1879
Уильям Фокс (William Fox)
американский прокатчик и продюсер. Родился в Толчсва, Австро-Венгрия (ныне Венгрия). Семья эмигрировала в Штаты. Отец отличался ленью и безответственностью (когда его хоронили, Уильям плюнул на крышку гроба), и Фокс с детства был вынужден работать: он продавал содовую воду, сэндвичи, ваксу. Опыт "коммерсанта" пригодится ему при создании "Фокс филм корпорейшн". Фокс родился в Венгрии, в Нью-Йорк его привезли, когда он был еще ребенком. На новом месте отец проявил себя как человек непоседливый, безответственный, зарабатывал он не более тысячи долларов в год, и, в конце концов, юному Уильяму пришлось взвалить на свои плечи финансовые заботы о семье. Мальчишкой он продавал печную сажу; потом - мятные конфетки пассажирам экскурсионных лодок и отдыхающим Центрального парка. В одиннадцать лет он ушел из школы, а в тринадцать, прибавив себе пару годков, уже был мастером в ателье. Однако ему не нравилась роль кормильца, и неприязнь к отцу росла с каждым днем. "Отец был совершенно счастлив, - писал Фокс. - Ему было наплевать, есть ли у него работа. Он ни о чем не беспокоился. Когда я приходил домой и сообщал ему, что мясник и булочник отказались давать нам в кредит, он заверял меня, что завтра все будет хорошо или что мясник и булочник, скорее всего, передумают". Молодой Фокс придерживался иной точки зрения. Он был одержим успехом. Еще подростком он так формулировал свою стратегию: "Я отказывал себе в каждом пенни, рассуждая, что если я намерен добиться успеха, то мне понадобятся деньги. Мне нужен был капитал". К двадцати годам он скопил достаточно, чтобы вложить деньги в небольшую собственную компанию, которая занималась проверкой и подготовкой рулонов материи для изготовителей одежды. На волне популярности готового платья он, по его утверждению, скопил за два года около пятидесяти тысяч долларов. Эмоционального и тщеславного Фокса всегда влек к себе шоу-бизнес. Он даже сам пробовал выступать в водевилях вместе с другом, исполняя комические номера и танцы и получая десять долларов за вечер. Так что решение вложить деньги в индустрию развлечений не было полной неожиданностью, хотя остается неясным, когда именно он его принял. Так или иначе, в 1903 году Фокс вместе со своим знакомым приобрел аркаду и после реконструкции открыл на втором этаже кинотеатр на сто пятьдесят мест. Через шесть месяцев партнер продал ему свою долю, заявив, что у него душа не лежит ни к этому бизнесу, ни к тем людям, с которыми приходится иметь дело. Фокс не сдался и, как и Леммле, вскоре нажил небольшое состояние. Посетителям он давал сдачу мелкими монетками, а выходить зрителям приходилось медленно, через одну узкую дверь, и шли они мимо различных игровых автоматов. Мало кто мог не уступить соблазну. Таким образом, он уже за первый год заработал сорок тысяч долларов - при том, что вложил всего десять. Но Фокса интересовали не только вложения капитала. Как и Цукор, он занимался пересозданием самого себя. Кино стало для него олицетворением этого процесса рождения нового Уильяма Фокса: непризнанное постепенно получало признание. Примером может служить театр бурлеска, который Фокс приобрел в 1906 году в Бруклине. Местные жители прозвали его «Задницей», а на местные строительные агентства состояние здания производило столь тяжкое впечатление, что Фоксу не сразу удалось получить разрешение на его реконструкцию. Пока шли ремонтные работы, Фокс занялся привлечением на свою сторону жителей округи, решив воздействовать на их чувства - что у него прекрасно получалось, потому что их чувства мало чем отличались от его собственных. Он пустил слух, будто театр называют «Задницей», потому что некто считал "задницами" обитателей этого района. Он призывал жителей встать на защиту своей поруганной чести, хотя на самом-то деле поругана была честь театра, а не их. В день премьеры десять тысяч людей вышли на улицы с плакатами. С тех пор про «Задницу» никто больше не слышал. Театр стал семейным. Вскоре он уже приносил сотни тысяч долларов. "Человек, у которого есть семья и который зарабатывает по двенадцать-пятнадцать долларов в неделю, не может себе позволить платить по два доллара за билет в театр, - говорил журналистам Фокс. - Что же он в этом