Ищите Женщину. Еще раз о "СПИСКЕ ШИНДЛЕРА"

Леонид ВЕЛЕХОВ

\Ищите Женщину

Великий фильм Спилберга «Список Шиндлера» вы наверняка смотрели – об Оскаре Шиндлере, немецком фабриканте, спасшем во время войны на своей фабрике в Судетах 1200 евреев от неминуемой отправки в Освенцим. Благодаря фильму, где главного героя замечательно играет Лайм Нисон, Шиндлер, которого к тому времени уже давно не было в живых, превратился в эпохальную историческую фигуру, встав в один ряд, скажем, с Раулем Валленбергом.

                                                                      

Весной 1998 года по командировке журнала «Итоги», в котором я тогда работал, я собрался в Аргентину, и одной из главных своих задач поставил – разыскать шиндлеровскую вдову. Занимаясь всю жизнь Латинской Америкой, что-то краем уха я слышал об этой женщине – живет с послевоенных времен в Аргентине, одинокая и почти не доступная для журналистов Из спилберговского фильма о ней мало что можно было узнать. Лишь несколько эпизодов: в одном она приносит сигареты на фабрику, где трудятся заключенные, в другом – достает одному из них новые очки вместо разбитых. Вот, кажется, и все сцены с участием Эмилии. Между тем я всегда помнил кем-то сказанную фразу: «В судьбе каждого великого мужчины ищите великую женщину». Так вот, мне очень захотелось найти Эмилию Шиндлер. Это оказалось действительно трудно. Ее телефон, указанный в адресной книге, не отвечал, аргентинские коллеги-журналисты не могли помочь.


И только раввин в Буэнос-Айресе после трех недель поисков, к которым он, добрая душа, подключился как к делу собственной жизни, позвонил мне на Огненную Землю, где я путешествовал, победно закричав в трубку: «Нашел, Льони! Наши люди ее упросили, и она тебя ждет!»

Баба-Яга, собаки, кошки и мандарины.

Моя героиня, которой шел в ту пору девяносто первый год, жила, как оказалось, в городке Сан-Висенте, в шестидесяти километрах от Буэнос-Айреса. На дальних подступах к ее дому нас остановил охранник в штатском, мы, как пароль, произнесли свои имена и только после этого смогли преодолеть последние сто метров. Так вот почему я так долго не мог найти координаты этой женщины! Аргентина – страна пестрая. Так сложилось исторически – страна иммигрантов. Кого здесь только нет: потомки переселенцев из Европы, в основном итальянцев и немцев, покинувших Старый Свет еще в позапрошлом веке, потомки русской белой эмиграции и советской послевоенной.

Наконец – это уже имеет прямое отношение к нашему рассказу, – евреи, бежавшие от нацистов в 30-е годы, и нацисты, бежавшие от справедливого возмездия после Второй мировой войны... Опасаясь преследований со стороны неонацистов и арабских экстремистов, которых в стране тоже немало (помните унесший десятки жизней взрыв синагоги в центре Буэнос-Айреса в 1993 году?), еврейская благотворительная организация «Бнай Брит», которая взяла на себя опеку Эмилии Шиндлер, приставила к ее дому вооруженную охрану. Немудрено, что таких трудов мне стоило добиться встречи с ней. Тем более что с Россией у фрау Шиндлер были связаны не самые приятные воспоминания. Жилище Эмилии, надо сказать, не несло на себе отпечатка большой заботы. Что, как я понял позднее, было следствием характера этой женщины – мужского, абсолютно независимого и не принимавшего, несмотря на почтенный возраст, даже минимального вмешательства в личную жизнь и бытовой уклад. Крохотный, из двух комнаток, домик был заставлен рухлядью и пропитан кошачьим духом и еще более тошнотворным запахом варева, которое хозяйка готовила для своих питомиц. Кошки – постоянные спутницы ее жизни, их, по ее словам, никогда не бывало меньше двадцати – мостились всюду: на каких-то шестках, на дверном косяке, на распахнутой оконной раме, под стрехой. Поблескивая в полумраке круглыми зелеными глазами, они бесшумно исчезали при чьей-нибудь попытке к ним приблизиться. В общем, избушка Бабы-Яги, да и только. Сама хозяйка своим обликом ассоциацию эту на сто процентов оправдывала. Дело не в физической ущербности – в девяносто лет трудно сохранить былую стать, – а в жесткости, сухости, колючем взгляде исподлобья, отрывистой речи, коротких, часто односложных ответах на вопросы. Разговорить ее и шире – найти к ней подход было делом трудным.

