он - горец, а у них
там...
- Он такой же горец, как мы с тобой, - сказал господин ротмистр. - И
дело здесь не в женщинах... Впрочем, посмотрим. Чем вы занимались, когда
вас вызвали?
- Пели хором, господин ротмистр.
- И что же вы пели?
- Горские песни, господин ротмистр. Он знает очень много разных
песен.
Господин ротмистр вышел из машины и принялся прохаживаться
взад-вперед по тропинке. Больше он не разговаривал, а минут через десять
принялся насвистывать "Гвардейский марш". Гай все ждал выстрелов, но
выстрелов не было, и он начал беспокоиться. Он и сам не знал, почему
беспокоится. Убежать от Мака немыслимо. Обезоружить его - еще более
немыслимо. Но тогда почему он не стреляет? Может быть, он повел их дальше
обычного места... На обычном - слишком сильно пахнет, божедомы зарывают
неглубоко, а у Мака слишком уж сильное обоняние... он из одной своей
брезгливости лишних километров пять пройти способен...
- Н-ну, так... - сказал господин ротмистр, останавливаясь. - Вот и
все, капрал Гаал. Боюсь, что мы не дождемся твоего дружка. И боюсь, тебя
сегодня в последний раз называют капралом.
Гай с изумлением посмотрел на него. Господин ротмистр ухмылялся.
- Ну, что смотришь? Что ты таращишься, как свинья на ветчину? Твой
приятель бежал, дезертировал, он трус и изменник! Понятно, рядовой Гаал?
Гай был поражен. И не столько словами господина ротмистра, сколько
его тоном. Господин ротмистр был в восторге. Господин ротмистр
торжествовал. У господина ротмистра был такой вид, словно он выиграл
крупное пари. Гай машинально поглядел в глубину карьера и вдруг увидел
Мака. Мак возвращался один, автомат он нес в руке за ремень.
- Массаракш! - прохрипел господин ротмистр. Он тоже увидел Мака, и
вид у него сделался обалделый.
Больше они не говорили, они только смотрели, как Мак неторопливо
приближается к ним, легко шагая по каменному крошеву, на его спокойное
доброе лицо со странными глазами, и в голове у Гая царила сумятица: ведь
выстрелов же не было... неужели он задушил их... или забил прикладом...
он, Мак, женщину? Да нет, чепуха... Но не было же выстрелов!..
В пяти шагах от них Мак остановился и, глядя господину ротмистру в
лицо, швырнул автомат ему под ноги.
- Прощайте, господин ротмистр, - сказал он. - Тех несчастных я
отпустил и теперь хочу уйти сам. Вот ваше оружие, вот одежда... - Он
повернулся к Гаю и, расстегивая ремень, сказал ему: - Гай, это нечистое
дело. Они нас обманули, Гай...
Он стянул с себя сапоги и комбинезон, свернул все в узел и остался
таким, каким Гай увидел его впервые не южной границе - почти голым и
теперь даже без обуви, в одних серебристых трусах. Он подошел к машине и
положил узел на радиатор. Гай ужаснулся. Он посмотрел на господина
ротмистра и ужаснулся еще больше.
- Господин ротмистр! - закричал он. - Не надо! Он сошел с ума! Он
опять...
- Кандидат Сим! - каркнул господин ротмистр, держа руку на кобуре. -
Немедленно садитесь в машину! Вы арестованы.
- Нет, - сказал Мак. - Это вам только кажется. Я свободен. Я пришел
за Гаем. Гай, пошли! Они тебя надули. Они - грязные люди. Раньше я
сомневался, теперь я уверен. Пошли.
Гай замотал головой. Он хотел что-то сказать, что-то объяснить, но не
было времени и не было слов. Господин ротмистр вытащил пистолет.
- Кандидат Сим! В машину! - каркнул он.
- Ты идешь? - спросил Мак.