случае делает? Я вам скажу. Он стоит у стойки бара, пока не напьется, а потом идет домой и дерется с женой. По крайней мере, прежде было так". Фокс додумался до новшества. Помня, как сам он жаждал развлечений и как не мог себе этого позволить, он решил сочетать кино и водевиль по "доступной цене" - пятьдесят центов за самые дорогие места, десять - за самые дешевые. (Этой же формуле последует Марк Лоев.) Если аркады сделали его состоятельным человеком, то через несколько лет сочетание кино и водевиля сделало его миллионером, владельцем более десятка кинотеатров, разбросанных по всему Нью-Йорку. Фокс понял, что посетителей привлекали не столько водевили, сколько фильмы. "В прошлом году я разослал зрителям десять тысяч карточек с просьбой указать, какая часть программы им более всего понравилась, - говорил он в 1912 году. - 55 процентов высказались в пользу кино. Примерно в равной мере интересуют комические сценки и "чувствительные зарисовки". Образовательные фильмы, показывающие жизнь в разных странах, рассказывающие о цивилизации, о промышленном прогрессе, привлекают внимание в основном в бедных районах. Но повсеместно зритель идет не столько на водевили, сколько на фильмы. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, заключается в том, что кино, вероятно, воплощает американское представление о скорости, активности, энергии". Фокс сделал ставку на кино. Он, как и Леммле, понял, что должен открыть биржу, покупая и затем сдавая в аренду кинокартины растущему числу владельцев кинотеатров. В 1907 году он основал свою компанию. Этот шаг, в конце концов, приведет его, так же как и Леммле, к столкновению с "Трестом". "Трест" начал скупать биржи. Устоять удалось немногим, и одним из них был Уильям Фокс. По природе своей Фокс был борцом, а по психическому опыту - параноиком. Он создал собственную демонологию, в которой адвокаты были "рептилиями", а банкиры - "стервятниками", он считал, что его, еврея, будут всю жизнь эксплуатировать и пытаться уничтожить неевреи. Угрозы "Треста" лишь подтверждали его опасения. Поначалу Фокс пытался сотрудничать с организацией Эдисона, и приобрел лицензию, но когда ему предложили продать биржу, он запросил астрономическую цену в семьсот пятьдесят тысяч долларов. "Трест" отказался. Потом под предлогом, что Фокс якобы незаконно показал лицензионный фильм в доме терпимости, администрация отозвала его лицензию. Фокс в ответ устроил ловушку. Он обратился в "Трест" и сказал, что передумал, что согласен продать биржу всего за семьдесят четыре тысячи. Руководство, в предвкушении выгодной сделки, тут же возобновило его лицензию. Тогда Фокс захлопнул капкан. Он сказал, что снова передумал и не продает свое дело. Со временем у Фокса появились влиятельные друзья в политических кругах, которые помогли ему подать в суд на "Трест". Трудно сказать, сыграл ли здесь Фокс какую-то роль, но 15 августа 1912 года президент Тафт издал антимонопольный закон. В один день "Трест" лишился законного обоснования своей позиции, а ряды "независимых" начали бурно пополняться. Фокс же, пока шла вся эта юридическая война, начал, подобно Леммле, сам производить фильмы в Нью-Йорке. Его цели не ограничивались просто прибылью. Занятие кино для него было чем-то вроде продвижения по социальной лестнице. "Когда я активно занялся продюсерской деятельностью, - заявлял он в 1915 году, - я руководствовался двумя мотивами. Бизнес - это понятно. Но была и другая, не менее важная причина. Те так называемые художественные фильмы, которые я, как мог, старался выбирать для своих кинотеатров, не отвечали моим представлениям о наивысшем стандарте кино. Поэтому, пытаясь воспитывать своих зрителей, а также видя, что на действительно хорошие фильмы существовал огромный спрос, я решил сам заняться продюсированием кинопроизводства... Я считал, что публика ждет фильмы по мотивам классических литературных произведений с участием знаменитых театральных актеров". Годы спустя Фокс добавлял: "В 1912 - 1913 годах у меня уже было около пятисот тысяч долларов, и я стремился их куда-то вложить. Я осознал, что в жизни есть вещи поинтереснее, чем добывание денег. Мне гораздо больше хотелось, чтобы мое имя стало синонимом всего лучшего в индустрии развлечений". Под