Поначалу казалось и вовсе безнадежным. Словно сделав одолжение своим попечителям, она пустила меня в свой дом – и все, будьте, мол, и за это благодарны. Во дворе, в загоне, оборудованном куда более комфортно, чем жилье Эмилии, обитали две немецкие овчарки, Рекс и Леди, статью и свирепостью сильно напоминающие своих исторических предков, стороживших нацистские концлагеря. А за домом – совсем уже полная противоположность интерьеру – раскинулся небольшой, ухоженный фруктовый сад. Сразу стало понятно: вот где находила отдохновение ее душа, вот куда она бежала от невеселых воспоминаний и физических недугов. Ветки даже совсем молодых деревьев клонились к земле под тяжестью апельсинов, мандаринов и лимонов. Рай, подумал я, она его заслужила. Эмилия Шиндлер. Конец 20-х – начало 30-х гг. По какому-то наитию, а скорее, задыхаясь от пропитавшей дом дикой кошачьей вони и поняв, что долго просто не протяну, я в самом начале нашей встречи попросил ее показать мне сад. Тяжело опираясь на клюку (но наотрез отказавшись от моей помощи), старуха вышла в сад, приласкав по пути мгновенно растаявших от нежности свирепых псов. И тут же начала поправлять ветки, обрывать сухие листья и даже рыхлить клюкой землю, рискуя потерять и без того шаткое равновесие. И преобразилась: потеплел колючий взгляд, более плавно потекла речь, лицо, словно сведенное в печальной гримасе, время от времени озарялось улыбкой. – Я верю зверям и деревьям больше, чем людям, – сказала она. – Они меня никогда не предавали. И я, даже когда дела были совсем плохи, когда питалась только хлебом и мандаринами, кусок печенки своим собакам покупала.

«Да здравствует Сталин!»

В пыльное местечко Сан-Висенте – не то небольшой городок, не то большую деревню – Эмилия вместе со своим мужем Оскаром Шиндлером приехала в ноябре 1949 года из Германии. В послевоенном хаосе и разрухе никому не было дела до людей, спасших во время войны 1200 евреев на своей фабрике в Брунлице, в Судетах. Сами спасенные успели отблагодарить только тем, что в мае 1945-го, переодев Оскара и Эмилию в лагерные робы с желтой звездой, под охраной восьми добровольцев вывезли их из Судет, отходивших, согласно договоренности с союзниками, в советскую зону оккупации. Русские и чехи искали Шиндлера, поскольку он значился в их проскрипциях как агент контрразведки вермахта. Где-то уже на выезде из советской зоны оккупации их машину остановил патруль. Они решили, что это конец. Но солдат, просунув голову в окно, даже не спросил документы, а потребовал – Эмилия запомнила эти два русских слова на всю жизнь: «Davai chasi, chasi davai!» Этот высоко котировавшийся трофей, знаменитые немецкие часы с анкерным ходом, к счастью, у них были, и это их спасло. При другой похожей задержке Шиндлеру пришлось пить водку с советскими солдатами и кричать: «Да здравствует Сталин!» Он был «прирожденный лицемер», вспоминала Эмилия, и такие трюки у него отменно получались. После четырех лет жизни в американской оккупационной зоне, в баварском городке Регенсбург, люди из еврейской благотворительной организации «Джойнт», занимавшейся помощью жертвам нацизма, предложили Шиндлерам перебраться в Южную Америку, куда «Джойнт» вывозила многих оставшихся без крова бывших узников концлагерей. В советской прессе тех лет «Джойнт», напомню, часто фигурировала – в качестве «сионистской разведки», «гнезда агентов империализма» и еще бог знает чего. Связь с «Джойнтом» инкриминировалась несчастным «врачам-вредителям» и злодейски уничтоженному наемными убийцами с Лубянки великому артисту Соломону Михоэлсу. На самом деле «Джойнт» была благотворительной организацией – очень активной, спасавшей людей в годы войны, а в послевоенной неразберихе помогавшей тысячам бывших жертв нацизма и узников концлагерей. Так вот, получив предложение «Джойнта», Оскар и Эмилия, почти не колеблясь, согласились. В Германии судетские немцы Шиндлеры (оба были родом из Моравии) чувствовали себя чужими – им давали почувствовать это на каждом шагу. Дела у Шиндлера не шли, таяли последние деньги из тех, что принесла во время войны сперва фабрика эмалированных кастрюль в Плешуве, затем завод боеприпасов в Брунлице. И это несмотря на то, что «Джойнт» помогала Шиндлерам в течение всех этих четырех послевоенных лет жизни в Германии. Помимо постоянной, как мы сейчас бы сказали, гуманитарной помощи, люди из «Джойнта» даже выплатили Оскару 15 тысяч долларов – очень большие по тем временам деньги. Только Эмилия узнала об этой премии, как она мне с горечью рассказала, много лет спустя. Эмилия надеялась, что дальний переезд спасет их семейную жизнь, которая к тому времени была близка к краху, и вырвет Оскара из круга бесконечных любовных романов. Эти надежды, впрочем, рухнули еще до отплытия в Аргентину – когда Эмилия узнала, что Оскар заказал не два, а три билета на пароход. Третий был для его очередной возлюбленной.

