Не сердись ты так, подумаешь, опять откуда-то навернулась, сам знаешь, если убьюсь, значит, судьба такая, пойми наконец, будешь держать за руку - куда угодно дойду, с закрытыми глазами, по лезвию ли, босиком ли да по воде - какая разница? Ты только возьми с собой. Пожалуйста.

Я потерял вишнёвый табак на собственном столе, под распечатками и закорючками. Я третий день хожу без наушников и линз.
"Был звонкий февральский день, мужчина шёл домой, и снежинки, которые он ловил ртом, по вкусу были точь-в-точь как спирт. А может быть, это была добрая водка, холодная, что твой снег. Кто ж знает?"
Я хренов бесполезный графоман, но боги, как же это приятно.

Любое существо биологически-женского вида есть по сути гитара. Я - трижды раздолбанная электруха, там на грифе справа ещё кровь засохшая. Нарисована, кажется. Играть на мне про земляничный поцелуй - только пугать зрителей. Мне место - хэви, так, чтобы иногда зубами по струнам, чтоб непосвящённые в ужасе, чтоб посвященным звуком душу в клочки рвало. Ну, или они думали, что это - рвёт.

Тёплая моя девочка, цвет глаз - горевшее дерево, медовые волосы, круглые щёки, плащик цвета городского неба - хоть сейчас волоки в богини имени времени года.
Двенадцать месяцев спустя, осанка что тусклая сталь, стриженый мёд и чёрная радужка под цвет туши.
Сучий мир.

Форточка открывается наружу, в самое чрево тёплого, мокрого, томного времени; из ушей моих течёт гнилая хандра; мой-свет носится по комнате, размышляя о всеобщем счастье; в ответ я курю в постели, из-за дыма видны только матерные междометия.

Выплаканные, вышептанные, сквозь смех и срывая голос, собираю свои слова. Простирнуть пару раз с отбеливателем и продать на развес, по монетке за символ.
На сигареты хватает.

Я боюсь брать тебя за руку - оказывается, можно захлебнуться в каменной нежности, когда что-то острое рвёт изнутри, и Невидимый Наблюдатель возмущенно орёт: "обнимитесь же наконец, идиоты".

Я не знаю точно, что получается у меня истеричнее - курить или писать. Курить безопасней для общества, однозначно.
(Есть две истории, которые я никогда не смогу записать правильно)

Просто небо стаканом пью,
Вот шатает слегка

Нет, нет же, я не пьян и вполне вменяем. Ш-ш-ш, это не истерика. Я, это, разобрал и выбросил две горы культурного слоя, лет пять бесформенной жизни. Я проснусь, я научусь писать хотя бы сносно. Как говорит одна женщина, zettai.

Ты чертишь на себе какие-то закорючки, мне за тебя страшно, хоть мы давно друг другу почти никто,но вижу же, не то с тобой творится...
Хэй, десять лет назад я не умел самозабвенно рыдать взахлёб, сейчас - не решусь, а значит мы снова отшутимся, have a good time и разойдёмся в стороны.

Одно дело беспечно хохотать перед теми, кто всё равно никогда не поймёт: "Да, я безумец, и что с того?"; но если последний родственник, которому я ещё верю, заявляет: "Похоже, у тебя не все дома", то это либо повод всерьёз задуматься, либо неприкрытое предательство. Жаль.

- У тебя есть только один способ избежать бессмертия.
- Какой же?
- Немедленно умереть

Да, я скорбный головой наркоман, и моё зелье - это музыка, книги и человеки, которых никак не получается звать людьми. Да, ты мой личный поставщик новых миров, и никуда тебе от меня не деться, сам знаешь.
Безобразие, конечно, да плохо ли?

Не пиши, говорю же, не пиши, молчи, сколько можно слов, тихо, прекрасно и дождь - чего ещё нужно, вечно всё портят эти проклятые буковки.