Гай снова замотал головой. Он смотрел на пистолет в руке господина
ротмистра и думал только об одном, и знал только одно: Мака сейчас убьют.
И он не понимал, что надо делать.
- Ладно, - сказал Мак. - Я тебя найду. Я все узнаю и найду тебя. Тебе
здесь не место... Поцелуй Раду, до свидания.
Он повернулся и пошел, также легко ступая по каменному крошеву босыми
ногами, как и в сапогах, а Гай, трясясь, словно в лихорадке, немо смотрел
на его широкую треугольную спину и ждал выстрела и черной дырки под левой
лопаткой.
- Кандидат Сим, - сказал господин ротмистр, не повышая голоса. -
Приказываю вернуться. Буду стрелять.
Мак остановился и снова повернулся к нему.
- Стрелять? - сказал он. - В меня? За что? Впрочем, это неважно...
Дайте сюда пистолет.
Господин ротмистр, держа пистолет у бедра, навел дуло на Мака.
- Я считаю до трех, - сказал он. - Садись в машину, кандидат. Раз!
- А ну, дайте сюда пистолет, - сказал Мак, протягивая руку и
направляясь к господину ротмистру.
- Два! - сказал господин ротмистр.
- Не надо! - крикнул Гай.
Господин ротмистр выстрелил. Мак был уже близко. Гай видел, как пуля
попала ему в плечо и как он отшатнулся, словно налетел на препятствие.
- Глупец, - сказал Мак. - Дайте сюда оружие, злобный глупец...
Он не остановился, он все шел на господина ротмистра, протянув руку
за оружием, и из дырки на плече вдруг толчком выплеснулась кровь. А
господин ротмистр, издавши странный скрипящий звук, попятился и очень
быстро выстрелил три раза подряд прямо в широкую коричневую грудь. Мака
отбросило, он упал на спину, сейчас же вскочил, снова упал, приподнялся, и
господин ротмистр, присев от напряжения, выпустил в него еще три пули. Мак
перевалился на живот и застыл.
У Гая все поплыло перед глазами, и он опустился на подножку машины.
Ноги его не держали. В ушах его все еще звучал отвратительный плотный
хруст, с которым пули входили в тело этого странного и любимого человека.
Потом он опомнился, но еще некоторое время сидел, не рискуя подняться на
ноги.
Коричневое тело Мака лежало среди бело-розовых камней и само было
неподвижно, как камень. Господин ротмистр стоял на прежнем месте и, держа
пистолет наготове, курил, жадно затягиваясь. На Гая он не смотрел. Потом
он докурил до конца, до самых губ, обжигаясь, отбросил окурок и сделал два
шага в сторону убитого. Но уже второй шаг был очень короткий. Господин
ротмистр Чачу так и не решился подойти вплотную. Он произвел контрольный
выстрел с десяти шагов. Он промахнулся. Гай видел, как каменная пыль
брызнула рядом с головой Мака.
- Массаракш, - прошипел господин ротмистр и принялся засовывать
пистолет в кобуру. Он засовывал пистолет долго, а потом никак не мог
застегнуть кобуру, а потом подошел к Гаю, взял его искалеченной рукой за
мундир на груди, рывком поднял и, громко дыша в лицо, проговорил,
растягивая слова, как пьяный:
- Ладно, ты останешься капралом. Но в Гвардии тебе делать нечего...
Напишешь рапорт о переводе в армию. Полезай в машину.



"КАК-ТО СКВЕРНО ЗДЕСЬ ПАХНЕТ..."

- Как-то скверно здесь пахнет, - сказал Папа.
- Правда? - сказал Свекор. - А я не чувствую.
- Пахнет, пахнет, - сказал Деверь брюзгливо. - Тухлятиной какой-то.
Как на помойке...
- Стены, должно быть, сгнили, - решил Папа.
- Вчера я видел новый танк, - сказал Тесть. - "Вампир". Идеальная
герметика. Термический барьер до тысячи градусов...