Авантюрист и гуманист

Заставить старуху говорить о покойном муже было крайне трудно.
Жесткая, желчная, категоричная в суждениях, которые из-за ее дурного испанского с тяжелым немецким акцентом звучали особенно резко, поначалу на все вопросы о нем она ограничивалась более чем лаконичными ответами: «идиот», «бессовестный», «глупец». Самой мягкой и многословной характеристикой было уже упомянутое «прирожденный лицемер». Романтизированный в фильме Спилберга, реальный Оскар Шиндлер в жизни своей жены оставил навсегда кровоточащий след. Изменять ей он стал едва ли не сразу после женитьбы в 1928 году, не трудясь особенно это скрывать. Еще до войны он предложил ей развод, который католичка Эмилия отвергла. Двойная жизнь, которую Шиндлер вел во время войны, обманом и подкупом заставив нацистов согласиться на создание «еврейской фабрики», связала супругов общей тайной. После этого Шиндлеру уже не приходило в голову заводить речь о разводе. Общая тайна связала, но не сблизила их. Помогая евреям и вынужденно сотрудничая друг с другом в осуществлении этой тайной миссии, каждый из них преследовал свою цель. Именно этот поворот нашего разговора и заставил Эмилию Шиндлер перестать выпаливать «идиот» и «безмозглый болван» в ответ на все мои старания побольше разузнать о ее покойном муже. Я спросил, действительно ли Шиндлер, как его обвиняют недруги, руководствовался чисто меркантильными соображениями, когда взял в 1944 году 1200 заключенных концлагеря работать на своем заводе в Брунлице, спасая их тем самым от отправки в Освенцим. Эмилия взорвалась: – Хороши меркантильные соображения! Эта затея каждую минуту могла стоить нам головы!

Да, в 1943 году Шиндлер встречался с представителями «Джойнта» в Стамбуле, и те попросили его, если он может, облегчить участь соотечественников. И пообещали, что после войны отблагодарят за это. Но только до этого «после» надо было дожить! Хотела бы я посмотреть, кто еще согласился бы такой ценой зарабатывать обеспеченное будущее. Второго такого авантюриста, как Шиндлер, пришлось бы поискать. Он был игрок и любил острые ощущения, авантюризм был в нем сильнее всего остального, сильнее любого расчета – поэтому он и согласился. Ну а потом, когда сблизился с этими людьми, проникся к ним сочувствием и стал помогать без всякой выгоды для себя. Если на первой фабрике, под Краковом, где тоже работали евреи, он и заработал какие-то деньги, то вторую, в Судетах, он организовал исключительно с целью спасти людей. Ведь в Плешуве, под Краковом, фабрику закрыли из-за приближения фронта, и все рабочие должны были отправиться в Освенцим. В Брунлице он ничего не заработал. Я занималась на фабрике финансами и знаю это точно...

