«Лестницу! Поскорее, давай лестницу!» -
то ли подражая даже на смертном одре Тихону Задонскому,
то ли и впрямь, как Иов, «став духом накоротке с Богом»,
тихо выкрикнул Гоголь.
Мечтая о «строгих правилах»,
истерзанный собой, врачами, отцом Матфеем
«Мертвыми душами» (а точнее – дУхами) и огнем Танобским,
он стал «как дитя», только дерево уже упало,
«которое уходит вершиною в самое небо,
и Бог сходит по нем на землю перед самым Светлым праздником».
К дереву съехались цари, митрии-приполиты,
разночинцы, хрестьяне и русско-германские
голландские и даже японские знатоки Гоголя,
долго думали-гадали, как с тем деревом быти,
чем и как его разрубити,
и наконец растесали его на четыре части,
понаделав из него авангардных икон, собраний сочинений,
гуслей фимиамных, труб духовенных,
диссеров всесветных и удобочитаемых лествиц.
А Гоголь всё ловил руками
незримую, нитяную лесенку Божию,
напевая свою песню: «Светлый праздник
не в обычаях девятнадцатого… двадцатого…
двадцать первого… но в обычаях Вечного века.
Бог весть, может быть, за одно это желанье
Уже готова сброситься с небес нам лестница…»

14.3.10 Москва