Эту страничку я написал в духе дивертисментов.  Художник, как правило,  владеет    обязательной творческой программой, но, наряду с  этим, и  вопреки занудливому  менторству педагогов и критиков  умеет найти в своём творчестве безнадёжное и сохранить жизнеспособное.    Оживлениею рутинного способствует дивертисмент.  В каждом виде искусства  он выглядить по-разному. Если коротко, то это улучшение качества за счёт введения элементов украшения текста или реанимации скучного повествования.  В обыденном представлении – это увеселение или развлечение. 

 

МЫС  ЯФФО

 

Был невелик кораблик Одиссея.

Не плыл, а крался вдоль прибрежных скал.

В глаза сердитый ветер брызги сеял.

Руно златое этот царь искал.

  

Давненько по волнам блуждали греки.

Слепой поэт всего не описал.

И были в карте лоцмана огрехи,

и не было здесь плавающих скал.

  

Слонялся Одиссей у мыса Яффы,–

об этом Илиада говорит.

Там за парковку не давали штрафа:

накалывали бланки на бушприт.

  

Колонии медуз и тьма плангтона.

А в море нынче плавать – сущий бред.

К тому ж, медузы с именем Горгона

ни под Ашдодом, ни под Яффой нет.  

 

Что наш скиталец выпустил из виду

и что теперь нам  следует открыть –

за золотым руном ему в Колхиду,

а не к евреям надо было плыть.

  

Друг с другом враждовали иудеи,

снискали унижение и плен.

Их на колени ставили злодеи –

на все двенадцать избранных колен.

  

Читай, мой сын!  Да не бери на веру.

И мама поучала: "Проверяй".

Хвала непревзойдённому Гомеру –

он издревле прославил этот край!

На древней мозаике  медузы Горгоны видно, что в буйных её волосах роились ядовитые змеи. Люди только при одном  виде морского чудовища  каменели даже в эпоху  Гомера. На Востоке быстро меняются люди и взгляды.  Сегодня  медузами  никого не удивишь.

Этот дом ждали много лет

     По библейской легенде  Ной на  побережьё собирал парами чистых и нечистых для  заповедного ковчега. Если бы с тех пор не утекло так много воды,  то средиземноморский берег, возможно, остался бы таким же цветущим и привлекательным, как в допотопные времена. Недаром современные градостроители до сих пор дорожат каждым дунамом бесплодной земли. Кстати, жилой дом, о котором расскажу, занимает площадь тоже около дунама (1000 кв метров, а по российским меркам – 10 соток).  Весьма вместительная площадь, но ещё более солидно здание  выглядит в законченном виде:  17 этажей на поверхности и полноценный этаж ниже уровня земли – а всего 18 этажей.  Итого – от верхней площадки фундамента до края оградительного барьера крыши почти 70 метров (высота соколиного полёта).  Наш долгожданный дом заселялся в 2002 году, а неожиданное совпадение знаменательного события с редкостным сочетанием порядковых значений цифр года  повергло суеверов и мистиков в шок.

 

2 0 0 2

 

Когда в две тысячи втором 

вселялись мы в роскошный дом

и было нам приятно,

не думали совсем о том ,      

что этот год был... палиндром:  

переверни его вверх  дном –

читай туда-обратно.

 

Подобных дат мистичней нет,–

считал философ и поэт

великий Нострадамус.

Приходят в сонме гроз и бед

один лишь раз в сто десять лет

и рвутся в мой полночный бред,

когда я настрадаюсь.

 

Как слово русское «кабак»

читается и так, и так,

прельщая угощеньем,

так и набор «два-ноль-ноль-два»,

нас познакомив лишь едва,

сжимает в ритмику слова

и радует общеньем.

 

Теперь внимательно смотри:

очередной «три-ноль-ноль-три»

сойдёт ещё не скоро.

Резонно ли сидеть и ждать,

придет ли палиндром опять,

не лучше ли бокал поднять –

«Лехайм!»* и выпить споро.

                              –——–

                             *«Лехаим» – тост «За жизнь!»

 

 Жилое здание «Микбацей диюр» в Бат-Яме – ещё одно знамя непотопляемой флотилии репатриантов  в сфере социального жилья.

                              Д О М

 

Живут в нашем доме обычные семьи.

Встречаемся в лифте – привет и шалом *,

но в горе едины, а в праздник  со всеми,

поскольку теперь по соседству живём.

