Звонит ближе к полвторому, подобен грому.
Телефон нащупываешь сквозь дрему,
И снова он тебе про Ерему,
А ты ему про Фому.

Сидит где-то у друзей, в телевизор вперясь.
Хлещет дешевый херес.
Городит ересь.
И все твои бесы рвутся наружу через
Отверстия в трубке, строго по одному.

«Диски твои вчера на глаза попались.
Пылищи, наверно, с палец.
Там тот испанец
И сборники. Кстати, помнишь, мы просыпались,
И ты мне все время пела старинный блюз?

Такой – уа-па-па... Ну да, у меня нет слуха».
Вода, если плакать лежа, щекочет ухо.
И падает вниз, о ткань ударяясь глухо.
«Давай ты перезвонишь мне, когда просплюсь».

Бетонная жизнь становится сразу хрупкой,
Расходится рябью, трескается скорлупкой,
Когда полежишь, зажмурившись, с этой трубкой,
Послушаешь, как он дышит и как он врет –

Казалось бы, столько лет, а точны прицелы.
Скажите спасибо, что остаетесь целы.
А блюз этот был, наверно, старушки Эллы
За сорок дремучий год.

Извини, не встаю. Извини, что окна зашторены. Налей себе чай. Не смотри в мою сторону.
Не хочу-не-хочу-не-хочу, чтобы ты меня видел такой. Говорят, я больна. говорят, мне нужен покой.
Говорят, где-то солнце, ветер, растет трава. Говорят: "Улыбнись, дружок, ты еще жива".
У меня от улыбки, черт возьми, скулы уже свело. Ну чего ты - я смеюсь, а не плачу, на кой же мне черт платок?
Не смотри, не жалей, не надо - о чем жалеть? Не лови ладоней, не укутывай плечи в плед.
Все равно не соргеешь рук, не уймешь озноб. Говорят - пройдет, а целуют - подумай! - в лоб!
Говорят - у меня есть завтра, и после, и дальше. Говорят - и сами пугаются своей фальши.
Говорят - потерпи немножко, и станет лучше. Говорят, говорят... а мне надоело слушать.
Говорят - держись, говорят - мы с тобой, ты с нами. Не хочу держаться!
Хочу, понимаешь, к маме, я домой хочу , я хочу - Одисеем в Итаку, я хочу, в живот уткнувшись ей, плакать, плакать...
Я хочу, чтобы лет мне было шесть или, может, восемь, я хочу, чтоб она по утрам мои косы опять расчесывала.
Чтобы дергала волосы - больно, больно! - чтобы слезы в глазах застывали солью.
Чтобы с ней поругавшись, сбежать, понимаешь, в поле, чтобы там - для нее! - собирать цикорий,
принести букетик - забавный, синий - и ее простить и она чтоб простила.
Чтоб таблетки крошили мелко в ложку с вареньем, чтобы страшные -страшные сказки мне ночью шептали тени,
Чтобы ручкой маленькой кружку с молоком горячим отталкивать, чтобы плакать -
ей, понимаешь, ей плакать, а не ее оплакивать!
А все, понимаешь, думают - мне легко, я же сильная, черт возьми, я же, блядь, не люблю молоко,
мне не сделаешь больно, хоть плюнь, хоть под дых ударь...
Ну прости, прости. Я вижу, что ты устал.

Так всегда - так пошло, глупо сорвусь на пафос.
Я срываю голос, я просто сама срываюсь.
Вот, смотри, реву- ты где со своим платком? Что за черт.
Платок пахнет медом и молоком.
Держишь руки, как будто отпустишь и скажешь: "Лети!".
Я не бабочка, не улечу. А теперь уходи. Уходи, уходи.
Ты же слышал - мне нужен покой.
Не хочу, черт возьми, чтобы ты меня помнил такой.

© reine de chaos

Я просыпаюсь: "Какого черта?", мираж по каплям течет в ладонь.
По понедельникам два отчета, звонки, мартини, маршрутка, дом.
Последний поезд уходит в полдень, мне тридцать три, что почти закат.
Шар, отсеченный по сочной хорде, лимоном прячется в облаках,
Я прячусь в шарф, согреваюсь чаем, ловлю ноябрьский сезонный бред.
Мир, заслоненный Его плечами, лениво плавится в серебре.
Дурное сердце стучится в ребра, три, два, один, танцы на мысках.
Господь мой, Боже, большой и добрый, я начинаю тебя искать,
Я начинаю идти навстречу, любить, не помня, что грудь болит.
Но время, знаешь, увы, не лечит, а ты не слышишь моих молитв.
"Неправда", - полночь на понедельник, небрит, невыспан и невесом:
"Не плачь, ну, что ты на самом деле". В ладонь въедается каждый сон...
К врачу по четным, ресницы черным. Один, два, три, вдох, четыре, пять.
Я просыпаюсь: "Какого черта?", Он, улыбаясь, ложится спать.

© Rowana

Помнишь, как это - солнце за кромкой леса, серые скалы, родинка у виска. Ветер смеется, прыгает, куролесит, ветер втыкает палки в мои колеса, красит коленки пятнышками песка.
Мне бы замерзнуть, сжаться, а я стекаю, и извиняюсь, зная, что я права. Жизнь наконец осознала, кто я такая, жизнь поняла, куда я ее толкаю и отобрала авторские права.
Помнишь ли эти дни, локотки в зеленке, дергала струны, снашивала колки. Физика на коленке - как на продленке, помнишь, ты называешь меня Алёнкой, я огрызаюсь - Алька и никаких.
Кажется, я жила на проспекте Славы, Мити или Володи, давным-давно. Как я дрожала - только не стать бы старой, как я тебя встречала, возле состава, как мы лакали розовое вино.
Помнишь, как в марте мы открывали рамы, тусклые дни соскабливали со стен. Как я теряла зимние килограммы, точная съемка, яркие панорамы, помнишь, как я любила тебя - совсем.
Вот я сижу за стойкой ночного бара, тупо считаю трупики сиграет. Помнишь - а каждый вечер, как после бала, как я со всех страниц себя соскре.бала и оставляла рядом с тобой гореть.
Помнишь, или не помнишь, а было сколько теплых ночей, невыдержанных утрат. Как мы с тобой валились в чужую койку, между симфоний, между дневных осколков и засыпали в позе "сестра и брат".
Как я ждала осеннего ледостава, как я в ночи молилась за наш союз...

Господи, кто бы понял, как я устала,
Господи, кто бы понял, как я боюсь.

(с) А.Д.