Интервью с сыном Людмилы Целиковской

«После семнадцати лет брака Любимов ушел от мамы к молодой женщине. И тогда мама буквально за один вечер вычеркнула его из своей жизни. Представляю, сколько сил ей это стоило, но ни одной слезинки на ее лице я не видел!» — вспоминает сын актрисы Александр Алабян.

У красавицы Людмилы Целиковской и мужья были ей под стать: актер Михаил Жаров, архитектор Каро Алабян, режиссер Юрий Любимов... Со стороны выглядело так, что она безоблачно порхает по жизни, подобно своим искрометным героиням. Но единственный сын легендарной актрисы Александр Алабян уверен, что судьбу Целиковской легкой не назовешь...

«Когда в нашем доме появился Юрий Петрович Любимов, мне было десять лет. Мама не спрашивала меня, приму ли я его в качестве отчима. Я никогда бы не посмел диктовать ей условия — воспитание у меня было строгое. Но скажу честно: отношения у нас с Юрием Петровичем складывались непросто. И зачастую мама оказывалась между молотом и наковальней. Я мог вспылить, вступить в ссору, сильно переживал… Это сейчас понимаю, что союз Целиковской и Любимова был уникальным. И новый театр, который Любимов создал в 60-е годы, появился во многом благодаря маме. Помню, наш
дом наполнился в те годы интересными людьми. Здесь исполнял свои песни Высоцкий, читали стихи Вознесенский и Евтушенко, бывали Сахаров, Капица… Новое рождалось прямо у нас на глазах, и мама была очень увлечена этим процессом. Она совершенно не берегла свой наработанный годами авторитет, то и дело бросалась на амбразуру, защищая Любимова. От чиновников из Министерства культуры, от маститых режиссеров, не желавших принимать новации, ото всех на свете. В результате «Таганку» не трогали, а вот мама приобрела много врагов в стенах своего родного Театра Вахтангова, где проработала всю жизнь. Ей не давали ролей, ее не раз вычеркивали из списков на звание народной артистки СССР. Я узнал обо всем этом много позже, ведь мама никогда и виду не подавала, что у нее какие-то проблемы. Всегда улыбка, смех, радостные глаза. Она начинала свой день в семь утра — с того, что старательно красилась. Говорила: «Это чтобы стать похожей на Целиковскую». Мама всегда все успевала: заниматься мной, печь пироги, варить варенье, принимать гостей, за час приготовить обед, за вечер связать свитер, если нужно — быстро достать денег, добиться приема у нужного начальника... Никаких домработниц у нас в доме никогда не было. Маме помогала только моя бабушка Екатерина Лукинична, любимой присказкой которой было: «Все вижу! Все слышу!» Юрий Петрович держался как бы в стороне. Мы перебрасываемся шуточками, веселимся, разговариваем — он молчит, всегда погруженный в свои дела. Я не видел, чтобы он проявлял сильную любовь даже к своему собственному сыну Никите (от предыдущего брака с балериной. — Прим. ред.), не то что ко мне… Любил ли он маму? Я и этого точно сказать не могу. Но он ее побаивался.

Мама, конечно, не годилась на роль молчаливой жены гения, потому что сама была неординарной и яркой.

Брак мамы и Юрия Петровича кончился тем, что он ушел от нее к молодой женщине. Мама отреагировала на это как сильная личность: просто вычеркнула Любимова из своей жизни за один вечер. Представляю, сколько сил ей это стоило, но ни одной слезинки на ее лице я не увидел! Впрочем, я вообще никогда не видел, чтобы мама плакала. Несмотря ни на какие обстоятельства, она умела радоваться жизни. И что бы ни произошло вчера, новый день начинала с улыбки. А если слышала от кого-то вопрос: «Что же теперь делать?» — немедленно отвечала: «Что делать, что делать... Высмеять ситуацию!» Помню, как-то раз она ездила с «Таганкой» на гастроли в Италию. И Юрий Петрович

весь гонорар за спектакль отдал ей. Положив деньги в сумочку, мама забежала в сырный магазин. Пока выбирала, что купить, сумочку оставила на подоконнике. Откуда ее и «увели». Вместо того чтобы расстроиться, мама хохотала и в красках рассказывала знакомым, какая она растяпа.

