***

Как голос самой судьбы,
зовут петухи тоскливо,
и, сон раздвигая, люди
встают, как на край обрыва,

Когда обожгло зарею
разломы в сосновой кроне,
глаза он один не поднял,
далекий и посторонний.

Стихали слова вошедших,
и кротко сопели звери,
по-женски дохнуло дымом,
и даль распахнули двери.

И колос, вода и птица
яснели как на ладони,
но он не взглянул ни разу,
далекий и посторонний.

(Где видел теперь он воду
и птичий полет над нею,
откуда глядел он - навзничь,
как желтый сноп, цепенея?)

Но так и не подняв веки,
но так и не подав вести,
далекий и посторонний,
теперь на своем он месте.

(Он там начеку, простертый,
стоит, как река на шлюзе,
и жажда водою стала,
правдивейшей из иллюзий.)

Глаза он один не поднял
и, счеты сведя с судьбою,
навеки в себе остался
и стал наконец собою.

Хуан Рамон Хименес