этими словами могли бы подписаться едва ли ни все голливудские евреи. Фокс купил поместье, которое назвал "Фокс-холл". Хозяин "Фокс-холла" стал диктатором по отношению к своим братьям, сестрам, собственной семье: он настойчиво пытался переделать их по образцу неевреев, требовал беспрекословного подчинения. Все подвергалось его инспекции - платья, манера выражаться и вести себя, работа. Члены семьи страшно боялись навлечь на себя гнев Уильяма. "Помню, как мама целую неделю писала благодарственную записку, - вспоминает дочь младшей сестры Фокса. - Записка должна была быть написана в нужном тоне, выражать достаточную степень благодарности, но не быть слишком подобострастной. Одно-единственное слово могло обидеть Короля. Впасть в немилость у Короля было очень легко, и тогда неприятности тебе были обеспечены". Неприятности означали потерю содержания, а это было очень серьезно, ведь женщины в семье Фокса не работали. Считалось, что им этого делать не положено, он ничего подобного не допускал, потому что это не сочеталось с новым образом жизни семейства. Фокс позаботился о том, чтобы у всех мужей и братьев были синекуры, за которые он платил. В семье не было места ни одному мужчине, кроме него самого. Но ничто не давалось даром, он всегда требовал отчета. "Моя мама не была деловым человеком. Она была актрисой, - вспоминает его племянница. - Квитанции она хранила в коробках из-под туфель, но все равно никогда не могла ничего найти. Это было ужасно. Она, бывало, стояла, обливаясь слезами: "Брат Билл приезжает! Посмотри вон в той коробке!" Такая жизнь была ужасна. И все равно она его любила. Они часто сидели часами, держась за руки, как влюбленные, и мама смотрела брату в глаза". Фокса можно было вытащить из трущоб, но, несмотря на всю его претенциозность, полностью вырвать трущобы из Фокса оказалось невозможно. Он страшно стеснялся своей внешности, особенно плохо работавшей левой руки, которую на людях всегда засовывал в карман. Он изо всех сил пытался скрыть свою лысину, пока, наконец, не понял, что это бесполезно. Он сознавал, что ему не хватает образования, хороших манер, лоска, он боялся в разговоре допустить неправильное выражение, неподходящее слово. Ощущение неполноценности выражалось и в другом. Фокс был страшно недоверчив, что часто принимало формы высокомерия и вспыльчивости. По-настоящему верил он лишь в судьбу: с предрассудками следовало считаться. Это не было религиозным чувством, скорее, наивной верой в провидение, с одной стороны, и нумерологию - с другой. Дружелюбного мясника, который продлил кредит его семье и которому сам он впоследствии помог, он считал доказательством божьего промысла. "Вы хотите убедить меня, что Бог не внушал мяснику мысль продать мне мясо, зная, что потом о нем позаботятся? - говорил он своему биографу Эптону Синклеру. - Какая бы беда ни стряслась со мной, мне всегда было очевидно, что выкарабкивался я не собственными силами, а благодаря господу Богу". Что же касается нумерологии, то Фокс утверждал, что все хорошее, как и все плохое, связано в его жизни с цифрой "три". В его жизни было три этапа. Три главных деловых решения. Три смертных врага. Он даже свадьбу назначил на 1 января 1900 года, свой день рождения, поскольку это означало, что в один день произойдут три счастливых события. Его жена Ева говорила, будто обладает сверхъестественными возможностями, а сам Фокс утверждал, что может читать мысли другого человека. Самым же сильным чувством, оставшимся у него с детства, как и у многих голливудских евреев, был страх. Все, чего они нечеловеческим трудом добились, можно было легко потерять: именно временность успеха заставляла их действовать. Фокс был трудоголиком. Он хвастался, что "Фокс филм корпорейшн" - бизнес одного человека. За всем он следил лично - от фильмов, которые производила его компания, до кинотеатров, которые она строила, и курса валют в странах, с которыми она вела дела. Это было отчаяние, рожденное незащищенностью, но для становления кино, совпавшего со становлением новой социальной группы в среде американских иммигрантов, это отчаяние оказалось важным созидательным фактором. В жертву приносилась и всякая более или менее нормальная семейная жизнь. Из надежного убежища