Когда Любимов ушел, ей, конечно, смеяться над этим не хотелось. Она просто не говорила больше ни одного слова о Любимове — ни плохого, ни хорошего. Если ее прямо о чем-то спрашивали, отвечала: «Этого человека для меня не существует». А когда маму приглашали в гости старые друзья, предупреждала: «Если вы хотите пригласить и Любимова, вам придется выбирать…»

Временем маминого расцвета как актрисы стала война. Ее первые звездные картины «Сердца четырех», «Антон Иванович сердится» вышли во время войны. В эвакуацию мама чуть не опоздала — ее отправили в Омск с последним эшелоном. Приехала в морозный, голодный и неприветливый город, где местные сами-то едва выживали… И тут — спасительная телеграмма: маму вызывают в Алма-Ату, сниматься в картине «Воздушный извозчик». Этот жаркий город с восточным колоритом в годы войны стал одной большой киностудией. А снимать кино, по мнению Сталина, было нужно, особенно про бравых и удачливых военных. И обязательно, чтобы на экране была красивая девушка. Словом, для фильма «Воздушный извозчик» решили разыскать Целиковскую, где бы она ни была. Ее партнером стал Михаил Жаров. Как потом рассказывала мама, с

первой минуты, как они увиделись на съемочной площадке, оба поняли, что это судьба. Влюбились с первого взгляда. А ведь Михаил Иванович был на 20 лет старше мамы. Она — недавняя выпускница, делавшая первые (хоть и очень заметные) шаги в кино, а он — мастер, кумир советского кино. Первое время мама не позволяла себе даже думать о романе. Ведь на тот момент она была замужем за писателем Борисом Войтеховым. Жаров тоже был женат — на актрисе Людмиле Полянской, но их брак складывался неудачно. (Супруга родила актеру сыновей — двойню, но дети умерли еще во младенчестве. После этой трагедии брак артиста дал трещину. — Прим. ред.) Михаил Иванович возвращался в дом, где его никто не ждал, на него просто не обращали внимания. И тут — Целиковская. Юная, добрая, веселая, ласковая.

Мама попыталась подавить в себе любовь к Жарову, чтобы сохранить свою семью. О том, что было дальше, она рассказала в письме своему отцу. «Когда вернулась из Москвы, поняла, насколько тщетно все это, мне нет жизни без Жарова. И я решила, наконец, написать Б. И. письмо, где без резкости, по-товарищески все объяснила. Но Войтехов — я не знаю, чем это объяснить, уж ни в коем случае не громадной любовью ко мне — стал вести себя ужасно оскорбительно, нечестно и недостойно. Он присылал мне телеграммы (и не только мне, а своим друзьям здешним) приблизительно такого содержания: «Роман алма-атинской Сильвы с всемирно известным котлом (!) меня не удивил», «Возмущен вероломством и бесстыдством». Причем, не ограничиваясь этим, он прислал все мои письма, которые я ему писала, на имя Мих. Ив., вдобавок потребовал

через ЦК комсомола все свои вещи, которые мне привезли из Омска, как будто бы я жулик и собираюсь их присвоить. Потом всяческие телеграммы о том, что «берегитесь», «ждите беспощадности» и т.д. И это мужчина, который был моим мужем. Мне стыдно об этом вспомнить. Нашел кому грозить и делать гадости! И за что? За то, что я честно ему написала, что не могу быть более его женой? Ты не представляешь, какими сплетнями меня и Мих. Ив. здесь окружили. Когда он сказал своей жене, что не может без меня жить, поднялась вся бабская свора, которая выдумывала про меня гадости, о которых стыдно писать, вскрывали мои телеграммы и письма, писали ему и мне анонимки. Папусенька мой милый, ты не знаешь, сколько слез я пролила потом. Мих. Ив. свалился и пролежал полтора месяца в больнице с воспалением легких. Я каждый день бегала по два раза туда узнавать, жив ли он».

Постепенно Жаров поправился, скандал утих. Тем временем фильм «Воздушный извозчик» имел громадный успех. И мама с Михаилом Ивановичем стали ездить с выступлениями по фронтам в составе концертных бригад. Артисты так же, как и бойцы, тряслись в грузовиках, летали на «фанерных» самолетах, попадали под бомбежки, мерзли… Но на сцену всегда выходили с улыбкой, особенно мама. Они с Жаровым разыгрывали веселые сценки, пели, рассказывали про свои фильмы. На Целиковскую смотрели как на неземное создание, как на чудо. И на сердце у людей, которые через несколько часов шли умирать, становилось легче.

После войны мамина слава только окрепла, потеснив популярность королевы советского кино, Любови Орловой. В киосках «Союзпечати» теперь продавались фотографии Ладыниной и Целиковской. У дома на Пушкинской, где мама жила с Жаровым, постоянно дежурили поклонники. Бывало, несли маму до машины на руках. Школьники бегали на фильмы с маминым участием по много раз. Девочки-десятиклассницы подражали ей во всем: прическа с кудряшками, бантик, радостное выражение лица. Но как повторить этот взгляд, который со временем становился все более и более сияющим? Однако этот особый блеск чуть не исчез из-за травмы. На съемках фильма «Иван Грозный» установили слишком яркий свет, и мама получила повреждение обоих хрусталиков.