 

Всего-то каких-нибудь сорок квадратов

жилое пространство – одно на двоих.

Сомненья  и страх  в ожиданьи квартплаты

ушли, слава богу, из вёсен моих.

 

Мечты о роскошном житье бесполезны.

Сокровища враз обесценит момент.

Нас больше заботят  режим и болезни.

Ведь в сущности мы –  «золотой контингент».

 

О возрасте нашем замшелом не спорьте.

Убавить года не пускают грехи.

Но старый наш конь борозды не испортит,

да мы не настолько уже старики.  

 

Наградой за наши терпенье и возраст

была жеребьёвка – в «орлянку» игра.

Забудем ли мэра взволнованный возглас:

«Тяните ваш номер, супруги – пора!».

 

Спокойно – без  крика, без склоки и мата

разыграны все двести двадцать квартир.

Курс доллара канул для нас без возврата,

а следом и маклер** слинял – рекитир.

 

И вот, словно улей в лесу новостройки,

зеркальный фойе отворяет леток.

С утра возникает шумливый и бойкий

жильцов и гостей бесконечный поток.

 

Высотной стены полированный камень,

стекло галереи и зеркала блеск.

Как будто в волшебном живём  зазеркальи,

за гранью  реалий, в долине чудес.

 

Страна мудрецов начиналась от моря,

где волны прилива смывали врага.

Я верю историям, писанным в Торе,

и знаю, что Книга права и строга.

 

Пусть дольше Всевышний продлит наши вёсны,

а злые невзгоды  пройдут стороной.

Мы в час предзакатный и в утренник росный

любуемся маленькой нашей страной.

 

Из окон у нас панорама приятна,

лишь голову кружит слегка высота.

Зубцы Тель-Авива, мыс древнего Яффо,

а там, на востоке, Надежды Врата ***.

 

Издревле мудрец восходил до заката

на вышнее место вглядеться в простор,

и так же пред ним расстилался богато

                             священный Израиль – от моря до гор.

                             ——–

*     шалом – мир            

**   маклер  –  посредник                                            

*** город Петах-Тиква (буквальный перевод)

 

     На фотографии показансеверный фасад здания.  При знойном климате многие жильцы обзавелись кондиционерами воздуха – особенно нужны они на южном и западном фасадах, то есть на солнечной стороне здания.  Каждому владельцу  агрегат обошёлся  примерно в тысячу долларов США, но зато жизнь при кондиционере – наслаждение (когда в  квартире холодно, – можно сделать теплей, а летом жара невыносимая, и кондиционер навеет прохладу).

      Для друзей раскрою ещё один секрет Полишинеля:  мои два окна находятся на северной стороне дома под самой крышей на последнем этаже. Их легко вычислить по окну  сосеседней квартиры:  чужое окно завешено белой шторой, а слева два  следующих   – наши.  Оба в данный момент  наполовину раскрыты. Заметно, что нас отделяет от неба  лишь плоская (рубероидная) краша.  В обычное время это неплохая защита от проливного дождя или грозы, но против арабских ракетных  обстрелов  требуется более эффективная  защита населения.

 

К Р Ы Ш А

 

На ровную площадку вышел

и удивился высоте.

Соседних крыш намного выше

я с нашей крышею летел.

 

Полёт, конечно, был условным,

но с поднебесной вышиной

в меня вливалась радость, словно

раскрылись крылья за спиной.

 

На западе рябило море:

мыс Яффо;  вдалеке – Ашдод.

А улочки, проспектам вторя,

внизу вплетались в хоровод.

 

Под сенью нашей плоской крыши,

а иногда и впрямь на ней,

мы развлекаемся и дышим,

и проведём остаток дней.

 

Жена, не изменив сноровке,

сюда с прищепками в руке

приходит, чтобы на верёвке

развесить робу в уголке.

 

Шампанским с фруктами в корзине

люблю я встретить здесь друзей,

под Мусоргского и Россини

ловить восторг плеяды всей.

 

С таких высот Моше-рабейну*

глядел на древний Ханаан.

Стекал и таял постепенно

непроницаемый туман.

 

Мы нынче с крыши нашей видим,

что не привиделось Моше:

наш быт устроен и солиден –

покой и радость на душе.

 

Хозяин  –  человек богатый,

узнав наш скромный аппетит,

огнеупорною балатой**

нам пол для пикников мостит.

 

Мы под покровом крыши нашей

не озабочены всерьёз.