Свидетель Франсиско

Франсиско Вихтер. Один из «списка Шиндлера» Когда я спросил ее, что же двигало ею самой, когда она включилась в эту опасную игру, она ответила коротко: – Мне было их жалко. Они ни в чем не были виноваты. Мать меня научила: людям, которые ни в чем не виноваты и попали в беду, надо помогать. Показав скрюченным, натруженным пальцем на одну из своих кошек, добавила: – Мне жаль всех, кто голоден, брошен и несчастен. В отличие от многих ее соотечественников, антисемитизм был ей органически чужд. Ее первой подругой, еще в Моравии, была еврейская девушка Рита Гросс, которой Эмилия сказала как-то: «У нас один Бог, у евреев и христиан». Еще она объяснила мне свои поступки личной неприязнью к нацизму. Она вспоминала, какое отвратительное впечатление произвел на нее Гитлер, когда она впервые увидела его во время вступления немецких войск в Прагу. Эмилия пояснила: – Я сама гордая. Но я не люблю, когда люди дерут нос и считают себя выше всех остальных. Мне стало совершенно очевидно, что ее жесткий, независимый характер – вовсе не следствие возраста и пережитых трудностей. Она рассказала, как однажды Шиндлер, попросив ее накрыть дома ужин по высшему классу, привел к ним какого-то очень высокого чина СС. Она сделала все, как просил муж, увенчав стол особенно дорогим ей материнским свадебным подарком – бокалами из хрусталя баккара: розовыми для красного вина и голубыми для белого. Немец (занятно, но она так и говорила: «немец», считая себя, очевидно, не столько немкой, сколько чешкой, а своей родиной – Чехословакию), уже сильно захмелев, провозгласил очередной тост за здоровье фюрера и, опорожнив бокал, хлопнул его о крышку рояля. Она вспыхнула, встала из-за стола: – Я не имею ничего против того, чтобы фюрер был здоров, но бить бокалы, которые мне подарила моя мать, не позволю. Убирайтесь вон из моего дома! Оскар Шиндлер. Конец 20-х – начало 30-х гг. Она отрицала, что, помогая Шиндлеру на фабрике, делала нечто особенное, героическое. Назвала выдуманными те эпизоды в фильме Спилберга, где она с ложки кормит больных и подсовывает кому-то дополнительную пайку хлеба. – Этого быть не могло, меня бы за это повесили! И вообще сиделка из меня никудышная... Но вот какая штука. Тогда же, в 98-м, я отыскал в Аргентине еще одного участника событий 1944 года, который не только рассказал мне об исключительном личном мужестве Эмилии, но и высказал мнение, что ее роль в судьбе «евреев Шиндлера» была несправедливо затушевана и недооценена в фильме Спилберга. Человек, о котором я говорю и судьба которого заслуживает отдельного рассказа, Франсиско Вихтер, 18-летним юношей попал в заветный «список Шиндлера» и благодаря этому миновал Освенцим. После войны оказался в Аргентине, пустил здесь корни, основал собственное дело, теперь уже передал его детям, а сам удалился на покой. Он вспоминал, как лютой зимой 1945-го на заводе получили известие, что на ближайшей железнодорожной станции Троттау стоит на запасных путях вагон, из которого раздаются человеческие стоны.

Шиндлер был в Кракове. Эмилия сама поехала на станцию в сопровождении нескольких рабочих. Велела вскрыть запломбированный вагон. В нем оказалось 110 предельно истощенных и обмороженных людей. Их не довезли до Освенцима, случился какой-то сбой, вагон отцепили и загнали в тупик, где он простоял несколько недель. Полуживых людей Эмилия забрала с собой в Брунлиц, где их выходили. И сделала она это на собственный страх и риск.