Роль царицы Анастасии в «Иване Грозном» Эйзенштейна первоначально должна была играть Галина Уланова. Но из-за эвакуации она не смогла

приехать, а на кандидатуре Целиковской сильно настаивал Жаров. А в итоге мама ничего, кроме неприятностей, не получила. Сталин, который и заказал Эйзенштейну эту картину, раздал Сталинские премии всем актерам, кроме нее. Он лично вычеркнул фамилию Целиковской из списка, прокомментировав: «Такыми царыци нэ бывают!» В его представлении царицу могла играть величавая женщина со статью, такая как Тамара Макарова. А мама была слишком живой, слишком настоящей… Вообще, Сталину она никогда не нравилась, и он никак ее не поощрял. А вот внимание других высокопоставленных чиновников мама порой привлекала, что с ее характером вполне могло закончиться бедой.

Разумеется, Целиковская с Жаровым бывали на правительственных приемах. Мама называла это «работать клоуном». На актрис партийные чиновники смотрели как на кукол, красивые игрушки. Но отказываться было слишком опасно. Однажды помощник Лаврентия Берии пригласил маму и еще одну популярную в то время актрису (мама так никогда и не выдала мне тайну, кто же это была такая) на закрытый кинопоказ в особняк Берии. И у мамы хватило наивности считать, что она едет именно кино смотреть. Все стало ясно, когда погасили свет — мужчины тут же дали понять, зачем позвали актрис. Реакция мамы была бескомпромиссной: она съездила своему «ухажеру» по физиономии и бросилась в коридор. Все произошло очень быстро, но маме казалось, что она целую вечность ищет выход. Она ждала, что ей вот-вот выстрелят в спину. Но обошлось. А вот вторая

актриса подчинилась и осталась на всю ночь в том особняке. Только все равно лагеря потом не избежала…

В те годы мама, которая всегда была отгорожена от реальности искусством, начала понимать, что происходит в стране. А ведь она была воспитана как обычный советский ребенок: спасибо Ленину и Сталину за наше счастливое детство! Она родилась в 1919 году, в Астрахани. Некоторое время они жили там вдвоем с моей бабушкой. Дедушка поехал искать работу в Москву. Они ведь с бабушкой оба были музыканты, пели в церковном хоре, где и познакомились. В голодные годы Гражданской войны — не самая востребованная профессия. Можно себе представить, в какой нищете прошли первые годы маминой жизни, если за плохую одежду ее дразнили даже астраханские дети начала 20-х годов. Но в 1925 году дедушка решил

перевезти семью в Москву. Он учился в консерватории, а потом получил место руководителя симфонического оркестра Центрального дома Красной армии. В школу маленькая Люда пошла уже в столице. И погрузилась в мир октябрят, пионеров, сбора макулатуры, борьбы с «поповщиной». Она очень рано поняла, что хочет быть актрисой. Ничто не доставляло ей такого удовольствия, как переодевание, разыгрывание сценок. Они, девочки-пионерки, позволяли себе переодеваться нищенками и «работали» на улицах, чтобы доказать себе, что могут хорошо сыграть эту роль. К счастью, никто об этом не узнал. А ведь кругом доносили. Однажды бабушка помыла полы в коммуналке, где они жили, и постелила сухие газеты. А на газетах — портреты вождя! Идеологически правильная соседка увидела и сказала, что сейчас пойдет и сообщит «куда следует». К счастью, бабушка уговорила ее ничего не писать, отдав соседке свое обручальное кольцо.

В Вахтанговское училище бабушка готовила маму сама. И маме удалось преодолеть огромный конкурс — около ста человек на место. Еще на вступительных экзаменах на маму обратил внимание один из корифеев Вахтанговского театра Рубен Симонов, который потом сыграл в ее жизни немалую роль. Это был единственный человек, который маме помогал. Ведь у Ладыниной был Пырьев, у Орловой — Александров. За мамой же никто из влиятельных лиц не стоял (даже авторитет Михаила Жарова не шел ни в какое сравнение с пырьевским или александровским — он ведь был всего лишь актер). Рубен Николаевич считал Целиковскую талантливой и поддерживал, когда нужно. Он заступился за маму, когда ее хотели исключить со второго курса за то, что она снялась в кино. Сказал: «Такие, как Целиковская, и должны сниматься!» Именно Симонов в 1948 году познакомил ее у себя на даче со своим другом, архитектором Каро Алабяном — моим отцом. Отец в то время был очень преуспевающим, занимал ответственные посты, много ездил за рубеж. При этом он был еще и очень красив, хоть и не молод. Мама вспоминала, что он взял ее за руку и сразу же сказал: «А знаете, вы будете моей женой!»

Так и получилось. Очень скоро мама объявила Жарову, что уходит. Она давно поняла, что детей у них, вероятно, никогда не будет. А ей так хотелось стать матерью! Михаил Иванович умолял ее не уходить. Он так горевал, что заполучил инфаркт. Но мама понимала: ложь не внесет ничего хорошего в семейные отношения.