И развлекаемся, и пляшем,

и нет у нас причин для слёз.

 

Но если выйдет вдруг осечка,

и мир опять в штыки пойдёт, –

на крыше сыщется местечко

принять военный вертолёт.

 

И станет дом авианосцем

у интифады*** на пути.

И станем мы живым форпостом,

чтоб  амалеку**** не пройти.

 

Наш дом живёт под мирной крышей.

Из окон музыка слышна.

Никто пускай  нас не колышет,

и жизнь нам  мирная нужна.

 

——

*  Моисей наш учитель

** балата  – строительный блок или плита

***интифада – палестинский террор  

                            ****амалек (нариц.) – полностью истребляющий евреев.

Квартира  на 15-м  жилой этаже,  поскольку первые 4  этажа не были пущены в эксплуатацию из-за конфликта с муниципалитетом. На фотографии видно, что все окна четырёх первых этажей,   выглядят безжизненно. Хотя хозяин фирмы не распрасраняется о сведениях, которые содержит  в тайне, тем не менее слухи просачиваются. Последним эхом донеслось, будто новый владелец намерен купить наш дом вместе с начинкой за сумму, обозначенную восьмизначным головокружительным числом.

     Наша  пара въехала в здание, когда ещё оно почти пустовало, а на нашем этаже были заняты только три квартиры из двадцати. В тот же день я нарисовал приблизительный план расположения квартиры. Только спустя девять лет пригодился мой план  лишь в качестве иллюстрации к странице моего дневника.

 

 

     В салоне немного мебели – своеобразая «стенка», составленная из трёх шкафов испанского произвоства;  витрина со сферически выгнутых стеклянных дверец,  с резьбой, выполненной под виз хрусталя;  трельяж с макияжным столиком.  Со стороны объектива на вошло в кадр окно, а рядом – торшер и даван. Под потолком выход холодного воздуха.

 

Салон, или гостиная

ПРАЗДНИК

 

В ограде горсовета –

муниципалитета –

кружил мотивчик про «агицын паровоз».

Нам было весело и радостно до слез,

и мы забыли про склероз.

 

Задорно и игриво

наяривало трио –

гармонь техрядная и скрипка, и кларнет.

Плясал под музыку с соседкою сосед,

и только пыль из-под штиблет.

 

Мэр сам  в костюме сером,

мисрад* гуськом за мэром,

большие пальцы ткнув за лацкан пиджака,

шажок к шажку идут – походочка легка.

Не жаль танцорам каблука.

 

И в парках, и в аллеях

Искрился  хаг-самеах**.

Текла по улицам шумливая толпа:

под смех и музыку наш праздник наступал.

Толпа выплясывала па.

 

От  шуток и от песен

мирпесет*** стал нам тесен,

и мы из комнат повалили всей гурьбой.

Еврейский праздник, подожди нас – мы с тобой.

И рано нам трубить отбой!

——

*    Мисрад – штат управления

**  Хаг самеах – весёлый праздник.

***Мирпесет – веранда или балкон.

 

 

ДУЭТ  ВЕТЕРАНОВ

 

   "У вас на платье белые горошины",  –

  в который раз он ей поёт опять.

  Давно радикулитом перекошенный,

  наш старый клён не хочет увядать.

  

  Её ответ, исполненный взаимности,

  полузабытой партией звучит,

  но молодой и трепетной наивности  

  мешает застарелый миозит.

  

  А бодрый хор концовочки подхватывал  –

  басов низы и теноров верхи  –

  сюжетную верёвочку разматывал,

  скандируя забытые стихи.

  

  Маэстро такт подсказывал им знаками,

  и вёл их концертмейстер-виртуоз.

  А зритель – он повсюду одинаковый,

  и зал внимал, растроганный до слёз.

  

  "У вас на платье белые горошинны"...

  Её ответ, исполненный взаимности...

  И дружный хор концовочки подхватывал,

  а зал внимал, растроганный до слёз!

 

В этой комнате напротив шкафов «стенки» у котроткой стены «бабушкино» кресло перед телевизором и круглый столик-мегарон. На столике – горочек с цветущей тропической орхедеей (любимый цветок жены). Перед столиком на стене картина художника Татлина (Tatlin), найдннная мной в плачевном состоянии. Жена – в прошлом картограф, хорошо разбирающаяся в колярах и красках, отреставрировала  холст и живопись, а я приладил к нему «музейный» багет. После этого уже пошёл второй десяток лет, как нас радует эта картина, и мы перевозим её с квартиры на квартиру.