Католичка

Аргентина не оправдала надежд Шиндлеров. Фортуна, так плотно опекавшая их в военные годы, когда они ходили, что называется, по лезвию ножа, похоже, от них отвернулась. Оскар брался то за одно, то за другое дело, вплоть до разведения нутрий, ничто не приносило скорого успеха – и все он бросал на руки верной, по-крестьянски трудолюбивой жены. Она возилась с нутриями, с коровами, обрабатывала несколько гектаров земли в Сан-Висенте. Он прожигал жизнь в Буэнос-Айресе с местными красотками. Денег ему хватало, благодарные евреи содержали его, но от этих щедрот, как рассказывала мне Эмилия, ей не перепало ни сентаво. Тень Оскара окончательно закрыла ее. В 1957 году, когда в Германии вышел закон о компенсациях жертвам нацизма, он поехал туда, чтобы получить причитающиеся ему деньги за фабрику в Брунлице, и больше в Аргентину не возвращался. После себя он оставил кучу долгов, и, по словам Эмилии, она продала все, чтобы с ними расплатиться. Шиндлер в Германии жил обеспеченно, получив сто тысяч марок компенсации и оставаясь на содержании еврейских организаций. Жизнь омрачало только то, что обыватели славного города Франкфурта, где он поселился, косо смотрели на «жидовского спасителя» и несколько раз кидали ему вслед камни с криками: «Жаль, что ты не сдох вместе со своими жидами». Как-то он даже попал в полицию за то, что дал по физиономии типу, обозвавшему его «любителем жидовок». Чтобы развеяться, он часто уезжал в США, где еврейская община его боготворила (в Штатах несколько улиц и площадей были названы его именем еще при жизни), чуть ли не каждый год бывал в Израиле, любил встречать весну в Париже. Постоянно писал Эмилии. Однажды прислал двести марок. Он настолько привык рассчитывать на жену, что просил ее утешить Гисю – ту самую возлюбленную, которую он привез с собой в Аргентину из Германии (и которой, добавляет Эмилия, оставил при отъезде обратно в Германию все припасенные с военных времен драгоценности). Эмилия выполнила и эту просьбу. С Гисей они даже какое-то время дружили. Однако после письма, в котором он пожаловался ей, что в последнее время начал полнеть от хорошего вина и омаров, она бросала его послания в огонь, не вскрывая. В то время она жила тем, что продавала молоко от своих коров. За кормом для них Эмилия каждое утро ходила за пятнадцать километров на усадьбу, принадлежавшую президенту Перону. Когда омут нищеты грозил окончательно поглотить ее, благотворительная еврейская организация «Бнай Брит», действующая в Аргентине, прознала о ее существовании и пришла на помощь. Она продала землю, а евреи купили ей там же, в Сан-Висенте, домик, в котором я ее и навещал. В 1974 году, когда Шиндлер умер, Эмилия, как она меня уверяла, не опечалилась: «Он давно был для меня мертв». Он умер на операционном столе, а оперировал его муж его последней возлюбленной. Та, не в силах скрыть своих чувств, тоже находилась в операционной. Шиндлер завещал похоронить себя в Земле обетованной. Из Германии в Израиль его тело перевозил один из тех людей, которые спасли его и Эмилию в мае 1945-го, вывезя их из Судет в американскую зону. Так закончился земной путь этого человека – великого в своем подвиге и малодушного в своих человеческих слабостях, святого и грешника одновременно. Она только раз, через 37 лет после их расставания, побывала на его могиле. Ее подвезли к надгробной плите на инвалидной коляске (у нее тогда была сломана нога), и она сказала: – Что ж, Оскар, наконец-то мы встретились, хотя момент и неподходящий, чтобы выяснять отношения. Ты мне и при жизни на все вопросы отвечал отговорками, а теперь и вовсе не ответишь. Но все-таки: почему же ты меня так предательски бросил? Впрочем, все это уже неважно. Хотя столько лет мы не виделись, ты давно в могиле, а я, как видишь, стара и беспомощна, перед Богом мы остались теми же, кем и были шестьдесят лет назад: супругами. И я тебе все простила... Эмилия Шиндлер со своими вечными спутниками. 1947 г. Ведь развода она ему так и не дала, католичка...

