Начало в #283 от 25 февраля

ВВЕДЕНИЕ

Только обыватели, сидя в полумраке своего жилища, любят думать, что путешествия уже не раскрывают никаких тайн; на самом деле горный ветер так же будоражит кровь, как и всегда, и умереть, пускаясь в достойную авантюру, всегда было законом человеческой чести.
В. Набоков.

Родился я во время войны и в детстве не помню хотя бы одного дня, когда был сыт. Мама одна тянула нас с братом и бралась за любую работу, чтобы хоть как-то нас прокормить. В четыре года научился у старшего брата читать, и с тех пор книги заменяли мне пищу и позволяли путешествовать по миру вместе с их героями. С «Детьми капитана Гранта» я путешествовал в Патагонию, а с Томом Сойером и Геком Финном плавал по многоводной Миссисипи.

В юности верил я в то, что должен быть счастлив, родившись в самой лучшей стране мира - Советском Союзе, и жалел всех, кому с этим не повезло. Окончив школу, уехал в Сибирь и два года работал на «стройке коммунизма» - электрификации железной дороги Москва - Владивосток. Там увидел кошмар обыденной жизни советского человека и засомневался в правдивости легенды о «стране победившего социализма».

Поступив на биофак Ленинградского университета имени А. А. Жданова, я вскоре вошел в группу студентов и аспирантов, которые хотели свергнуть коммунистов и приступить к их «фонаризации» - вешанию на фонарных столбах. Вечерами собирались мы на лютеранском кладбище и на могиле какого-то Карла Маркса жгли «Манифест Коммунистической партии», написанные двумя провокаторами рабочего движения, Фридрихом Энгельсом и «Карлой» Марксом.

Но не долго мы резвились - вскоре КГБ внедрило в наши нестройные ряды доносчика. Несколько человек арестовали, а меня стали таскать на допросы в Большой дом. Я исхитрился под чужой фамилией устроиться в геологическую экспедицию и несколько месяцев пережидал в Казахстане, пока закончится следствие и суд.

Вернувшись в Ленинград, я через год защитил кандидатскую диссертацию по генетике ящериц и комфортабельно устроился научным сотрудником Биологического института в Старом Петергофе. Я был счастлив, отправляясь ежегодно в экспедиции по Средней Азии и Северо-Западу и публикуя в журналах научные статьи, которые никто не читал. Где-то к сорока годам наступил климакс неудовлетворенности рутиной жизни. Опротивела семейная жизнь, страх надвигающейся смерти привел меня в лоно йоги, буддизма и суфизма. Я решил уехать в Индию и где-то там, в Гималаях, присоединиться к монахам, чтобы остаток жизни промедитировать в пещере.

Как в анекдоте - «съисть-то он съист, да хто ж ему дасть», вырваться из «совка» было непросто. Но к тому времени открылась форточка еврейской эмиграции. Уехали мои друзья и прислали вызов от «родственников» в Израиле. Два года бился за право выезда. Чиновникам ясно было, что никакой я не еврей и нет у меня родственников за границей, но так уж я им надоел, что выпустили как русского, но по еврейской визе.

Оказавшись в Австрии, узнал, что Индия не принимает иммигрантов, и только США, Канада и Австралия согласны меня принять. Выбрал США и не сожалею о содеянном, а может, и сожалею, но скрываю от себя и других. Ведь хорошо там, где наших нет.

Пришлось работать лаборантом, садовником, охранником. Жил в Техасе, в Калифорнии, а потом перебрался в Нью-Йорк - самый чудесный и ужасный город мира. Здесь же я поступил в аспирантуру престижного Колумбийского университета и два года водил такси, чтобы оплатить обучение и собственное проживание. Защитив диссертацию по охране окружающей среды, устроился на работу инспектором ресторанов, бань и бассейнов. Взяли меня на эту «хлебную» работу после того, как десять инспекторов попались на взятках и были отправлены в тюрьму.