от враждебного мира семья превратилась в средство продемонстрировать обществу свой аристократизм. Если студия заменила многим семью, то семья стала своего рода студией. В этой семейной драме каждому была отведена своя роль. Дети должны были быть не только здоровыми и привлекательными, но и воплощать породистость и умение держаться, то, чего так не хватало их отцам. Уильям Фокс, у которого тоже было две дочери, выдал их замуж сравнительно удачно - за людей, не связанных с кинопромышленностью. Вскоре обе забеременели. "По словам моей матери, - вспоминает племянница Фокса Энджела Фокс Данн, - сразу же после того, как у юных матерей родились мальчики, их вместе с детьми переправили в Фокс-холл, где для них были построены коттеджи. От мужей же отделались. Что сталось с одним из них, я не знаю. То, что произошло с другим, напоминает плохой детектив. Мать рассказывала, что однажды он вернулся домой после работы, открыл входную дверь и обнаружил совершенно пустую квартиру. Ни жены, ни сына, ни мебели. Он решил, что ошибся адресом. У него случился инфаркт, и он так и умер на голом полу... Фокс воспитал этих мальчиков (своих внуков), как родных сыновей". Он даже официально усыновил их и дал одному имя Уильям Фокс II, а другому - Уильям Фокс III. И все же труднее всего приходилось женам голливудских магнатов. Когда они выходили замуж, их женихи были всего лишь амбициозными молодыми евреями. Никто из этих женщин даже предположить не мог, что их мужья добьются такого успеха, а для них самих это будет связано с жертвами и унижением. Фокс женился на дочери преуспевающего производителя одежды. Никто из этих женщин даже предположить не мог, что их мужья добьются такого успеха, а для них самих это будет связано с жертвами и унижением. Не всем женам была по вкусу роль птички в золоченой клетке. Однако публично недовольство никто не высказывал. Внешне семьи голливудских евреев оставались такими же любящими, надежными, спокойными и "американскими", как и семьи созданных ими экранных героев. Все атрибуты "лучших традиций" были налицо: дети, добившиеся успеха, верные домовитые жены, достаток и мир. Голливудская жизнь не просто копировала искусство. Здесь, среди голливудских евреев, жизнь превращалась в искусство. Немало иронии было в том, что, несмотря на всю замкнутость и самодостаточность голливудской общины, ее светская жизнь строилась по образцу восточного побережья и всякий, кто ждал здесь, в центре империи, развлечений, буйного веселья, шумных вечеринок, испытывал разочарование. Шикарная жизнь никогда не обходилась дешево. Когда в 1941 году перед судом по обвинению в уклонении от уплаты налогов предстал Джо Шенк, брат Ника Шенка и глава студии "ХХ век - Фокс", расходы магната впервые стали достоянием гласности. Секретарь Шенка показал, что в сейфе у себя в офисе хозяин всегда хранил 50 тысяч "на карманные расходы". Согласно показаниям бухгалтера Шенка, его клиент тратил в год 17 тысяч долларов на отели, полторы тысячи на прачечные, 5 тысяч на мясо, 3 тысячи на масло и бензин для машины, 500 долларов на парикмахера (Шенк был почти лыс), 32 тысячи на благотворительность и 63 тысячи на "обмен", что, как оказалось, обозначало его долги в азартных играх. В эти расходы не включались уроки французского, поездки на Кубу на яхте, расходы на приемы и дорогие подарки. Настоящей дружбы в Голливуде почти не существовало, особенно на его Олимпе, где решающее значение имели лишь самые последние достижения. Никто не хотел общаться с неудачниками, и уж менее всего голливудские евреи, многим из которых самим едва удалось избежать краха. Голливуд был жесток. Прочитав в газете, что некий консорциум предлагает купить "Коламбию" за огромные деньги, продюсер Милтон Сперлинг поинтересовался у Кона, собирается ли тот ее продавать. "Ты что, с ума сошел? Если я продам студию, кто же станет звонить мне по телефону?" - последовал ответ. И это была сущая правда, и все это знали. Как писала одна газета, утром в Голливуде чаще всего задавали два вопроса: "Ты с кем-нибудь переспал?" и "Сколько ты проиграл?" Что касается пороков, то голливудские евреи редко пьянствовали и не злоупотребляли наркотиками, хотя уже в 30-е годы недостатка в них не было. Женщины для магнатов были скорее метафорой власти. Зато они обожали азартные игры. Ставки делались по поводу чего угодно - футбол, карты, скачки, фильмы, выборы. По-настоящему высокие ставки делались во время матчей в бридж или игры в покер. Тальберг играл все время. Иногда к нему присоединялись Джо Шенк, Б.