Полный Мозамбик 1

 

 Игорь Найденов

 

Кровавая резня в Оше и Джалал-Абаде подтвердила самые худшие опасения: временное правительство Киргизии фактически не контролирует юг страны и стремительно теряет авторитет на севере и в столице. Растет вероятность того, что власть будет перехвачена новой политической силой: простые граждане хотят элементарной безопасности, а потому все чаще говорят, что стране требуется сильная рука или присоединение к России

 

Спустя неделю после межэтнической резни вид города и его окрестностей подавляет и обескураживает. Есть места, совершенно не тронутые разрушениями, но свернешь за угол — и перед тобой вдруг предстанет фрагмент фронтового Сталинграда: целая улица в руинах. Ош устроен таким образом, что узбеки и киргизы — его основные жители — проживают строго раздельно. В шашечном порядке: узбеки — анклавами, в так называемых махаллях, которые могут представлять собой как целые кварталы, так и отдельные небольшие улочки, киргизы — во всех остальных частях города.

География разрушений красноречива: пострадали в основном те районы, где живут узбеки. На киргизских территориях сожженных и разрушенных домов сравнительно немного, зато хватает уничтоженных автозаправок, автосервисов, пекарен, кафе — все это объекты узбекского бизнеса. У разрушителей определенно были точные сведения об этнической принадлежности тех или иных заведений.

Типичная картинка: на первом этаже многоэтажного дома три торговые точки расположены рядом, практически бок о бок. Те, что по краям, невредимы, их портит только надпись черной краской: «кыргиз». А серединный магазинчик — тот, что без опознавательных знаков, — разнесен в щепки, осколки и кирпичную крошку.

Мы направляемся в наиболее пострадавшую махаллю под неожиданно центрально-черноз ем нымназванием «Черемушки».

Въезд перекрыт узбеками. Баррикада представляет собой апокалиптическую инсталляцию: несколько стволов деревьев уложены друг на друга, тут же сожженные автомобили, несколько ржавых борон зубьями вверх и старое зубоврачебное кресло.

Неподалеку, с внешней стороны анклава, расположен пост. Если, конечно, так можно назвать большой пляжный зонт и под ним четверых сидящих на табуретках покуривающих вооруженных людей в защитной форме. Именно людей, потому что сказать о них что-то более определенное по их виду невозможно. Вероятно, милиция или армейские, но возможно, что и ополченцы. Сейчас в Оше повсюду шляются различные персонажи с оружием, поди разбери.

— Вы к ним зря собрались, — предупреждает один из постовых, внимательно изучив наши документы. — Там их снайпер бьет. Оружия у них до фига. И вообще могут сделать с вами что угодно.

На всякий случай двигаемся, как на войне, плотно прижимаясь к домам. Встречаем двух пожилых женщин с полиэтиленовыми пакетами. Выясняется, что они идут в центр города в православный храм, где, по слухам, будут раздавать гуманитарную помощь.

— Вам же, как пострадавшим, ее сюда должны привозить.

— Ни разу не привозили. Даже не знаем, как она выглядит.

— Скажите, а снайперы есть у вас?

— А что это? Сигареты? Нет, «Снайперов» вы здесь не купите: все закрыто.

Ладно, уже легче.

Подходим с опаской к группе мужчин. Непроизвольно обыскиваем их взглядом на предмет стреляющих и режущих девайсов.

— Салам алейкум, — говорим, с непривычки коверкая слова.

— Это совсем не обязательно, — отвечают нам. — Мы же видим, что вы русские. Можно просто поздороваться.

Убивать нас никто вроде не собирается, да им и нечем особенно. Только у одного в руках черенок от лопаты.

Вместо этого нас приглашают «полюбоваться на то, что сделали эти суки киргизы».

На микроскопической машине узбекского производства добираемся до «Черемушек».

Сказать, что представший пейзаж поражает, — ничего не сказать. Вообразите несколько длинных пересекающихся улиц. И на каком бы перекрестке ты ни встал, в какую бы сторону ни посмотрел, везде одно и то же: сожженные дома, выбитые окна, обрушенные на землю крыши. Все это до судороги в челюстях напоминает Косово 1999 года. Надо сильно попотеть, чтобы так и столько разрушить.