- Они, наверное, еще при покойном императоре сгнили, - сказал Папа, -
а после переворота ремонта не было...
- Утвердил? - спросил Тестя Шурин.
- Утвердил, - сказал Тесть.
- А когда на конвейер? - спросил Шурин.
- Уже, - сказал Свекор. - Десять машин в сутки.
- С вашими танкам скоро без штанов останемся, - брюзгливо сказал
Деверь.
- Лучше без штанов, чем без танков, - возразил Тесть.
- Как был ты полковником, - сварливо сказал ему Деверь, - так и
остался. Все бы тебе в танки играть...
- Что-то у меня зуб ноет, - сказал Папа задумчиво. - Странник,
неужели так трудно изобрести безболезненный способ лечения зубов?
- Можно подумать, - сказал Странник.
- Ты лучше подумай о тяжелых системах, - сердито сказал Шурин.
- Можно подумать и о тяжелых системах, - сказал Странник.
- Давайте сегодня не будем говорить о тяжелых системах, - предложил
Папа. - Давайте считать, что это несвоевременно.
- А по-моему очень своевременно, - возразил Шурин. - Пандейцы
перебросили на хонтийскую границу еще одну дивизию.
- Какое тебе до этого дело? - брюзгливо спросил Деверь.
- Самое прямое, - ответил Шурин. - Я прикидывал такой вариант:
пандейцы вмешиваются в хонтийскую кашу, быстренько ставят там своего
человека, и мы имеем объединенный фронт - пятьдесят миллионов против наших
сорока.
- Я бы большие деньги дал, чтобы они вмешались в хонтийскую кашу, -
сказал Деверь. - Это вы все воображаете, что раз каша - так уже и кушать
можно... А я говорю: кто Хонти тронет, тот и проиграл.
- Смотря как трогать, - негромко сказал Свекор. - Если деликатно,
небольшими силами, да не увязать - тронул и отскочил, как только они там
перестанут ссориться... и при этом успеть раньше пандейцев...
- В конце концов что нам нужно? - сказал Тесть. - Либо объединенные
хонтийцы, без этой своей гражданской каши, либо наши хонтийцы, либо
мертвые хонтийцы... В любом случае без вторжения не обойтись. Договоримся
о вторжении, а прочее - уже детали... На каждый вариант уже готов свой
план.
- Тебе обязательно надо нас без штанов пустить, - сказал Деверь. -
Тебе - пусть без штанов, лишь бы с орденами... Зачем тебе объединенная
Хонти, если можно иметь разъединенную Пандею?
- Приступ детективного бреда, - заметил Шурин, ни к кому не
обращаясь.
- Не смешно, - сказал Деверь. - Я нереальных вариантов не предлагаю.
Если я говорю, значит, у меня есть основания.
- Вряд ли у тебя могут быть серьезные основания, - мягко сказал
Свекор. - Просто тебя соблазняет дешевизна решения, я тебя понимаю, только
северную проблему малыми средствами не решить. Там ни путчами, ни
переворотами не обойдешься. Деверь, который был до тебя, разъединил Хонти,
а теперь нам приходится опять объединять... Путчи - путчами, а этак можно
и до революции доиграться. У них ведь не так, как у нас.
- А ты что молчишь, Умник? - спросил Папа. - Ты ведь у нас умник.
- Когда говорят отцы, благоразумным детям лучше помалкивать, -
ответил Умник, улыбаясь.
- Ну, говори, говори, будет тебе.
- Я не политик, - сказал Умник. Все засмеялись, Тесть даже подавился.
- Право, господа, здесь нет ничего смешного... Я действительно всего лишь
узкий специалист. И как таковой, могу только сообщить, что по моим данным
армейское офицерство настроено в пользу войны...
- Вот как? - сказал Папа, пристально на него глядя. - И ты туда же?
- Прости, Папа, - горячо сказал Умник. - Но сейчас, по-моему, очень
выгодный момент для вторжения: перевооружение армии заканчивается...
