Дивертисмент 2-й |
ГРОЗНЫЙ УБИВАЕТ СЫНА
Пятнадцать лет до перемены века.
Всeчаще в моде фотоаппарат.
Художник Репин – живописи веха –
на светопись не делывал затрат.
Его искусство – кисти да палитра.
Опять к холсту его прикован взор,
и сумрачность осенняя пролита
на беспорядок в доме и ковeр.
Ковeр измят, на нeм железный посох
и на бок опрокинут царский стул.
Царевич – словно смерти отголосок,
за ним отец – испуган и сутул.
В нём ничего от царского величья,
ему весь мир враждебен и постыл.
Над убиенным сыном в позе птичьей
монарх в оцепенении застыл.
Он сам дорожку проторил к несчастью,
а проломив наследнику висок,
он Рюрика древнейшую династию
одним ударом посоха пресёк.
И что теперь? В глазах вселенский ужас,
грех на душе, как злодеяний груз,
а мысли возвращаются к тому же:
какая смута вновь постигнет Русь?..
...Кисть вымыта, закончены мученья.
Над Репиным – таланта ореол.
А холст как будто жаждал злоключений,
сюжет дурную славу приобрёл.
Картиной новой восхищалась пресса.
Художник был бы рад таким вещам,
но вслед за этим Высочайший Цензор
показ картины строго запрещал.
Цари уходят, только жизнь всесильна,–
мудрец однажды правильно сказал.
Царя-злодея с убиенным сыном
внесли в багете в выставочный зал.
И сын, и царь, как полюсы магнита,
притягивали зрителей к холсту.
Плащами – в хмарь, зонтами в дождь прикрыта,
к ним очередь стояла за версту.
Шатнуло в полуобмороке даму
и вздрогнули при входе юнкера:
мужик лохматый сгрёб со стенда раму
и что-то непотребное орал.
Он резал холст, зверея без причины,
рыча, что нарыдался на веку...
Но первыми опомнились мужчины
и закрутили руки мужику.
Потом пришёл художник-реставратор,
отнёс к себе лохмотья и багет.
Пожалуй, прав был русский император,
отдавши холст цензуре под запрет .
А Балашов – тот мститель запоздалый,
на Грозного поднявший острый нож –
иконописец, незлобивый малый,
чьи помыслы не сразу и поймёшь.
Он в мастерской писал святые лики,
завидуя терпению Христа.
Назрел в России Перелом Великий
и сдвинул парня с прочного винта.
Был благостен убор иконостасный:
пророков ряд, мир храмовых икон.
А в галерее холст зиял ужасно
пробитым окровавленным виском.
И негде взять терпения большого,
да и не станет локти он кусать.
Вёл гнев иконописца Балашова,
а бес попутал резать и кромсать.
Но с деспотом изрезал он и сына,
хотя вина их – не одно и то ж.
Такая, видно, на Руси судьбина:
виновного и правого – под нож.
Обеденный уголок
Есть в квартире также два полезных угла – обеденный и кухонный с необходимыми принадлежностями.
ВАРЕНЬЕ ИЗ ЛЕПЕСТКОВ РОЗЫ
В моей душе столпотворенье:
воспрянем от конторской прозы ─
откроем баночку варенье
из лепестков садовой розы.
Варенье из мечты поэта
хранило сладкую истому.
Иду, не дописав сонета ,
к столу и к кипятку крутому.
Был легче крылышек капустниц
в сиропе лепесток забавный.
Слегка напоминал мне устриц,
поскрипывая под зубами.
И вязок аромат бутона,
и сахарен цветок махровый,
и нежен, несказáнно тонок
вкус чая был под нашим кровом.
И роза чайная в бокале –
вся в мелкой россыпи росинок.
От аллергии не искали
мы в этот вечер супрастина.
Кухонный уголок
АКРОСТИХ
Бывало несносно, платя за аренду,
Ловить сообщенья о курсе валют.
Адоллар врывался, как бык на арену,
Грозя растоптать, беспощаден и лют.
От этой судьбы леденело в подвздошье,
Давление прыгало чуть ни к двумстам,
Ашкура сползала от шеи к подошве:
Расправить обратно не мог по местам.
