С Праздником вас, дорогие женщины! Будьте счастливы и любимы!

Не важно, что было вокруг, и не важно,
о чем там пурга завывала протяжно,
что тесно им было в пастушьей квартире,
что места другого им не было в мире.

Во-первых, они были вместе. Второе,
и главное, было, что их было трое,
и всё, что творилось, варилось, дарилось
отныне, как минимум, на три делилось.

Морозное небо над ихним привалом
с привычкой большого склоняться над малым
сверкало звездою — и некуда деться
ей было отныне от взгляда младенца.

Костер полыхал, но полено кончалось;
все спали. Звезда от других отличалась
сильней, чем свеченьем, казавшимся лишним,
способностью дальнего смешивать с ближним.

Иосиф Бродский

Если меня еще помнят-готов к общению.

Увы, обстоятельства, которые мешали мне общаться, прекратились. 

Извините, если кого обидел закрытием дневника.

 

Юрий

Дорогие друзья и читатели!

Вы, конечно, заметили, что меня давно нет в Дневнике. Некоторые уже стали вычеркивать меня из своих списков.

К сожалению, реальная жизнь навязывает свои проблемы, перед которыми  общение, проблемы и обиды виртуальные кажутся детской забавой.

Простите, если кого задел своим виртуальным невниманием.

И до свидания всем.

Дневник завтра закрывается.

Если кто захочет попрощаться или пообщаться, мой адрес: yuklip53@gmail.com

На комментарии в Дневнике отвечать не буду, прошу заранее извинить.

С любовью и уважением,

 

Юрий.

CHRISTMAS AT SEA

The sheets were frozen hard, and they cut the naked hand;
The decks were like a slide, where a seamen scarce could stand;
The wind was a nor'wester, blowing squally off the sea;
And cliffs and spouting breakers were the only things a-lee.

They heard the surf a-roaring before the break of day;
But 'twas only with the peep of light we saw how ill we lay.
We tumbled every hand on deck instanter, with a shout,
And we gave her the maintops'l, and stood by to go about.

All day we tacked and tacked between the South Head and the North;
All day we hauled the frozen sheets, and got no further forth;
All day as cold as charity, in bitter pain and dread,
For very life and nature we tacked from head to head.

We gave the South a wider berth, for there the tide-race roared;
But every tack we made we brought the North Head close aboard:
So's we saw the cliffs and houses, and the breakers running high,
And the coastguard in his garden, with his glass against his eye.

The frost was on the village roofs as white as ocean foam;
The good red fires were burning bright in every 'long-shore home;
The windows sparkled clear, and the chimneys volleyed out;
And I vow we sniffed the victuals as the vessel went about.

The bells upon the church were rung with a mighty jovial cheer;
For it's just that I should tell you how (of all days in the year)
This day of our adversity was blessed Christmas morn,
And the house above the coastguard's was the house where I was born.

O well I saw the pleasant room, the pleasant faces there,
My mother's silver spectacles, my father's silver hair;
And well I saw the firelight, like a flight of homely elves,
Go dancing round the china-plates that stand upon the shelves.

And well I knew the talk they had, the talk that was of me,
Of the shadow on the household and the son that went to sea;
And O the wicked fool I seemed, in every kind of way,
To be here and hauling frozen ropes on blessed Christmas Day.

They lit the high sea-light, and the dark began to fall.
"All hands to loose topgallant sails," I heard the captain call.
"By the Lord, she'll never stand it," our first mate Jackson, cried.
..."It's the one way or the other, Mr. Jackson," he replied.

She staggered to her bearings, but the sails were new and good,
And the ship smelt up to windward just as though she understood.
As the winter's day was ending, in the entry of the night,
We cleared the weary headland, and passed below the light.

And they heaved a mighty breath, every soul on board but me,
As they saw her nose again pointing handsome out to sea;
But all that I could think of, in the darkness and the cold,
Was just that I was leaving home and my folks were growing old.

 

Рождество в море
(перевод А.Сергеева)

Снасти обледенели, на палубах сущий каток,
Шкоты впиваются в руки, ветер сбивает с ног -
С ночи норд-вест поднялся и нас под утро загнал
В залив, где кипят буруны между клыками скал.

Бешеный рёв прибоя донёсся до нас из тьмы,
Но только с рассветом мы поняли, в какой передряге мы.
"Свистать всех наверх!" По палубе мотало нас взад-вперёд,
Но мы поставили топсель и стали искать проход.

Весь день мы тянули шкоты и шли на Северный мыс,
Весь день мы меняли галсы и к Южному вспять неслись.
Весь день мы зазря ладони рвали о мёрзлую снасть,
Чтоб не угробить судно да и самим не пропасть.

Мы избегали Южного, где волны ревут меж скал,
И с каждым манёвром Северный рывком перед нами вставал.
Мы видели камни и домики, и взвившийся ввысь прибой,
И пограничного стражника на крыльце с подзорной трубой.

Белей океанской пены крыши мороз белил,
Жарко сияли окна, дым из печей валил,
Доброе красное пламя трещало по всем очагам,
Мы слышали запах обеда, или это казалось нам.

На колокольне радостно гудели колокола -
В церковке нашей служба рождественская была.
Я должен открыть вам, что беды напали на нас с Рождеством
И что дом за домиком стражника был мой отеческий дом.