- Хорошо, хорошо, - сказал Папа добродушно. - Я потом с тобой об этом
побеседую.
- Нет никакой необходимости с ним потом беседовать, - возразил
Свекор. - Здесь все свои, а специалист обязан высказывать свое мнение. На
то мы его и держим.
- Кстати, о специалистах, - сказал Папа. - Почему я не вижу
Дергунчика?
- Дергунчик инспектирует горный оборонительный пояс, - сказал Тесть.
- Но его мнение и так известно. Боится за армию, как будто это его
собственная армия...
- Да, - сказал Папа. - Горы - это серьезно... Шурин, это ты мне
говорил, что в Гвардии обнаружили горского шпиона?.. Да, господа мои,
Север - Севером, а на востоке висят еще горы, а за горами океан... С
Севером мы как-нибудь управимся... воевать хотите - что же, можно и
повоевать, хотя... На сколько нас хватит, Странник?
- Дней на десять, - сказал Странник.
- Ну, что же, дней пять-шесть можно повоевать...
- План глубокого вторжения, - сказал Тесть, - предусматривает разгром
Хонти в течение восьми суток.
- Хороший план, - сказал Папа одобрительно. - Ладно, так и решим...
Ты, кажется, против, Странник?
- Меня это не касается, - сказал Странник.
- Ладно, - сказал Папа. - Побудь против... Что ж, Деверь,
присоединимся к большинству?
- А! - сказал Деверь с отвращением. - Делайте, как хотите...
Революции он испугался...
- Папа! - сказал Свекор торжественно. - Я знал, что ты будешь с нами!
- А как же! - сказал Папа. - Куда я без вас?.. Помнится, были у меня
в Хонтийском генерал-губернаторстве какие-то рудники... медные... Как они
там сейчас, интересно?.. Да, Умник! А ведь наверное надо будет
организовать общественное мнение. Ты уже наверное что-нибудь придумал, ты
ведь у нас умник.
- Конечно, Папа, - сказал Умник. - Все готово.
- Покушение какое-нибудь? Или нападение на башни? Иди-ка ты прямо
сейчас и подготовь мне к ночи материалы, а мы здесь обсудим сроки...
Когда дверь за Умником закрылась, Папа сказал:
- Ты что-то хотел сообщить нам о Волдыре, Странник?




* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ТЕРРОРИСТ *



9


Сопровождающий негромко сказал: "Ждите здесь" и ушел, - скрылся между
кустами и за деревьями. Максим сел на пенек посередине полянки, засунул
руки глубоко в карманы брезентовых штанов и стал ждать. Лес был старый,
запущенный, подлесок душил его, от древних морщинистых стволов несло
трухлявой гнилью. Было сыро. Максим ежился, он чувствовал дурноту,
хотелось посидеть на солнышке, погреть плечо. В кустах неподалеку кто-то
был, но Максим не обращал внимания - за ним следили от самого поселка, и
он ничего не имел против. Странно было бы, если бы они поверили сразу же.
Сбоку на полянку вышла маленькая девочка в огромной залатанной кофте
и с корзинкой на руке. Она уставилась на Максима и так, не отрывая от него
любопытных глаз, прошла мимо, спотыкаясь и путаясь в траве. Какой-то
зверек вроде белки мелькнул между кустами, взлетел на дерево, глянул вниз,
испугался и исчез. Было тихо, только где-то далеко стучала неровным стуком
машина - резала тростник на озере.
Человек в кустах не уходил - буравил спину недобрым взглядом. Это
было неприятно, но надо привыкать. Теперь всегда будет так. Обитаемый
остров ополчился на него, стрелял в него, следил за ним, не верил ему.
Максим задремал. Последнее время он часто задремывал в самые неподходящие
моменты. Засыпал, просыпался, опять засыпал. Он не пытался с этим
бороться: так хотел организм, а ему виднее. Это пройдет, только не надо
сопротивляться.