П.Шульберг, Дэвид Селзник. Размеры ставок поражали, но и это было частью голливудской метафоры. "Готовность делать высокие ставки была одним из способов завоевать уважение таких людей, как Майер, Кон, Занук, каждый из которых был способен рискнуть целым состоянием за карточным столом", - писал Майкл Корда. Азартные игры были своего рода терапией, когда можно было перестать притворяться и отдаться откровенной борьбе. В них проверялись умение блефовать и анализировать ситуацию, выдержка, верность оценки - все, что составляло главные качества хозяина студии. Здесь эти очень уязвимые, но проникнутые духом соперничества люди получали возможность запугивать друг друга и показывать, на что они способны. И наконец, азартные игры давали шанс обмануть судьбу, победив ее. Возможно, для многих евреев, считавших, что они играют с фортуной, это было решающим фактором. Тальберг редко проигрывал. Ласки проигрывал все время. В Голливуде это кое-что да значило. "Они уезжали в субботу вечером, возвращались поздно ночью в воскресенье, проведя целую ночь за игрой в карты... Они ничего не обсуждали, просто играли", - вспоминает Пандро Берман. Позднее Джек Уорнер купил себе дом во Франции неподалеку от Монте-Карло, где часами просиживал за карточным столом. Шенк играл на Кубе. В конце 40-х Гарри Кон стал ездить в Лас-Вегас. Места менялись, азартные игры оставались. Голливуд оказался на редкость несентиментальным местом. Когда человек лишался власти, он лишался милости, его изгоняли и забывали. Так произошло почти со всеми голливудскими евреями. Далеко не всех голливудских евреев ждал столь быстрый и легкий конец. На авансцену выступили новые "строители империи". И ими вновь оказались иммигранты из Восточной Европы. Вдова Лоева передала все дела Нику Шенку. Ник и его старший брат Джо еще детьми эмигрировали из России. Со временем они приобрели аптеку, затем парк развлечений, на чем и сколотили себе состояние. Там-то они и познакомились с Лоевым. Он нанял Джо и Ника: впоследствии Ник стал президентом компании, а Джо - продюсером. Из двух братьев все больше любили Джо. Его считали добрым, щедрым человеком, который никогда не откажет в помощи другу. Ник же ничего не предпринимал, чтобы производить приятное впечатление. Подобно Цукору, он любил власть и любил ее демонстрировать. После смерти Лоева конкуренты начали строить планы насчет приобретения его компании. Шенк, чтобы обратить их заинтересованность себе на пользу, сам предложил вести переговоры. Он беседовал с Цукором и "Уорнер бразерс", но наибольший интерес проявил Уильям Фокс. Биограф Фокса Эптон Синклер писал, что Фокс намеревался подчинить своему контролю все кинотеатры Америки, а возможно, и все кинопроизводство. Подобно Цукору, он был ненасытен. Шенку он предложил выкупить "МГМ" и слить со своей компанией за пятьдесят миллионов долларов. Шенк же получал комиссионные - десять миллионов долларов. От такого предложения Шенк отказаться не мог. После шести месяцев переговоров продажа компании состоялась 24 февраля 1929 года. Фокс получил в свое распоряжение крупнейшую студию в мире. По крайней мере - на бумаге. Дело в том, что купля-продажа состоялась в период смены власти - Кулиджа на посту президента сменил Гувер. Слияние таких значительных компаний, как "Фокс филм корпорейшн" и "Лоев инкорпорейтид" не могло не привлечь внимания антитрестового отдела министерства юстиции. Фокс попытался решить вопрос визитом к помощнику генерального прокурора Уильяму Доновану, который пообещал поддержку. А поскольку он был наиболее вероятным кандидатом на пост нового генерального прокурора, то слияние компаний представлялось делом решенным. Чего Фокс не учел, так это возможностей Луиса Б. Майера, который теперь возглавлял "МГМ". Во время переговоров Шенк с ним не проконсультировался. Незадолго до подписания контракта Майер встретился с Фоксом и выразил недовольство по поводу того, что его мнение не было учтено. Фокс защищал