В семье нас было шестеро: мы с супругой, сын с женой и двое внуков – шестнадцатилетний подросток и девочка десяти лет. Старший внук был сразу зачислен в престижное техническое учебное  заведение «Орт Сингаловский», а внучка поступила в школу «Моливер», где уже через год её иврит не отличался от других подружек. Жили мы в Бней-Браке. Я поступил работать на автобусную фирму «Дан». Вскоре мы рассудили на семейном совете, что нам, пожилым, следовало бы закрепиться на жителство в одном из приморских городов в ожидании репатриантской очереди на общественное жильё. Очередность предостваления такой жилплощади при прочих равных условиях зависит также от даты постановки на учёт в муниципалитете: чем раньше поставлен, тем скорей получишь в течение десяти лет.

     После того, как  разъехались, первым нашим арендованным жильём  стала на втором этаже квартира номер 4 в старом доме ул Вайцман, 40, построенного в 1953 году. Считалось, что в квартире две небольшие комнатки, а в конце коридорчика "аппендикс", из которого  можно  сделать стенной шкаф для одежды, и еще останется рабочее место для моих пишущих машинок – «Unis-tbm de Luxe» и «Эрика» для печати по-русски и на иврите (первая из Союза, а другая – подарок от пожилой соседки по дому). После  проливных дождей  песочная площадь перед  домом преображалась: отовсюду вырастали полчища ярко-жёлтых ромашек. Мы привыкли в России к белым ромашкам, а здесь они интенсивно жёлтые помельче белых. С балкона это золотистое поле выглядело потрясающе.

 

К фанерной двери верхнего этажа вела от  земли  высокая и крутая каменная лестница. На марше я насчитал двадцать три ступеньки, а жена тотчас назвала наше новое гнёздышко «23 ступени вверх». Мы родом из Екатеринбурга, где даже ребёнок знал, что семья несчастного русского императора прошла свой последний путь до Ипатьевского подвала длиной  ровно в 23 ступеньки вниз. Поскольку наша лестница вела нас вверх, то это пророчило нам успех и безоблачное будущее.

     Осмор нанятой нами квартиры я начал с «аппендикса». На берегах реки Яркон нарезал тростника и нанизал на цветной шпагат небольшие трубочки (12 см),  навесив их на дверной карниз. Получилась  плотная завеса, заменившая входную дверь. Отгороженный таким образом «аппендикс» приобрёл вид узенькой комнатки,  которую я использовал как кабинет.

 

Желтые ромашки

 

Давно ли здесь не щебетали пташки,

калило солнце бешено песок,

а нынче ярко-желтые ромашки

взошли, и слышен птичий голосок.  

 

Под ветром дышит золотое поле -

ромашковый под синим небом луг.

Красы такой нигде не встретишь боле,

не ведавшей прикосновенья рук.

 

А между трав, не изменив привычке,

как меж хлебов на скошеной стерне,

удоды - коронованные птички -

показывали дивный танец мне.

 

Ах, эта роскошь мертвенной пустыни

и буйство трав едва уйдёт гроза!

Я не поверю ни за что отныне,

что здесь проходит смерти полоса.

 

Есть у пустыни знойные замашки,

но сущий рай царит в краю земном.

Люблю я жизнь и жёлтые ромашки,  

а дома – птичий гомон за окном.

 

В соседней комнате (гостиной), которую никто всерьёз  не воспринимал как гостиную, мы расставили на полках, что привезли:  немного искусствоведческой  и  литературоведческой литературы, а также книги по давнему моему хобби - резьбе по дереву (медицинские фолианты, привезённые детьми из России, остались у них , так как – оба они медики). 

     С этим домом (Вайцман, 40) у меня связано   участие в литературном конкурсе «Давайте удивляться чудесам», а позднее - присуждение мне диплома  за стихотворение «Слушай, Израиль!»  Дело было так: я шёл с работы в третьем часу дня, и заметил что прохожие, все смотрят в небо. Я увидел, что почти над нашим домом в безоблачном небе висело единственное облако, удивительно похожее на арфу. Расстояние до дома было метров триста, и я  пустился бежать, чтобы схватить фотоаппарат и  успеть сфотографировать облако. Пока я бегал,  облако потеряло чёткую форму, а то,что осталось на плёнке, уже не было арфой. Я вернулся  в «аппендикс» и уселся за пишущую машинку, а уже  в половине пятого часа дня зачитал жене законченное стихотворение:

 

Слушай, Израиль!

 

В голубом поднебесье

над потоком машин

чьи-то руки повесили

тучку-буковку «шин».*

 

Три булавистых пестика

над широкой чертой.

Иудейская мистика

в перемешку с мечтой.

 

Туч таких я не видывал:

ни черна, ни бела –

словно арфа Давидова

в синем небе плыла.

 

Жаждем чуда – и вот оно:

в ясной сини высот.

Чьей рукою сработано,

для каких мезузот? *

 

Удивлялись водители:

 кто глядел, кто гудел.

А в бескрайней обители

реял «Шма Исраэл»! *

——

*«Шин» – начальная буква Имени Всевышнего

*«мезузот» – ковчежки с молитвой на косяках еврейского дома

*«Слушай, Израиль!» («Шма Исраэл!») – молитва.

 

На фотографии чудом сохранилась широченная наша кровать, едва пролезшая в узкий коридорчик, но дальше никак не проходила  в спальню, пока мы ни спилили её мощные ножки. Как ни странно, без них  постель приобрела устойчивость и удобность, а также стала выглядеть демократичней.