Зашуршали шаги, и сопровождающий сказал: "Идите за мной". Максим
поднялся, не вынимая рук из карманов, и пошел за ним, глядя на его ноги в
мягких мокрых сапогах. Они углубились в лес и принялись ходить, описывая
круги и сложные петли, постепенно приближаясь к какому-то жилью, до
которого от полянки напрямик было совсем близко. Потом сопровождающий
решил, что он достаточно запутал Максима, и полез напрямик через бурелом,
причем, как человек городской, производил много шума и треска, так что
Максим даже перестал слышать шаги того человека, который крался следом.
Когда бурелом кончился, Максим увидел за деревьями лужайку и
покосившийся бревенчатый дом с заколоченными окнами. Лужайка заросла
высокой травой, но Максим видел, что здесь ходили - и совсем недавно, и
давно. Ходили осторожно, стараясь каждый раз подойти к дому другим путем.
Сопровождающий открыл скрипучую дверь, и они вошли в темные затхлые сени.
Человек, который шел следом, остался снаружи. Сопровождающий отвалил
крышку погреба и сказал: "Идите сюда, осторожнее..." Он плохо видел в
темноте. Максим спустился по деревянной лестнице.
В погребе было тепло, сухо, здесь были люди, они сидели вокруг
деревянного стола и смешно таращились, пытаясь разглядеть Максима. Пахло
свежепогашенной свечей. По-видимому, они не хотели, чтобы Максим видел их
лица. Максим узнал только двоих: Орди, дочь старой Илли Тадер, и толстого
Мемо Грамену, сидевшего у самой лестницы с пулеметом на коленях. Вверху
тяжело грохнула крышка люка, и кто-то сказал:
- Кто вы такой? Расскажите о себе.
- Можно сесть? - спросил Максим.
- Да, конечно. Идите сюда, на мой голос. Наткнетесь на скамью.
Максим сел за стол и обвел глазами соседей. За столом кроме него было
четверо. В темноте они казались серыми и плоскими, как на старинной
фотографии. Справа сидела Орди, а говорил плотный широкоплечий человек,
сидевший напротив. Он был неприятно похож на ротмистра Чачу.
- Рассказывайте, - повторил он.
Максим вздохнул. Ему очень не хотелось начинать знакомство прямо с
вранья, но делать было нечего.
- Своего прошлого я не знаю, - сказал он. - Говорят, я горец. Может
быть. Не помню... Зовут меня Максим, фамилия - Каммерер. В Гвардии меня
звали Мак Сим. Помню себя с того момента, когда меня задержали в лесу у
Голубой Змеи...
С враньем было покончено, и дальше дело пошло легче. Он рассказывал,
стараясь быть кратким и в то же время не упустить то, что казалось ему
важным.
- ...Я отвел их как можно дальше вглубь карьера, велел им бежать, а
сам не торопясь вернулся. Тогда ротмистр расстрелял меня. Ночью я пришел в
себя, выбрался из карьера и вскоре набрел на пастбище. Днем я прятался в
кустах и спал, а ночью подбирался к коровам и пил молоко. Через несколько
дней мне стало лучше. Я взял у пастухов какое-то тряпье, добрался до
поселка Утки и нашел там Илли Тадер. Остальное вам известно.
Некоторое время все молчали. Потом человек деревенского вида, с
длинными волосами до плеч, сказал:
- Не понимаю, как это он не помнит прошлой жизни. По-моему, так не
бывает. Пусть вот Доктор скажет.
- Бывает, - коротко сказал Доктор. Он был худой, заморенный и вертел
в руках трубку. Видимо, ему очень хотелось курить.
- Почему вы не бежали вместе с приговоренным? - спросил широкоплечий.