Шахебитдин Кадыров ведет нас к своему дому. Вернее, к тому, что от него осталось. Улица Навои, 84. Заходим во двор. Судя по всему, дом был богатый, вложено в него немало и сил, и денег. Даже сейчас заметно, с какой любовью все это делали — с расчетом на столетия и династии. Обязательное патио, посреди него фонтанчик, металлические лежанки для летней сиесты.

— Я двадцать лет его строил, — говорит хозяин, растерянно покручивая в руках дверную ручку, бесполезную теперь, потому что двери нет.

Под его ногами хрустит битое стекло, сквозь него видны карточки из семейного альбома. Вот хозяин с детьми, вот какие-то женщины в национальных костюмах — наверное, его родственницы. Среди свежих руин такие снимки почему-то всегда поднимаются на поверхность первыми. Причем сами, как будто у них есть способность двигаться.

Постепенно вокруг нас собираются люди. В основном мужчины, потому что женщин и детей они в первые же дни трагедии отправили в Узбекистан, в палаточный лагерь для беженцев. Все наперебой рассказывают каждый свою историю. Все истории начинаются одинаково.

Сначала киргизы пускали бэтээр, который давал несколько очередей вдоль улицы, разгоняя тех, кто пытался защитить свои семьи и собственность. Потом шли мародеры — они забирали из домов все ценное: золото, одежду, автомобили. Следом ехал бензовоз. Здесь погромщики обходились буквально минутами: шланг закидывали в окно, пускали топливо, поджигали с помощью «коктейля Молотова». И так — каждый дом.

Нам показали съемку. Кто-то в тот момент отважился выйти на улицу с видеокамерой.

Голос оператора дрожит за кадром:

— Оптом, бл…, сжигают, оптом…

Один из бензовозов, как некий монстр, растерзанный другим, более крупным монстром, до сих пор лежит на боку в этой махалле.

Невозможно даже приблизительно сказать, сколько ее жителей погибло в результате нападения. Отчасти это связано с мусульманской традицией хоронить мертвых в день смерти, а если это не получается, то как можно скорее. 
Отчасти потому, что до сих пор многие разыскивают своих пропавших без вести родственников, надеясь, что они живы.

Если поверить в то, что рассказывают очевидцы, есть риск навсегда потерять веру в род человеческий. Дети, насаженные на арматурный штырь. Старуха с отрубленными ногами. Сожженный заживо старик-паралитик. Изнасилованная четырехлетняя девочка. Однако вся штука в том, что, даже если в этих рассказах есть доля вымысла, вызванная шоком, горем, желанием отомстить, все равно тех видеосвидетельств, которые есть на руках у пострадавших, и того, что увидели там мы сами, достаточно, чтобы утверждать: акция была четко спланирована, а те, кто ее осуществлял, могут поспорить в жестокости с нацистами из карательных отрядов.

Типичный разговор могильщика и журналиста:

— Вам развернуть? 

— Разверните.

Могильщик демонстрирует содержимое куля из белой тряпицы. Окружающие зажимают носы. Фрагмент ноги, левая кисть, голова. Все это обожжено до состояния головешек, среди которых поблескивает на солнце золотой зуб. Это все, что осталось от местного старика, не успевшего в день нападения скрыться. Его останки только что опознали в морге и сразу привезли сюда, на специальное кладбище, где хоронят погибших. В народе его уже прозвали шахидским. Мы насчитали здесь 27 могил, в некоторые клали останки двоих или троих, если их было немного.

Похороны проходят недалеко от места со странным названием «Клуб». Между могил бродит мужчина. Знакомимся. Тахир. Здесь у него лежат двое друзей: сосед, тоже Тахир, и одноклассник Нурвахид. Оба мебельщики-плот ники. В районе филармонии Тахира ранили, Нурвахид решил ему помочь. Тахира прикончили, Нурвахида сожгли.

— Почему кладбище называют шахидским? — спрашиваем у людей.

— Потому что шахидами у нас зовут тех, кто погиб, защищая себя, свою семью или свой дом.

Рядом провожают в последний путь тридцатилетнего мужчину. Тело покоится в белоснежном саване. Его младший брат рассказывает, как тот погиб.

Братья стали свидетелями расстрела нескольких человек. От увиденного старшему стало плохо, сердечный приступ. Кое-как младший доставил его в больницу. Потом вернулся домой, потому что уже объявили комендантский час. На следующий день врачи сообщили, что больной скончался. Родственникам удалось забрать тело из морга только спустя несколько дней. Все оно было в гематомах и следах от ударов.