Я видел родную столовую, где тихий шёл разговор,
Блики огня золотили старый знакомый фарфор;
Я видел старенькой мамы серебряные очки
И такие же точно серебряные отца седые виски.

Я знаю, о чём толкуют родители по вечерам, -
О тени дома, о сыне, скитающемся по морям.
Какими простыми и верными казались мне их слова,
Мне, выбиравшему шкоты в светлый день Рождества!

Вспыхнул маяк на мысе, пронзив вечерний туман.
"Отдать все рифы на брамселе!" - скомандовал капитан.
Первый помощник воскликнул: "Но корабль не выдержит, нет!"
"Возможно. А может, и выдержит", - был спокойный ответ.

И вот корабль накренился, и, словно всё оценив,
Он точно пошёл по ветру в узкий бурный пролив.
День штормовой кончался на склонах зимней земли;
Мы вырвались из залива и под маяком прошли.

И когда на открытое море нацелился нос корабля,
Все облегчённо вздохнули, все, - но только не я.
Я думал в чёрном порыве раскаянья и тоски,
Что удаляюсь от дома, где стареют мои старики.


Рождество на море
(перевод Н.Чуковского)

Обледенели шкоты, калеча руки нам,
По палубам скользили мы словно по каткам.
Гоня нас на утёсы, норд-вест суровый дул,
Буруны были рядом, и страшен был их гул.

Всю ночь шумели волны, крутилась тьма, как дым,
Но лишь заря открыла, как скверно мы стоим.
Нас всех наверх позвали, в работу запрягли,
Поставили грот-марсель, на новый галс легли.

Весь день лавировали, все испытав пути,
Весь день тянули шкоты, но не могли уйти,
И ураган, холодный, как милостыня, гнал
Нас прямо на буруны, кружил нас возле скал.

Держать старались к югу, чтоб нас отлив унёс,
Но, сколько мы ни бились, несло нас на утёс.
Дома, дороги, скалы, и брызги у камней,
И стражника с биноклем я видел всё ясней.

Белее пены моря на крышах снег лежал,
И в каждой печке алый шальной огонь пылал,
Сияли окна, дымы летели к небесам,
Клянусь, я слышал запах всего, что ели там.

Отчётливо я слышал трезвон колоколов.
Ну, что ж, всю злую правду я вам сказать готов,
День наших бед был праздник и звался Рождеством
И дом в саду на горке был мой родимый дом.

Я словно видел комнат знакомых уголки,
И папины седины, и мамины очки,
И как огонь весёлый, пылающий в печах,
Бока румянит чашкам на полках и столах.

Я даже словно слышал их разговор о том,
Что сын уехал в море, тем опечалив дом,
И, ах, каким болваном я стал себя считать -
Промёрзлые верёвки в подобный день таскать!

Маяк на горке вспыхнул, и берег потемнел,
И вот поднять бом-брамсель нам капитан велел.
- Нас опрокинет! - Джексон, помощник, закричал,
- Теперь уж безразлично!- в ответ он услыхал.

Но снасти были новы, и ткань крепка была,
И шхуна, как живая, навстречу ветру шла.
И зимний день был кончен, и под покровом тьмы,
Оставив берег сзади, на волю вышли мы!

И был на шхуне каждый доволен в этот час,
Что море, только море, здесь окружает нас .
Лишь я с тоскою думал о том, что кинул дом,
О том, что папа с мамой стареют день за днем.

Почему, если полных людей называют полными, то худых не называют пустыми?

Fausto Papetti - Love The Me From The GoodFather

 

 

  Семен Гудзенко

 

МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

 

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.

На живых порыжели от крови и глины шинели,

на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали... Проходит четвертая осень.

Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.

Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,

нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя -

только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,

все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,

что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?

Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?

Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется,-

у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется - долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,

и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.

Нет мужчины в семье - нет детей, нет хозяина в хате.

Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,

Тот поймет эту правду,- она к нам в окопы и щели

приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают

эту взятую с боем суровую правду солдат.

И твои костыли, и смертельная рана сквозная,

и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат,-

это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,

подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,

Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся,- а мы возвратимся с победой,

все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы,-

пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,

чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,

матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.

Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем -

все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

1945

Отраженье гор
 
 
Сердце радостно, сердце крылато.
В легкой, маленькой лодке моей
Я скитаюсь по воле зыбей
От восхода весь день до заката
 
И люблю отражения гор
На поверхности чистых озер.
Прежде тысячи были печалей,
Сердце билось, как загнанный зверь,
 
И хотело неведомых далей
И хотело еще… но теперь
Я люблю отражения гор
На поверхности чистых озер.

 

Гладиаторы

     Простимся.

     До встреч в могиле.

     Близится наше время.

     Ну, что ж?

     Мы не победили.

     Мы умрем на арене.

     Тем лучше.

     Не облысеем

     от женщин, от перепоя.

     ...А небо над Колизеем

     такое же голубое,

     как над родиной нашей,

     которую зря покинул

     ради истин,

     а также

     ради богатства римлян.

     Впрочем,

     нам не обидно.

     Разве это обида?

     Просто такая,

         видно,

     выпала нам

     планида...

     Близится наше время.

     Люди уже расселись.

     Мы умрем на арене.

     Людям хочется зрелищ.

«Пальцы вниз» (Pollice Verso), Жан-Леон Жером, 1872

Спасибо за симпатию!