Автор: Василий Шукшин
Режиссер: Олег Скивко
Исполнитель: Олег Белов



А сегодня мы попали на камерную сцену. Это поистине самое волшебное психологическое состояние театра. Когда актер (один он, или же их несколько) открывается зрителю полностью и стремиться показать всю свою глубину. Это очень интимный момент. Я заглядываю в душу спектакля с той же физической полосы, что и актер – от этого и тепло, и страшно.
Нам дали время насладиться этой атмосферой камерной сцены. Мы рассмотрели притаившиеся в темноте декорации, которые просто дышали замысловатостью. Пауза затянулась. Публика начала переговариваться и тут. Да, это музыка! Спектакль начался с музыки!
Между актером и зрителем очень важен энергетический обмен. От этого многое зависит. Здесь в начале явно проявлялась атмосфера предвзятости со стороны зрителя. Я чувствовала, что перед единственным актером, находящимся на сцене, стоит нелегкая задача разбить эту напряженность. И с каждой минутой эмоция от одного к другому передавалась все мягче и четче.
Немного о "жанровости". Спектакль – сказка! А каким может быть спектакль- сказка? Мне кажется, что двух видов. Первый – это такая сказка для взрослых, где тебе в тяжелой форме сценической правды рассказывают о чем-то светлом и беззаботном. И вторая – где тебе в атмосфере веселой музыки, шуток и элементов клоунады говорят о самых страшных человеческих пороках. Здесь мы столкнулись со вторым вариантом. Казалось бы – можно расслабиться, сейчас нас будут веселить. А ещё есть по этому поводу явно ошибочная точка зрения (или это просто на уровне ощущений), что играть такой жанр легко и безответственно. Подсознательно кажется, что актеры выезжают на кривлянии. Но мало кто понимает, что сделать смешно (тем более в драме) это в тысячу раз сложнее, чем сделать серьезно. Потому спектакль «до третьих петухов» предстает передо мной, как высокопрофессиональный.
А расслабляют нас именно те самые элементы клоунады – стэплер заместо печатной машинки, шапка, которая ещё и сковородка, телефонная трубка, явно висящая не так, как должна висеть работающая телефонная трубка. И зритель счастлив от того, что его так весело и по-доброму обманывают. Актер предлагает зрителю поиграть, и тот, не задумываясь, соглашается.
В середине спектакля я поняла, что не хочу, чтобы он вообще когда-нибудь заканчивался. Как я и предполагала вначале – он постепенно вошел в ровный, динамично-развивающийся ритм, я уже слушала его внутреннюю музыку.

«Да, на сцене было несколько человек. Правда меня мучило ощущение, что в них есть что-то общее. В конце концов я остановилась на варианте, что они чем-то похожи внешне. Потом мне сообщили, что это "моно- спектакль"...»...

Сцена была заполнена. И дело тут не только в декорациях. Просто казалось, что я даже вижу как шевелится воздух там. А в зале, тем временем, все замерло. И вот на таком гармоничном распределении внимания "работался" почти весь спектакль.
Могу сказать, что не смотря на то, что было много шуток – основной смех вызывал результат мастерства актера, находящегося на сцене. Здесь тоже есть некая противоречивость. Шутка прямолинейная, часто с пугающим подтекстом, по идее, не должна вызвать смех у думающего человека. Шутка же скрытая, какая-то внутренняя оставит равнодушным человека, который приходит поразвлечься. Но в особенности этого спектакля и то и другое дает возможность ВСЕМ получить свою долю нравственного и духовного воспитания.
Были моменты, когда ты понимаешь, что актер чувствует сцену до глубины души. Ты даже видишь, как болит его душа о происходящем. В такие моменты он заражает тебя этой болезнью.
О персонажах. Естественно, что кто-то из них запомнился больше, кто-то меньше. Кто-то понравился больше, кто-то меньше. И даже если в какой-то одной сцене данный (один из) персонажей пока плохо понятен, в следующей сцене с ним же все восполняется. И в связи с этим вырисовывается полная картинка образа.
Кстати о картинках. Я не знаю что это – качественное "мизансценирование", или яркость рубашки главного героя, но в моей памяти этот спектакль встает в виде каких-то картинок. Если бы я была художником, то, возможно, вдохновилась бы на написание одной из них. Сейчас меня не отпускает их жизнерадостный образ и я не знаю, что с этим делать.
Музыка в спектакле. Здесь сыграла немаловажную роль хотя бы потому, что осталась незамеченной. Наверное, самое лучшее музыкальное оформление – это когда его «не слышно», ну то есть тогда, когда оно воспринимается как данность, как естественность бытия сценического существования, нежели как просто музыка. И, это, наверное, плохо, когда зритель, выходя из зала говорит:
- "Да, хороший, спектакль. А музыка какая! Особенно вот этот момент мне понравился, помнишь? Ну там перебивочка такая была!"
Я же убей сейчас, не могу вспомнить, что там была за музыка. Но помню, что мне нравилось, когда она играла именно там, где она играла.
К финалу с каждой сценой спектакль "утяжелялся", все больше и больше оголяя главную идею. Нам уже начали напрямую говорить о ней со сцены. Не совсем напрямую, конечно (в таком жанре это не возможно, зрителя же обижать нельзя) но не задуматься сложно. И не смотря на это – восприятие спектакля становилось, наоборот, легче. Я не могу точно определить, кого это заслуга – артиста, который «шепотом» кричит со сцены о том, что нужно нам понять, или режиссера, который построил спектакль так, что любые сиюминутные желания и прихоти зрителя выполняются беспрекословно. По крайней мере, так у меня. Но мне показалось, что и у остальных тоже. Иначе откуда бы взять эту завораживающую энергетику, "рикошетившую" без конца от сцены к зрительному залу и обратно.
Сам финал, как я и ожидала, удовлетворил главную потребность – драматичность. Это ни в коем случае не было комедией. Это драма, с элементами иронии. Сани, как говорится, ехали, потому что все поменялось – и реквизит поменялся (в глазах зрителя, разумеется), поменялись главные герои (их сознание и даже внешность), поменялось освещение, поменялась музыка и поменялась надпись на листочке, которая в самом начале позволила зрителям расслабиться. А туда ведь добавилось всего лишь две буквы … Спектакль приобрел такой объем, о котором ты тайно мечтал в самом его начале. Уж если он дошел до такого уровня, что Высоцкий в конце не режет слух как нечто большее, достойное особенного инсценирования, говорить о недостаточном духовном воспитании, о недонесенной идее и недосказанной морали – просто преступление.
Спектакль закончился, и в это никак не хотелось верить. В голове одна мысль – хочу ещё... На поклоне очень хотелось сорваться, и расцеловать Белова! Ситуацию усугубляло то, что я сидела даже не на первом ряду, а «почти на сцене»!
Выйдя из театра я почувствовала то самое счастье, которое всегда чувствуешь, когда понимаешь, что жутко хочется жить.