Буквально через год после ее встречи с отцом родился я, и года два папа с мамой жили счастливо. Но настал день, когда отец, стоя на коленях перед мамой, просил у нее прощения. За то, что женился на ней. Потому что тем самым подверг и ее, и меня огромному риску. Дело в том, что на заседании, посвященном вопросам строительства высоток в Москве, он позволил себе высказаться против. У отца были какие-то свои соображения, построенные на инженерных расчетах. Но Берии его высказывания так не понравились, что папа в тот же день был снят с работы. Это означало одно: скоро за ним придут. А со временем — и за нами. Такие уж были времена: семья репрессированного была обречена, жену отправляли в лагерь, ребенка — в детский дом для детей врагов народа.

От этой страшной судьбы нашу семью спас папин друг — заместитель
председателя Совета министров Анастас Микоян. Он сумел очень быстро отправить отца в Ереван — «развивать армянскую архитектуру». А мы остались в Москве. Конечно, нам пришлось потуже затянуть пояса. Отцовскую мастерскую, которая служила нам квартирой, отобрали. Заработок в Армении у папы был очень низкий, присылать он почти ничего не мог. Маме пришлось кормить меня и бабушку на небольшие деньги, которые она зарабатывала в театре. Вдобавок ко всему я еще и заболел полиомиелитом. Мама потом говорила, что это счастье, что она ничего не знала о последствиях страшной болезни. Но мы справились и с этой бедой. Правда, маме на целый год пришлось уйти из театра, не говоря уж о кино. Она все время находилась возле меня. Вместе с бабушкой делала мне массажи, готовила специальное питание, потом заново учила ходить. Все время говорила: «Саша, ты должен

быть сильным! Ты должен!» И постепенно я преодолел болезнь, и она исчезла бесследно.

Целиковская была вовсе не похожа на большинство актрис, для которых ребенок находится где-то на периферии жизни. Еще до моего рождения мама прочла много книг по педагогике, чтобы правильно меня воспитывать. И потом неукоснительно следовала своей системе. Основанной, впрочем, на том, что ребенка нельзя бить ни в коем случае, а надо крепко любить, много учить и немножко баловать.

Через некоторое время папа смог вернуться в Москву. Им с мамой пришлось написать письма нескольким влиятельным чиновникам. Смысл писем был такой: «Сколько можно наказывать человека за ошибку?» И вот где-то наверху над ними смилостивились.

Отцу снова поручили ответственную работу, дали мастерскую в Моспроекте. У нас опять появилась хорошая квартира. Помню один смешной случай. Мама уехала на гастроли на юг. И вдруг оттуда полетели в Москву, бабушке, телеграммы одного и того же содержания: «Мама, пожалуйста, не ешь рис!», «Мама, умоляю, рис очень вреден для организма, не ешь его, от риса можно умереть». И так каждый день… Екатерина Лукинична была очень обеспокоена. Почему каждый день телеграммы? Что она пристала со своим рисом? Оказалось, что перед отъездом мама спрятала в рис свои немногочисленные драгоценности, а предупредить забыла. И боялась, что бабушка, не глядя, высыплет рис в кастрюлю и сварит золото-бриллианты с кашей. Но не писать же было такие вещи в телеграмме прямо!

В 1959 году отец тяжело заболел и умер. Мы с мамой и бабушкой снова остались одни. Потом появился Любимов, и мама предприняла новую — на этот раз последнюю — попытку стать счастливой...

Обычно, если легендарные актрисы доживают до зрелых лет, их судьба складывается печально. В кино не снимают, мужья уходят... Вот и мама не исключение. Ее последней яркой ролью в кино была чеховская «Попрыгунья» 1955 года. А после — почти ничего. Правда, в Театре Вахтангова ее актерская судьба складывалась удачнее. Когда им руководил Рубен Симонов, у мамы было много ролей. Но годы шли, времена менялись. С новым руководителем Михаилом Ульяновым, который пришел в театр в 1987 году, отношения не заладились. Мама не сдавалась — сама предлагала пьесы, показывала отрывки, но их отвергали.

Ее поддерживала работа в спектакле по рассказам Зощенко «Коварство, деньги и любовь» вместе с Вячеславом Шалевичем и Марианной Вертинской. С ним она объездила весь Союз. Ульянов и мама помирились, когда она тяжело заболела. Михаил Александрович устроил ее в хорошую больницу. Мама тогда говорила: «В глубине души я чувствовала, что он светлый, добрый человек. И сейчас его человеческая красота проявилась». Держать на кого-то зло мама совершенно не умела, и ей немного было нужно, чтобы от всей души простить былые обиды. И очередной день начать как с чистого листа — улыбкой счастья и благодарности жизни за ее дары...»