Если распяли, то поделом. Значит, хватало причин, поди. Грелась вчера под его крылом? Грей нынче панику у груди.
Грей её, тешь её, развлекай. Нежно, с улыбочкой и шутя. Будь с ней покладиста и мягка. Паника ведь - от него дитя.
В панике – генный его набор. В ней – его черти, его черты. Пусть он ушел, как убил, - в упор. Вы остаетесь: она и ты. Вы остаетесь: дитя и мать, пламя и пепел, вода и пар. Что разглагольствовать, понимать?
Пусть ты бескрылая, как Икар. Пусть дико ноет наплечный шов. Пусть растекается в горле вой.
Ты научилась ведь быть большой? Панике лишь предстоит – такой.
Панике столько еще расти. Первое слово и первый шаг. Зайца из солнца сжимать в горсти. Песни любимой мотив – в ушах. Панике – высчитать эту жизнь. Вычислить, вызубрить – как урок. (Дом: в нем до пятого – этажи. Боль: в ней до максимума – курок.)
Впрочем, без максимумов, никак нас не устроит такой расклад. Паника, может быть, и лиха. Но жизнестойка – и это факт.
Жизнепривита не по годам. Жизнезакалиста, всезакал. Правда, бестактная иногда: «Мам, ну зачем он тебя распял?» «Мам, разве можно – тебя распять?» «Мам, что ты мрачная, как смола?»
Я отмолчусь тут (ну раз так пять), и отшучусь, что «еще мала». И отрыдаюсь – чуть-чуть, и всё. И отвоюю, отвою тишь. Паника, в общем, совсем дитё.
Как же ей, нежной-то, объяснишь:
Правда читается по глазам, через истерики и года. Тот, кто распятый – виновен сам.
Ибо не_любящих – никогда.

Наталья Нечаянная