Шенка, своего союзника, и выразил надежду, что Майер останется в руководстве студии. Майер этим не удовлетворился и обратился к своим друзьям из администрации Гувера. Человек, столь сильно заботившийся об эстетической стороне жизни, рано или поздно должен был неизбежно прийти в республиканскую партию, к которой примыкали все крупные уважаемые бизнесмены. Майер увлекся политикой так же как и кино, может быть, потому, что здесь требовались те же навыки - умение строить драматическую интригу и мастерство риторических преувеличений. Республиканцам тоже нужен был такой верный соратник, щедрый инвестор и энергичный работник, и вскоре Майер стал влиятельной фигурой в политической жизни Калифорнии. После прихода к власти Гувера новый генеральный прокурор в июне сообщил Фоксу, что нет никаких документов, подтверждающих, что министерство юстиции одобрило слияние компаний. Фокс был потрясен и решил лично обратиться к Гуверу, в предвыборной кампании которого активно участвовал. Гувер вежливо выслушал его, пообещал разобраться и попрощался. Шли недели, но ничего не происходило. Как выяснилось, Майер выступал в департаменте юстиции против слияния. Фокс вновь встретился с ним, сделал вид, что разделяет его негодование по поводу измены Шенка и пообещал два миллиона долларов и пересмотр контракта. Майер согласился и дал понять помощнику генерального прокурора, что он больше не возражает против слияния, а даже напротив, одобряет его. Тем временем Шенк тоже начал нервничать. Чтобы успокоить союзника, Фокс пригласил его на матч в гольф, но ему снова не повезло. По дороге шофер Фокса врезался в другую машину и потерял управление. Водитель погиб, Фокс и второй пассажир получили тяжелые ранения. Фокс потерял много крови, на выздоровление ушло три месяца. Это решило судьбу контракта. Кредиторы настаивали на том, чтобы он продал приобретенные акции, либо расплатился с ними. Фокс решил расплатиться, за один день истратил четыре миллиона собственных денег, но его мечте не суждено было осуществиться. Компания осталась в руках Ника Шенка. Фокс был разорен. В 1935 году Уильям Фокс был вынужден объявить о своем банкротстве. Однако он, по словам Х.Л.Менкена, был на редкость скользким типом. Не пожелав дать процедуре, связанной с банкротством, идти своим чередом, Фокс вместе со своим адвокатом решил вступить в переговоры с судьей, ведшим его дело. У того была своя проблема: дочь выходила замуж, и ему нужно было 15 тысяч долларов. Фокс передал деньги через своего адвоката. Несколько месяцев спустя судья попросил еще денег. На сей раз Фокс решил доставить деньги лично. Позднее правительству удалось проследить движение нескольких из этих купюр со счета Фокса на счет дочери судьи. Фоксу было предъявлено обвинение в попытке помешать правосудию. Он признал свою вину и был приговорен к году лишения свободы. 3 мая 1943 года, отсидев пять месяцев и семнадцать дней, Фокс был выпущен на поруки. Хотя ему было уже шестьдесят пять лет и жил он на инсулине, человеком сломленным назвать его было никак нельзя. Он даже планировал купить участок земли и построить новую студию. Конечно же, студия так никогда и не была построена. Фоксу уже не суждено было подняться. Он перенес удар и умер 8 мая 1952 года в Нью-Йорке. Всякая жизнь - метафора. Первое поколение голливудских евреев создало американскую кинопромышленность в определенное время, в определенном месте, следуя определенным побуждениям. Время ушло, место обрело новые черты, тех целей больше не существовало, сами эти люди отошли от дел или ушли из жизни, более не в состоянии сохранять то, что они создали. Студии выжили, хотя и изменились. Контроль над ними перешел к конгломератам и крупным промышленникам. Империи рухнули. Имена магнатов ушли в историю. Но после себя голливудские пионеры оставили нечто мощное, почти мистическое. Оставили мифологию, ставшую частью нашего сознания и культуры. Оставили свое представление об Америке, рожденное отчаянием, страхом и мечтой о прекрасной сказочной стране, где и они, изгои без роду и племени, станут хозяевами, где и их будут уважать, чтить и бояться. Сегодняшняя Америка - это во многом воплощение их идеала, созданная ими империя, безграничный, всеобъемлющий Голливуд.
Читать далее...