— Вам развернуть?

— Нет, хватит, мы верим… Вы думаете, его убили в больнице?

— Не думаем — убеждены. Посмотрите: в больницах лежат одни киргизы. А узбеков на порог не пускали. Мы оперировали раненых здесь, в мечети.

Кстати, на следующий день мы зашли в ошскую горбольницу. Ни одного узбека обнаружить не удалось. Если это совпадение, то очень подозрительное.

Вообще говоря, мы стали свидетелями поразительного явления. Мусульмане ведь никогда не разрешают фотографировать на похоронах. Но, похоже, сейчас не тот случай — так накипело, что не до традиций.

Пятница, мечеть полна. Имам произносит молитву. Странно, но на лицах ни следа агрессии.

— Неужели мстить не будете? — спрашиваем у человека, который только что охарактеризовал последние события так: «Полный Мозамбик».

— А как? У нас же нет оружия. Мы сейчас вот о чем жалеем: вместо того чтобы в дома вкладываться, в бизнес, надо было автоматы покупать.

Действительно, судя по видеосъемкам, единственное оружие узбеков — это дрыны.

Справедливости ради надо сказать, что узбеки не похожи на людей, которые могут пойти воевать. «За что нас так? — говорят они. — Ведь мы исправно платим налоги, привозим сюда деньги из России». Но звучит это в их устах так: «Мы исправно платим дань».

Узбекам везде чудится, что их ущемляют. Выделили одну часть улицы в район — тоже геноцид: «Чтобы узбеков в городе меньше было». Возможно, и так, но и паранойю нельзя исключать.

— Хотите посмотреть, как у нас переговоры проходили?

Откуда-то сразу появляется ноутбук с фильмом про зверства погромщиков. Это, кстати, первый на нашей памяти случай, когда во время большой крови так активно использовались современные технологии. По рукам гуляют диски, ноутбуки, флешки, сотовые телефоны с документальными уликами.

Очередное видео. На задах стоит группа киргизов, среди которых много накачанных молодых людей. Напротив такая же группа узбеков, здесь преобладают люди взрослые. У всех в руках палки. И хотя не похоже, чтобы те и другие пришли мириться, обе группы все-таки шумят, выясняя, кого из своих рядов выдвинуть для объяснений с противником. Вполне возможно, что все могло бы закончиться рукопожатиями. Но вдруг за спинами киргизов появляется бэтээр, стреляет в воздух. Киргизы бросаются врассыпную. Бэтээр тут же дает в сторону узбеков несколько очередей на поражение. Камера летает из стороны в сторону: то асфальт, то облака — оператор спасается бегством, как и все остальные. Затем на экране появляется мужчина, лежащий на земле. Он захлебывается кровью, давится ею и умирает. Камера фиксирует его последний вздох.

Другой фильм. Машина «скорой помощи». В салоне лежит мужчина, его горло перерезано широким профессиональным движением. В образовавшейся щели клокочет розовая пена. Посреди узбекской скороговорки слышны русские слова: «В санаторий его, в санаторий!»

А вот режим слайд-шоу: последовательно появляются лица мертвецов с пулевыми отверстиями в переносице — работа снайперов. Из монитора тянет трупным запахом.

Трудно предположить, что, будь у узбеков что-то огнестрельное, они бы не воспользовались им в такой ситуации.

Картинка снова меняется. Бывший следователь-узбек допрашивает узбека-провокатора. Тот признается, что был завербован киргизами и участвовал в подготовке погромов. Он до смерти похож на Кулаева — единственного выжившего из бесланских террористов: такой же забитый и овца по виду.

Между тем местные официальные новости рапортуют о задержании десятков причастных к погромам и об изъятии «единиц оружия». Но никто еще этих причастных не видел.  

Недалеко от «Черемушек» в другой махалле обнаруживаем огромное здание. Во время погромов оно уцелело. Мы грешным делом сначала приняли его за супермаркет. Оказалось — жилой дом, просто очень большой. Нас пригласили во внутренний двор. Десятки женщин и детей лежат и сидят на ковриках. Это хозяева приютили всех оставшихся без жилья и отказавшихся ехать в Узбекистан. Каким образом вся эта толпа кормится в городе вымерших магазинов? Хозяева говорят, что запасы пока есть, но через неделю они закончатся.