 

  НЕВИННЫЕ  ЦВЕТЫ

 

  Цветы тебе приносят праздник в дом –

  при них преображается квартира.

  Ты никогда не думаешь о том,

  что им рубила головы секира.

  

  И прежде, чем попасть тебе в букет,

  цветы познали жало острых лезвий:

  когда забрезжил лишь едва рассвет,

  сосуды резал им палач нетрезвый.

  

  Так красота и мерзость, жизнь и смерть

  соседствуют, роняя ветки наземь.

  Но скрашивают будней круговерть

  невинные цветы в настольной вазе.

 

В салоне у окна  – диван и кресло, как завершение мебельного ансамбля. Не очень добротый снимок, зато видно через дверной проём, что кабинет рядом – за стеной.

 

• • •

          Как мы живем ? – Ни в шоке, ни в конфузе.      

Всё недосуг. Не время. Не пора.   

На гордиев тугой и жесткий узел  

мы так и не поднимем топора.       

 

          А кто, скажи, честней пенсионера?  

Кто тих и скромен, весел и живуч,   

кому любая по сердцу химера,   

а солнце в дождик  светит из-за туч? 

 

         А если так – ещё не всё  пропало  

и есть у нас неоспоримый шанс    

спокойно оценить свое начало –    

до времени оплаченный аванс.  

 

         Оплаченный не долларом, не кровью, 

а доблестным терпеньем и трудом,     

непопранною, верною  любовью         

и правдой, на которой крепок дом.   

 

 

Моё рабочее место – кабинет

Кабинет – моё основное рабочее место.  Тут мои архивы, справочники, словари и книги, что всегда под рукой.

 

СТУПЕНИ

 

В девяносто втором груда писем твоих от  руки

на случайных листах, на обрывках помятой газеты.

Рамат-Ган и Бней-Брак. Стадион у Яркона-реки

и мечты о былом, как о снеге средь знойного лета.

 

В девяносто шестом на машинке по девять страниц.

В девяносто девятом, как в море – в компьютерных                        

                                                                           строках.

Интернет навсегда нас лишил ощущенья границ,

но судьба не меняла своих  расстояний и сроков.

 

Как бы  мы высоко ни взошли по ступеням крутым,

от себя не уйдём – мы прикованы к собственной тени.

Наши письма назад – не кураж, эпилог и не дым:

это тень, уплывая, уносит с собою ступени.

 

 

ТВОРЧЕСТВО

                            Зельме Гринблат

Касаясь клавишей органа,

уводишь нас в страну чудес.

Всплывает в молоке тумана

знакомый дом, далёкий лес...

Поют, зовут, плывут аккорды,

переполняют нам сердца.

Бетховен твой, взрывной и гордый,

пусть будет с нами до конца.

 

 

МАДОННА

Рафаэль написал Маргариту Лути (Форнарину) 

на главной иконе Сикстинской капеллы

Форнарина – это имя  свято:
женщина из дерзостной мечты.
В воздухе струился запах мяты
и подушки не были измяты:
я всю ночь писал её черты.

Отсчитал отцу богатый выкуп –
сто пригоршней золотых монет.
Выполнял её любую прихоть,
для себя не прибавляя выгод,
на свободу не кладя запрет.

А любовь – она дороже денег.
Жизнь – и та зависит от любви.
Кто вириги верности наденет,
пред Любовью преклонит колени,
а отступник Бога прогневит.

Может быть, Господь меня отринет
и Собор прогонит от крыльца,
если нарисую лик Марии,
как две капли – с милой Форнарины
скромного и нежного лица.

 

О, моя Сикстинская мадонна, –
лучезарней утренней зари,
а любовь нетленна и бездонна.
Ты меня у нового картона
и благослови, и озари.

За тебя молюсь и в чудо верю:
лик любимый обессмертит Бог.
Даже гибель не сочту потерей.
В Храм её раскрою настежь двери
и цветами выстелю порог.

Когда я сижу за компьютером, за моей спиной находится  прекрасный диван. На  нём я обдумываю крупные формы стихотворений, эссе и специфическую прозу, требующую долгой подготовки и информационного поиска.  Чем ещё хорош наш диван – он в два счёта превращается в просторную и удобную постель.

Продолжение есть:  см.  Дивертисмент 2-й.