- Там оставался Гай, - сказал Максим. - Я надеялся, что Гай пойдет со
мной... - Он замолчал, вспоминая бледное потерянное лицо Гая и страшные
глаза ротмистра, и горячие толчки в грудь и живот, и ощущение бессилия и
обиды. - Это, конечно, была глупость, - сказал он. - Но тогда я этого не
понимал.
- Вы принимали участие в операциях? - спросил позади грузный Мемо.
- Я уже рассказывал.
- Повторите!
- Я принимал участие в одной операции, когда были захвачены Кетшеф,
Орди, вы и еще двое, не назвавших себя. Один из них был с искусственной
рукой, профессиональный революционер.
- Как же вы объясняете такую поспешность вашего ротмистра? Ведь для
того, чтобы кандидат получил право на испытание кровью, ему нужно сначала
принять участие по меньшей мере в трех операциях.
- Не знаю. Я знаю только, что он мне не доверял. Я сам не понимаю,
почему он послал меня расстреливать...
- А почему он, собственно, стрелял в вас?
- По-моему, он испугался. Я хотел отобрать у него пистолет...
- Не понимаю я, - сказал человек с длинными волосами. - Ну не доверял
он вам. Ну, для проверки послал казнить...
- Подождите, Лесник, - сказал Мемо. - Это все разговоры. Доктор, на
вашем месте я бы его осмотрел. Что-то я не очень верю в эту историю с
ротмистром.
- Я не могу осматривать в темноте, - раздраженно сказал Доктор.
- А вы зажгите свет, - посоветовал Максим. - Все равно я вас вижу.
Наступило молчание.
- Как так - видите? - спросил широкоплечий.
Максим пожал плечами.
- Вижу, - сказал он.
- Что за вздор, - сказал Мемо. - Ну, что я сейчас делаю, если вы
видите?
Максим обернулся.
- Вы наставили на меня... то-есть, это вам кажется, что на меня, а на
самом деле на Доктора... ручной пулемет. Вы - Мемо Грамену, я вас знаю. На
правой щеке у вас царапина, раньше ее не было.
- Нокталопия, - проворчал Доктор. - Давайте зажигать свет. Глупо. Он
нас видит, а мы его не видим. - Он нащупал перед собой спички и стал
чиркать одну за другой. Они ломались.
- Да, - сказал Мемо. - Конечно, глупо. Отсюда он выйдет либо нашим,
либо не выйдет совсем.
- Позвольте-ка... - Максим протянул руку, отобрал у Доктора спички и
зажег свечу.
Все зажмурились, прикрывая ладонью глаза. Доктор немедленно закурил.
- Раздевайтесь, - сказал он, треща трубкой.
Максим стянул через голову брезентовую рубаху. Все уставились на его
грудь. Доктор выбрался из-за стола, подошел к Максиму и принялся вертеть
его в разные стороны, ощупывая крепкими холодными пальцами. Было тихо.
Потом длинноволосый сказал с каким-то сожалением:
- Красивый мальчик. Сын у меня был... тоже...
Ему никто не ответил, он тяжело поднялся, пошарил в углу, с трудом
поднял и водрузил на стол большую оплетенную бутыль. Потом выставил три
кружки.
- Можно будет по-очереди, - объяснил он. - Ежели кто хочет покушать,
то сыр найдется. И лук...
- Погодите, Лесник, - раздраженно сказал широкоплечий. - Отодвиньте
бутылку, мне ничего не видно... Ну, что, Доктор?
Доктор еще раз прошелся по Максиму холодными пальцами, окутался дымом
и сел на свое место.
- Налей-ка мне, Лесник, - сказал он. - Такие обстоятельства надобно
запить... Одевайтесь, - сказал он Максиму. - И не улыбайтесь, как майская
роза. У меня будет к вам несколько вопросов.
Максим оделся. Доктор отхлебнул из кружки, сморщился и спросил:
- Когда, говорите, в вас стреляли?
- Сорок семь дней назад.
- Из чего, вы говорите, стреляли?
- Из пистолета. Из армейского пистолета.