Едва собирал сумасшедшую сумму,
Но вновь наступала пора платежам.
Исбившийся с ног, снова думаешь думу,
Скребёшь по сусекам, углам, стеллажам.
Разумные люди сыскали решенье –
Абиселе моах!*(коль есть он у вас) –
Элегии в прошлом. Вздохнув с облегченьем,
Любой побежит заселиться в «Микбац»**
Ь...
Бывало ты вывернут весь наизнанку,
Асуммы заветной не в силах собрать.
Асфальт под ногами горел спозаранку,
Линять за бугор предлагал мне собрат...
Иную теперь наблюдаю картину:
Яожил, в «Микбац» получивши квартиру.
——
* Абиселе моах – немножечго мозга (идиш)
** Микбацей диюр – льготная прогоамма жилья пожилым
***Алия – рапатриация
БАБУШКА
Не подумала всуе о том,
что на свет появившись едва,
ты уже не мираж, не фантом,
а заветная чья-то судьба.
Это бабушки жаркая кровь
наполняет пульсацию жил,
вытемняя то кожу, то бровь,
вторя предку, что праведно жил.
Неспроста вдруг причудилось мне:
выйдет девочка с ликом твоим
и в одну из эпох по весне
жизнь подарит династьям иным.
Над Землёй возникает рассвет.
Ярок раннего солнца восход
У природы и выбора нет –
лишь продлить твой породистый род.
Душевой отсек
Кабинка для душа куплена за наличные и установлена за 900 шекелей, или за 7 200 рублей.
БАННЫЙ ДЕНЬ
Банный день. Заходи, имярек,–
ты мочалкой совсем бренебрег.
Приноси неоплаченный чек –
все заботы уйдут, словно снег.
В бане ты, как дурной печенег, –
ни шампуня, ни баньщика нет.
Душевой захватил ты отсек,
будто князь или просто Генсек!
Наши коридоры
Второй проём от начала коридора на северном фасаде – это дверь нашей квартиры. Хозяин считает, что все входные двери квартир в нашем доме – стальные.
ОХРАННИК
Служил в антикварном – охранником лавки.
Гнилое, побитое молью, старьё.
Ни разу я в лавке не видывал давки,
не знаю попыток обчистить её.
Однажды слушок пробежал между нами,
потом говорили впрямую о том,
что сдан под аренду в соседнем Бат-Яме
огромный, недавно построенный, дом.
Каблан* министерству абсорбции** ведом.
Дом первый освоит, построит второй.
Квартиры сдает только бабкам и дедам,
приехавшим с давней большой алиёй***.
В охране у нас юморные ребята,
и я за подначку друзей не кляну:
– твоя по специфике, дескать, работа,
тебе не впервой охранять старину.
Пришёл и остался. Не то, чтоб карьера:
солидный шомер**** – не портье, не швейцар.
В просторном фойе я стою у барьера.
Кругом электроника. Сам себе царь.
С утра оживляется наш муравейник.
Одни – в супермаркет, другие на пляж,
а третьи, схвативши лопату и веник,–
ударным трудом дорабатывать стаж.
Гудит бельэтаж: за стеклом галереи
маэстро шлифует эстрадных певцов,
а в зале искусств рукоделы-евреи,
устроив салон, обретают лицо.
В другом помещении – чистка и мыльня:
гремят агрегаты для стирки белья
и чуден комплект с автоматом сушильным.
Ну как не запасть от такого жилья!
Охранник обязан быть в гуще событий.
Всё видеть и знать – это в нашей крови.
Почувствуй биенье в досуге и быте,
и их измененье, как пульс, улови.
А сердце пульсирует без перерыва,
вольготная жизнь, как по маслу, течёт.
То хлеб из пекарни, то свежая рыба,
то вдруг завезут дегустировать мёд.
Лютует в стране интифада *****, как прежде,
но страха не вижу на лицах жильцов.
Приветливы, в строгой опрятной одежде.
Достойны бесстрашных библейских отцов.
Кого только нет в наших добрых знакомых!
Таких уж, конечно, не встретишь нигде:
герой, академик, помощник наркома
и зампредседатель в Верховном суде.