Нелепое сравнение

Успех фильма Спилберга внешне переменил жизнь Эмилии Шиндлер, заставив мир вспомнить о ее существовании. Самое удивительное, что, уже снимая, Спилберг понятия не имел о том, что вдова Оскара Шиндлера жива. В 1993 году на съемку знаменитой финальной сцены в Иерусалиме, где все «евреи Шиндлера» собираются на Масличной горе, у его могилы, ее пригласили как... одну из «списка», дожившую до наших дней. Что называется, бюрократический подход: увидели фамилию, занесли в свой реестр, послали приглашение, и никто из десятков людей, через которых прошли все эти бумаги, не обратил внимания на то, что фамилия-то – Шиндлер! Спилберг, по ее словам, понял, что она та самая Эмилия Шиндлер, когда едва ли не все триста оставшихся в живых человек из «списка Шиндлера» (тоже не ведавших, что она жива), мгновенно узнав ее, кинулись к ней «как сумасшедшие» с криками: «Мама! Наша мама!» – Какая я им мама? – рассказывая мне об этом, со своей вечной презрительной гримасой отмахнулась она. – Да и к тому же я была тогда слишком молодой, чтобы заменить им мать. – А вы сами кого-нибудь узнали из этих людей через пятьдесят лет? – спросил я. – Да что вы! Их на фабрике было больше тысячи человек, разве можно было кого-нибудь запомнить? Там, в Иерусалиме, они подходили ко мне, говорили: вы мне однажды дали плитку шоколада... а мне помогли достать новые очки вместо разбитых... Но я никого из них не помню. На мой вопрос о фильме она ответила, что сделан он хорошо, однако неточностей хватает. Особенно, как я понял, ее задела красивая сцена, в которой Шиндлер – Нисон прогуливается верхом с красавицей-любовницей у ворот краковского гетто... Обрушившаяся на нее слава уже мало волновала ее: она пришла слишком поздно. Ее принимали Папа Римский и Клинтон, ее осыпали почестями и наградами. Президент страны, в которой она на протяжении почти пятидесяти лет влачила нищенское существование, в то время как здесь же, в Аргентине, благоденствовал Эйхман и до сих пор беспечно доживают свои дни десятки нацистских преступников, спохватился и дал ей пенсию. Руку помощи протянуло германское посольство. Когда она сломала ногу, к ее услугам немедленно оказался немецкий госпиталь. Но она предпочла больницу еврейской общины в Буэнос-Айресе. «Не люблю я их», – со свойственной ей прямотой сказала она мне о немцах. К тому моменту, как мы встретились, она сто раз могла покинуть свою избушку Бабы-Яги и переехать в самую лучшую буэнос-айресскую богадельню. Но не собиралась этого делать: – Где они были раньше со своей богадельней? Столько лет я прожила здесь, и никто не поинтересовался, кто я такая... Но дело было даже не в застарелой обиде. Основной причиной нежелания переезжать из деревенской хибары был нерешаемый вопрос: «Что станет с моими кошками?» В нашем разговоре от «высоких» вопросов, чувствует ли она себя удовлетворенной тем, что ей удалось спасти столько людей от гибели, она отмахивалась, как от назойливых мух, которых в ее доме было еще больше, чем кошек. Никакого пафоса, никакой лирики, о личном – только скептически, с вечной горькой усмешкой. И только однажды мой вопрос попал в какую-то невидимую цель в самом ее сердце. Я спросил ее, действительно ли реальный Оскар Шиндлер был так красив и обаятелен, как играющий его актер Лайм Нисон. По ее лицу вдруг пробежала какая-то тень, которая, впрочем, тут же сменилась привычной усмешкой: Оскар и Эмилия. Судеты, 1942 г. – Ваш актер в подметки не годится Оскару. Кажется, впервые за весь разговор она назвала его «Оскаром», а не «Шиндлером».

В присутствии любви и смерти

Вот, пожалуй, и все. После той нашей встречи Эмилия прожила еще три года – насколько я знаю, все в том же домике в Сан-Висенте в окружении своих мистических кошек, абсолютно не мистических, а пробуждающих как раз очень жизненные ассоциации овчарок и райских цитрусовых деревьев. Ее решение за несколько месяцев до смерти вернуться в Германию никаким бытовым объяснениям, конечно, не поддается. Она давно была выше быта. Если верить тому, что, умирая, мы возвращаемся туда, откуда пришли в этот мир, то, значит, и умирать надо там, где мы появились на свет. Вот и вся логика ее возвращения в Германию. Тем более что со второй родиной, Аргентиной, ее мало что связывало. Только, пожалуй, ее сад с тропическими растениями и кофе, который она полюбила, как настоящая «латина». Когда речь в нашем разговоре зашла о кофе, она даже впала на мгновение в поэтический стиль, вспомнив Борхеса: «Кофе, черный, как ночь, горячий, как преисподняя, и сладкий, как любовь...» И еще о любви. Она говорила мне, что Шиндлер все собирался вернуться в Аргентину, за месяц до смерти уже твердо решил возвращаться, но его очередная возлюбленная была против. Бедный Шиндлер: такую он всю жизнь имел почти необъяснимую власть над женщинами, а тут, в последнем случае, воля женщины взяла верх над его волей. Так, может быть, поэтому Эмилия и отправилась умирать в Германию, чтобы выполнить как бы его последнее желание наоборот и быть к нему поближе? Представляю, каким сарказмом она бы меня обдала, если бы услышала это мое предположение... И опять о любви. Шиндлеры спасли от смерти 1200 человек. Большинство из них уже там – там же, где Оскар и Эмилия. Но живут на свете 6000 потомков этих спасенных. И вот «евреи Шиндлеров» – так они сами себя называют – считают, что Эмилия и Оскар спасли 6000 человек.

This post was edited by Admin at December 1, 2011 9:30:27 PM PST