Доктор снова отхлебнул, снова сморщился и проговорил, обращаясь к
широкоплечему:
- Я бы голову дал на отсечение, что в этого молодчика действительно
стреляли из армейского пистолета, причем с очень короткой дистанции, но не
сорок семь дней назад, а по меньшей мере сто сорок семь... Где пули? -
спросил он вдруг Максима.
- Они вышли, и я их выбросил.
- Слушайте, как вас... Мак! Вы врете. Признайтесь, как вам это
сделали?
Максим покусал губу.
- Я говорю правду. Вы просто не знаете, как у нас быстро заживают
раны. Я не вру. - Он помолчал. - Впрочем, меня легко проверить. Разрежьте
мне руку. Если надрез будет неглубокий, я затяну его на десять-пятнадцать
минут.
- Это правда, - сказала Орди. Она заговорила впервые за все время. -
Это видела я сама. Он чистил картошку и обрезал палец. Через полчаса
остался только белый шрам, а на другой день вообще уже ничего не было. Я
думаю, он действительно горец. Гэл рассказывал про древнюю горскую
медицину, они умеют заговаривать раны.
- Ах, горская медицина... - сказал Доктор, снова окутываясь дымом. -
Ну, что же, предположим. Правда, порезанный палец - это одно, а семь пуль
в упор - это другое, но - предположим... То, что раны заросли так
поспешно, - не самое удивительное. Я хотел бы, что бы мне объяснили
другое. В молодом человеке семь дыр. И если эти дыры были действительно
проделаны настоящими пистолетными пулями, то по крайней мере четыре из них
- каждая в отдельности, заметьте! - были смертельными.
Лесник охнул и молитвенно сложил руки.
- Какого черта? - сказал широкоплечий.
- Нет уж, вы мне поверьте, - сказал Доктор. - Пуля в сердце, пуля в
позвоночнике и две пули в печени. Плюс к этому - общая потеря крови. Плюс
к этому - неизбежный сепсис. Плюс к этому - отсутствие каких бы то ни было
следов квалифицированного врачебного вмешательства. Массаракш, хватило бы
и одной пули в сердце!
- Что вы на это скажете? - сказал широкоплечий Максиму.
- Он ошибается, - сказал Максим. - Он все верно определил, но он
ошибается. Для нас эти раны не смертельны. Вот если бы ротмистр попал мне
в голову... но он не попал... Понимаете, Доктор, вы даже представить себе
не можете, какие это жизнеспособные органы - сердце, печень - в них же
полно крови...
- Н-да, - сказал Доктор.
- Одно мне ясно, - проговорил широкоплечий. - Вряд ли они бы
направили к нам такую грубую работу. Они же знают, что среди нас есть
врачи.
Наступило длительное молчание. Максим терпеливо ждал. А я бы поверил?
- думал он. Я бы, наверно, поверил. Но я вообще, кажется, слишком
легковерен для этого мира. Хотя уже не так легковерен, как раньше.
Например, мне не нравится Мемо. Он все время чего-то боится. Сидит с
пулеметом среди своих и чего-то боится. Странно. Впрочем, он, наверно,
боится меня. Наверное, он боится, что я отберу у него пулемет и опять
вывихну ему пальцы. Что ж, может быть, он прав. Я больше не позволю в себя
стрелять. Это слишком гадко, когда в тебя стреляют... Он вспомнил ледяную
ночь в карьере, мертвое фосфоресцирующее небо, холодную липкую лужу, в
которой он лежал. Нет, хватит. С меня хватит... Теперь лучше я буду
стрелять сам...
- Я ему верю, - сказала вдруг Орди. - У него концы с концами не
сходятся, но это просто потому, что он странный человек. Такую историю
нельзя придумать, это было бы слишком нелепо. Если бы я ему не верила, я
бы, услышав такую историю, сразу бы его застрелила. Он же громоздит
нелепость на нелепость. Не бывает таких провокаторов, товарищи... Может
быть, он сумасшедший. Это может быть... Но не провокатор... Я за него, -
добавила она, помолчав.