И вспомнился мне магазин антикварный.
Там тоже порою бывал раритет.
Но здесь всё покруче: и быт легендарный,
и этих людей легендарнее нет.
——
* Подрядчик
** министерство по делам репатриации евреев
*** волна репатриации
**** охранник.
*****интифада – террор арабов против Израиля
Лифты
В доме три лифта: один грузовой и ещё два пассажирских – металл, никель, зеркала, пластик.
В ЛИФТЕ
В лифт зеркальный вхожу,
нажимаю на кнопку.
Не терплю куражу.
Не прошу остановку.
Зеркала, зеркала.
В них моё отраженье.
Ни двора, ни кола,
ни любви, ни сближенья.
Кто подобие черт,
отразил бестелесно?
Ни внаклад, ни в ущерб –
а смотреть интересно.
Стрелки время секут,
как всегда, – и сегодня.
Лишь пятнадцать секунд
я лечу в преисподню.
Это я и не я –
зазеркальный мой образ.
Так запомнят друзья
улетевшего в пропасть.
Высокие стены фойе
С наступлением ночи просматривается в темноте фигура дежурного Михаила Киммеля.
ПРЕЛЕСТНАЯ МЕТЕЛЬЩИЦА
Стаканчики из полиэтилена
не издают малинового звона.
И все-таки мы выпьем непременно
за всех богинь и парий пантеона.
Сошла с холста прелестнейшая Маха
на пыльную брусчатку городища,
и в лабиринте улиц с каждым взмахом
вдруг становилось праздничней и чище.
В руках у девы полустёртый веник.
Везёт она свою тележку с баком.
Хоть ей и не всегда хватает денег,
зато она работает с размахом.
В свой бак она сгребает гниль и скверну,
чтоб город стал приятнее и краше.
Богиней называть ее неверно,
а пария – и слово-то не наше.
Загадившие улицу уроды,
сорящие без устали и лени,
придите в Женский День Международный
пред нею преклонить свои колени.
Земля обетованная нетленна.
Хлопот на ней от этого не меньше.
Стаканчики из полиэтилена
поднимем за божественнейших женщин!
ПРОМЗОНА
Глухой забор и комья ржавой глины.
Давно засох пустырник по углам.
Ещё святого города руины
нас не призвали строить новый Храм.
Развалины не отдавали тени.
Изогнуто мертвел металлолом.
Промзона вся в дремотном запустеньи
смотрела сны о призрачном былом.
Чуть слышный шелест полиэтилена
в ночи под ветром походил на вздох –
еврейский вздох, чья скорбь, увы, нетленна,
как жизнь, к которой прикоснулся Бог.
Очнёмся от того прикосновенья,
очистим место, отодвинем хлам.
Не исчезай, прекрасное мгновенье:
мы начинаем строить Третий Храм.
Галерея
Двухэтажное фойе нашего дома с восточной и южной сторон снабжено галереей. С восточной сторона блок почтовых ящиков, а с юга жильцы организовали подобие «зимнего» сада. Там можно отдохнуть и посмотреть телевизионную передачу в крупном формате. Немаловжно, что блок почтовых ящиков пользуется у жильцов особым вниманием.
ЕВРЕЙСКАЯ ПОЧТА
Работает ладно, отлаженно, точно
в любую погоду и без выходных.
Всегда безупречна еврейская почта,
не знает тарифов и сборов дурных.
Доставит конверт хоть на Северный полюс,
приветы в Уганду, подарки на Крит.
О ней написать бы хорошую повесть,
но образ Почтмейстера сильно размыт.
Он толст или тонок, он мал иль поболе,
безусый блодин иль усатый брюнет? –
И как мне сказали на днях в Интерполе,
у них на него фоторобота нет.
Еврейская почта не знает начальства,
помех и препятствий не видит в упор.
И если уж нет ни единого шанса,
отыщет она запасной коридор.
Из ссоры друзей чтоб не вспыхнуло пламя,
она не промедлит, поддержит в беде.
Привет передаст для аидише маме,
найдёт иудея всегда и везде.
&n
Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |
Комментировать | « Пред. запись — К дневнику — След. запись » | Страницы: [1] [Новые] |