Прогулки по Парижу.

Я сижу верхом на прогретом солнце парапете набережной и смотрю на реку. Она медленно несет мимо свои воды вместе с небольшими катерами, мостами, отражениями… Из-за спины доносятся негромкие голоса букинистов. Это удивительные люди: на их полках можно найти книги на любом языке и практически любого года издания. Кроме книг они продают картины, открытки, иконы, сувениры. Кажется, они знают все. Они стояли здесь целую вечность и видели всех людей мира, ведь каждый однажды приезжает в этот город…

Я ем удивительное разноцветное мороженое, больше похожее на холодную карамель. Метрах в двадцати от меня обосновались музыканты. Их двое, один играет на скрипке, второй – на нескольких инструментах сразу, причем он притащил с собой какого-то небольшого клавишного зверя. Зрителей музыканты почти не замечают. Они швыряют музыкальные фразы в реку так настойчиво, как будто продолжают диалог, начатый еще в прошлом веке. Так, наверное, оно и есть. Поток подхватывает мелодию и уносит дальше, к Сен-Дени, Гавру, в Атлантику…

В небе плывут белые облака, в реке – их отражения, за спиной продолжают свою неторопливую уютную беседу букинисты, мороженое тает и течет по пальцам… Я счастлива. Я в Париже.

*     *     *

Буква Ж концептуальна, и она знает об этом. Она меняет слово до неузнаваемости, делает его солидным и неизбежным. Слову с такой буквой очень и очень сложно быть романтичным, как правило, от него веет практичностью и расчетливостью, порой даже добропорядочным мещанством. Муж-ж-ж, ж-ж-жаркое, ж-жалюзи, престиж-ж-ж-жжж. Однако названию этого города удалось избежать участи таких важ-ж-жных слов.

Париж… Сколько тут не жужжи, а он был и остается городом мушкетеров, колокольней Собора Парижской Богоматери, обзорной площадкой Эйфелевой башни, холмом Монмартра… Удивительна сила стереотипов, делающая город мечтой влюбленных и бродяг. И, конечно, влюбленных бродяг. Возможно, причина того, что буква Ж не работает, во французском языке. Ведь Пари, истинное имя этого города, зовет в небеса, лететь над куполами соборов, ловить облака и цеплять их на шпиль Эйфелевой башни. И смеяться навстречу солнцу и солнечным зайчикам, прыгающим по серым камням города.

Если бы эти камни обрели голос – как не нова это идея, – они бы, перебивая друг друга и проглатывая слова от нетерпения, поведали бы нам – нет, вовсе не о королях, герцогах или даже мушкетерах! – о туристах, коих в Париже летом значительно больше, чем самих парижан. Иногда кажется, что это не настоящий Париж, а огромная декорация, слишком красивая и волшебная, чтобы быть правдой. Разве бывают на самом деле такие грозы, когда в сером небе, сливающемся по цвету с камнями города, рождаются огромные огненные молнии, начинающиеся где-то высоко в поднебесной и дарящие всю свою мощь улицам Парижа?

Слишком долго я ждала встречи с этой сказкой. Мечта сбылась, но чересчур много времени нужно для привыкания к этой мысли.

*     *     *

Париж у каждого свой. Для кого-то это шум и великолепие Елисейских полей, для кого-то – огни Эйфелевой башни, Собор Парижской Богоматери, центр Помпидур или уличные кафе. Для меня – Монмартр. Здесь обитают художники с голубыми глазами и широкими улыбками. Здесь солнце опрокидывается в коробку стен и, не в силах выбраться, как-то по-особому нагревает камни. Здесь находятся самые замечательные бордюры тротуаров, на которых можно сидеть целый день, наблюдая жизнь Монмартра.

Художника с голубыми глазами зовут Владимир. Он похож на Алена Делона (наверное, это потому, что я встретила его в Париже), приехал сюда из Югославии и не смог, не захотел уехать. В его глазах прыгают веселые солнечные искорки. Когда он пишет портреты, эти искорки попадают на его кисть, а оттуда – на холст. Жаль, что нет моего портрета его кисти: какой парижской бы я была, какой светлой…

В Монмартр впадает несколько узких улочек. Одна из них приводит к музею Сальвадора Дали.

*     *     *

Когда стоишь спиной к собору Сакре-Кер, взгляд не находит преград и охватывает весь город, столь гостеприимно раскинувший свои улицы перед тобой. И холм Монмартра – далеко не единственное место, дарящее географическую широту и высоту. Вокруг, насколько видит глаз, крыши и улицы, крыши и башни, и снова крыши, крыши… Вдали они подернуты серой в цвет, сливающейся с ними  и смывающей их дымкой, вблизи их четкость и пронзительность впечатывает изображение в сетчатку глаза. Цветная фотография здесь не поможет, Париж – образ фотографии старинной, стильно черно-белой, задающей структуру и грани городского пейзажа.

Я приехала в Париж поздно ночью и поселилась в мансарде. И первыми парижанами, которые встретили меня утром, были крыши.

Крыши Парижа, ласкаемые лучами утреннего солнца, приветствовали меня  в своем городе и желали мне доброго утра. А вдалеке над ними в утреннем мареве плыла макушка Эйфелевой башни. По ночам она ехидно подмигивала прожектором и обещала приход нового дня в Париже.

*     *     *

И новый день всегда приходит. И снова крыши озаряются солнцем. И снова по тротуарам бежит, сверкая, вода, смывая мусор прошлого. И снова французы улыбаются друг другу, говорят “Bonjour” и неспешно беседуют за чашкой кофе в маленьких парижских кафе. Сюда неизменно прихожу и я. Чашка кофе позволяет провести здесь если и не целый день, то половину его точно, чем я и пользуюсь. Парижские кафе – это театр одного города. Все столики и кресла здесь развернуты так, чтобы каждый посетитель мог видеть улицу. Я всегда сажусь за столик, стоящий на тротуаре, покупаю кофе и смотрю на людей.

В основном это, конечно, туристы Парижа, странники, зачарованные арками, мостами, графикой башен, геометрией улиц, перспективой бульваров. Иногда мимо идут и настоящие парижане, и тогда слуха касается божественная интонация французской речи.

Вот мимо едет на велосипеде старичок с седой бородой. Поравнявшись с моим столиком, он приподнимает шляпу и говорит: “Bonjour, mademoiselle”. Это он мне сказал.