- Хорошо, Птица, - сказал широкоплечий. - Помолчи пока... Вы
проходили комиссию в Департаменте общественного здоровья? - спросил он
Максима.
- Да.
- Вас признали годным?
- Конечно.
- Без ограничений?
- В карточке было написано просто: "годен".
- Что вы думаете о Боевой Гвардии?
- Теперь я думаю, что это безмозглое оружие в чьих-то руках. Скорее
всего - в руках этих пресловутых Неизвестных Отцов. Но я еще многого не
понимаю.
- А что вы думаете о Неизвестных Отцах?
- Я думаю, что это верхушка военной диктатуры. То, что я о них знаю -
очень противоречиво. Может быть, их цели даже благородны, но средства... -
Максим покачал головой.
- Что вы думаете о выродках?
- Думаю, что термин неудачен. Думаю, что вы - заговорщики. Цели ваши
представляю довольно смутно. Но мне понравились люди, которых я видел сам.
Все они показались мне честными и... как бы это сказать... не
оболваненными, действующими сознательно.
- Так, - сказал широкоплечий. - У вас бывают боли?
- В голове? Нет, не бывают.
- Зачем об этом спрашивать? - сказал Лесник. - Если бы были, он бы
здесь не сидел.
- Вот я и хочу понять, зачем он здесь сидит, - сказал широкоплечий. -
Зачем вы пришли к нам? Вы хотите участвовать в нашей борьбе?
Максим покачал головой.
- Я бы так не сказал. Это была бы неправда. Я хочу разобраться.
Сейчас я скорее с вами, чем с ними, но ведь и о вас я знаю слишком мало.
Все переглянулись.
- У нас так не делается, милый, - сказал Лесник. - У нас так: либо ты
наш, и тогда на тебе оружие и иди воевать. Либо ты, значит, не наш, и
тогда извини, тогда мы тебя... сам понимаешь... куда тебя - в голову надо,
да?
Опять наступило молчание. Доктор тяжело вздохнул и выколотил трубку о
скамью.
- Редкий и тяжелый случай, - объявил он. - У меня есть предложение.
Пусть он нас поспрашивает... У вас же есть вопросы, не так ли, Мак?
- Да, я пришел спрашивать, - отозвался Максим.
- У него много вопросов, - подтвердила Орди, усмехаясь. - Он матери
жить не давал вопросами. Да и ко мне приставал.
- Задавайте, - сказал широкоплечий. - А вы, Доктор, будете отвечать.
А мы послушаем.
- Кто такие Неизвестные Отцы и чего они хотят? - начал Максим.
Все зашевелились, очевидно, этого вопроса они не ждали.
- Неизвестные Отцы, - сказал Доктор, - это анонимная группа наиболее
опытных интриганов, остатки партии путчистов, сохранившиеся после
двадцатилетней борьбы за власть между военными, финансистами и политиками.
У них две цели, одна - главная, другая - основная. Главная - удержаться у
власти. Основная - получить от этой власти максимум удовлетворения. Среди
них есть и незлые люди, они получают удовлетворение от сознания того, что
они - благодетели народа. Но в большинстве своем это хапуги, сибариты,
садисты, и все они властолюбивы... Вы удовлетворены?
- Нет, - сказал Максим. - Вы мне просто сказали, что они - тираны.
Это я и так подозревал... Их экономическая программа? Их идеология? Их
база, на которую они опираются?..
Все опять переглянулись. Лесник, раскрыв рот, смотрел на Максима.
- Экономическая программа... - сказал Доктор. - Вы слишком много от
нас хотите. Мы не теоретики, мы - практики... Вот на кого они опираются,
это я могу вам сказать. На штыки. На невежество. На усталость нации.
Справедливого общества они не построят, они и думать об этом не желают...
Да нет у них никакой экономической программы, ниче