Поэтам посвящается… последний абзац ;-)
И не поэтам… вчера прочитала, очень понравилось. Хотя мысли не новы… Особенно о бестелесном духе… и не нова и столь же хороша.
[...]
Я не раз думал о том, что не мог бы существовать во времена общепризнанной веры в ведовство, что не мог бы заснуть в деревне, где дна из жительниц слыла колдуньей. Наши предки были более смелыми или более толстокожими, нежели мы. При всеобщей вере, что эти ведьмы общаются с прародителем зла, при убеждении, что их бормотание – дань аду, не находилось ни одного простоватого мирового судьи, который поколебался бы выдать приказ на арестование их, ни одного тупоголового полицейского чина, который постыдился бы привести его в исполнение, как если бы к суду притягивали самого Сатану!
[…]
Я не держал в руках этого сочинения с той поры до нынешней, но я помню, что в нем содержались расположенные по порядку рассказы из Ветхого завета, причем к каждому рассказу присовокуплялось возражение и непременно следовавшее за ним опровержение возражения. Возражение представляло собой сводку всяческих доводов против достоверности Писания, выдвинутых придирчивостью как древнего, так и новейшего неверия, и было составлено с избыточной, почти лестной откровенностью. Опровержение было кратким, скромным и исчерпывающим. Отрава и противоядие – оба были пред вами. Сомнениям, таким путем возбужденным и тут же преодоленным, казалось, был раз и навсегда положен конец. Дракон был повержен во прах, и самому крошечному малютке оставалось только растоптать его, но из чрева рассеянных заблуждений выползали драконята-детеныши
[…]
Привычка ожидать возражения по поводу любого отрывка повела к тому, что я стал измышлять все новые и новые возражения и, тут же их опровергая, гордился собой. Я впал в колебания растерянность, стал скептиком в длинном ребячьем платьице. Чудесные библейские повествования, которые я прочел или слышал в церкви, утратили чистоту непосредственность воздействия и превратились в собрание исторических и хронологических догматов, подлежащих защите от всевозможных опровергателей.
[…]
Милый маленький Т.Х., при воспитании которого самым тщательным образом исключались все оттенки суеверия, которому никогда не разрешалось слушать рассказы о домовых и привидениях, разговоры о дурных людях и даже читать или слушать печальные истории, находит весь этот мир страхов и ужасов, от которого он был с такой непреклонностью огражден ab extra (со стороны), в “преследующих его фантазиях”, и на своей детской полунощной подушке этот выпестованный в оптимизме ребенок просыпается в холодном поту при виде образов, отнюдь не почерпнутых из преданий, по сравнению с коими думы приговоренного к казни – сама безмятежность.
Горгоны и гидры, и жуткие химеры, рассказы о Келено и гарпиях могут воспроиводиться в охваченном суевериями мозгу – н они и ранее в нем пребывали. Они всего лишь отпечатки, типы, тогда как архетипы внутри нас и вечны. Как бы иначе повествование о том, что в состоянии бодрствования воспринимается нами как лживая выдумка, могло бы вообще нас волновать?
[…]
Разве все эти предметы внушают нам естественный страх потому, что мы считаем их способными причинить телесный ущерб? Совсем нет! Эти ужасы восходят к далекому прошлому. Они древней тела и, не будь его, были бы совершенно такими же. Все беспощадные, терзающие, подробно описанные Данте дьяволы, все рвущие на части, калечащие, истязающие, душащие, жгущие на огне демоны, неужто они хоть вполовину так страшат дух человеческий, как простая мысл о том, что бестелесный дух следует за ним по пятам.
[…]
Степень творческой мощи нашей души во сне может оказаться далеко не шатким критерием меры поэтической одаренности, присущей той же души наяву. Один пожилой джентльмен, мой приятель и большой шутник, так широко пользовался этим критерием, что при виде любого знакомого ему юноши, обуреваемого честолюбивым желанием стать поэтом, его первый вопрос к нему был:”А скажите, молодой человек, какие вы видите сны?”
(Ч.Лэм “Ведьмы и другие ночные страхи”)