Впрочем, еда сейчас для людей не самое главное, без опасность важнее. Женщины берут нас в кольцо. Требуют объяснить, почему Россия не ввела войска и не помогла им. Наши рассуждения о невмешательстве во внутренние дела суверенного государства только злят узбечек.

Мальчик лет двенадцати усердно трет кулаками сухие глаза. Выкрикивает: «Я вырасту — убивать их буду».

Сразу несколько женских рук пытаются прикрыть ему рот. Казалось бы, что может быть страшнее пережитого. Но, по-видимому, у страха нет предела.

Откуда-то с улицы приводят девушку с кровоточащей бровью. Она как будто не в себе, расхристанная и помятая. Женщины, которые ее привели, утверждают, что ее недавно изнасиловали киргизы и отобрали грудного ребенка. По-русски она не говорит, поэтому проверить сложно.

Но из всего этого делать сам собой напрашивающийся вывод, кто здесь прав, а кто виноват, еще рано. Слишком противоречивы комментарии официальных лиц, по-прежнему чересчур много слухов и провокаций носится в тревожном ошском воздухе.

Находим нужный нам адрес по дороге на Джалал-Абад.

Нас встречает киргизка по имени Шакер, или Сахар, если по-русски. Она доцент, преподает историю в ошском университете. Ее пес по кличке Хлеб весело крутится под ногами. Между тем хозяйке совсем не радостно. Потому что она осталась без дома: в него из-за стены расположенной рядом махалли бросили бутылку с зажигательной смесью. Дом она строила три года, он был совсем новый, даже въехать еще не успели. Сейчас она живет в горах у родных.

— Вы бы не стояли на открытом месте, — говорит нам Шакер.

— Да, жарковато, надо бы в тень, — отвечаем.

— При чем тут тень! Снайперы узбекские с той стороны бьют.

— Да были мы на той стороне. Нет там никаких снайперов.

Родственник хозяйки, крупный сильный киргиз, клянется, что бьют, только отверстий от пуль показать не может.

— А вы знаете, что за два месяца до этих событий они уже начали мутить. Митинг устроили. Их телевидение, канал «Ош-ТВ», каждый день твердило о широкой узбекской автономии и придании их языку статуса государственного. Ага, щас. Независимости они захотели. Знаю я, кто кинул в дом бутылку, он лица не закрывал. — Родственник, похоже, не на шутку рассердился, поняв, что мы и узбеков за людей считаем. — Он мне этот дом один раз построил, построит и второй — только теперь бесплатно.

— То есть они первые начали?

— Конечно, мы только отвечали. Я сам слышал, как в ночь на 12 июня этот в мечети призывал по громкой связи: «Аллах акбар, собирайтесь, узбеки!»

Над городом кружит вертолет. Это, как сообщается, неожиданно для всех прилетела Роза Отунбаева. И вот она выходит на площадь. А на площади уже стоят узбеки с фотокарточками погибших и пропавших родственников. Значит, все-таки не так неожиданно она прилетела. Отунбаева в окружении телохранителей и в бронежилете. Смотрится потешно: в бронежилете мир между народами не устанавливают. Она выступает пять минут, потом ее посылают на х…

Тогда она идет к киргизам. Неуверенно перемещается от кучки к кучке, как начинающий журналист. Киргизы ее внимательно слушают. Роза говорит две принципиальные вещи. Первое: проведение референдума по новой редакции Конституции необходимо — иначе из этого хаоса не выберемся. И если понадобится, проведем референдум даже без юга. Второе: она приказала в течение двух суток разбаррикадировать Ош.

Но наступает 20 июня, а баррикады все еще на месте. Узбеки накануне выдвинули свои условия: совместный пост на границе анклавов, обмен заложниками, все гражданские входят на узбекскую территорию безоружными. Власти пока думают.

Спустя неделю после начала погромов Ош так и не вернулся в мирное состояние. Неспокойная тишина. Или, как сказал мэр, стабильно тяжелая ситуация.

По ночам постреливают. С наступлением комендантского часа, который начинается в шесть вечера, по дорогам начинают ездить бэтээры с бойцами на броне и бумеры-мерсыс тонированными стеклами. Вся форма и оружие у киргизских силовиков успокоительно советские.