Три года я каждый день ходил на работу, получал зарплату и мог так жить до скончания века, да и в следующий переползти таким же образом. Но как любая социальная система мой Департамент общественного здравоохранения имел внутренний отдел шпионажа за своими сотрудниками. Как много лет назад кагэбэшники предлагали быть их сексотом, так и здесь мне предложили доносить на коллег, мотивируя это благородными соображениями выявления преступников. Не сомневаюсь, что когда Иуда предавал Христа, он тоже руководствовался добрыми намерениями избавления еврейской религии от ее разрушителя.

Отверг я это гнусное предложение и уехал в Англию, чтобы жить в любви и согласии с прекрасной Джин. Хватило меня всего на год - человеку, привыкшему к открытым пространствам России и Америки, жизнь в скученной Европе противопоказана. Еще хуже приходится, когда ты влюблен и потерял свободу выбора.

В США я вернулся абсолютно сломанным неудачной любовью и год наслаждался страданием. В тот период начал разваливаться СССР, и я приехал туда помочь семье и друзьям пережить трудные времена. Я вернул себе русское гражданство и потерял не одну тысячу долларов в попытках ведения бизнеса с бесчестными и несчастными партнерами.

Вернувшись в очередной раз в Нью-Йорк, я встретил Петра и Николая из города Иваново, которые на двух телегах, запряженных владимирскими тяжеловозами, проехали Европу. В Антверпене они продали лошадей и отправили телеги пароходом в Нью-Йорк. Здесь они пытались найти спонсоров, чтобы проехать таким же образом Америку. Четыре месяца мы безуспешно старались привлечь чужие деньги для финансирования теперь уже нашего общего мероприятия. В конце концов, я вложил собственные две тысячи, и мы купили двух красавцев-тяжеловозов Бонни и Клайда.

Снежным утром мы отправились в путь из города Катона, что находится в 50 километрах севернее Нью-Йорка. Через месяц мы были в окрестностях Филадельфии. К тому времени битва за лидерство между нами достигла кульминации. Я счел за лучшее предоставить партнерам возможность продолжать ее без меня и вернулся в Нью-Йорк.

На третий день тягостных раздумий о будущем я встрепенулся, как Архимед, и вскричал: «Эврика!» На автомобильной стоянке в Манхэттене оставалась вторая телега, которую нужно выкупить и организовать собственную экспедицию.

За три недели удалось насобирать три тысячи долларов. После чего погрузил телегу на грузовик и привез в столицу штата Пенсильвания, город Харрисбург. Там на аукционе купил за 1525 долларов девятилетнего мерина-тяжеловоза бельгийской породы по кличке Джейк. Предыдущими хозяевами этого мерина были фермеры секты амишей, которые не признают современную цивилизацию и ведут хозяйство на лошадиной тяге.

Лошадь я назвал Иваном, а экспедицию - «Из России с Любовью и Миром». Ехал я к Тихому океану, пытаясь следовать совету Конфуция,:
Поняв других, ты будешь мудрым.
Поняв себя, ты озаришься.
Победив других, будешь ты сильным.
Но только победив себя,
Ты сделаешься могущественным.

НАЧАЛО

20 февраля
Наконец-то я в пути, и Ваня неспешно цокает копытами вдоль бровки шоссе номер 36, а я заполняю «вахтенный» журнал. Встречные автомобилисты машут приветственно, коровы глядят тупо-любопытственно, а собаки, как положено, лают, но задумчиво, ведь невидаль-то какая - лошадь на дороге.

Телега моя украшена американским и русским флагами. Слева на зеленом пластике тента белыми буквами написано по-английски: «Из России с любовью и миром». Сзади висит оранжевый треугольник, предупреждающий, что телега быстрее 30 км/час двигаться не может, да и не хочет. Ниже треугольника болтается пластиковое ведро-поилка, а сбоку приторочена коса.

Влачит мою кибитку партнер Ваня, до этого звали Ваньку Джейком, сокращенно от Джоан, что, вроде бы, тоже Ванька, только по-английски (ведь большинство христианских имен - библейского происхождения) Типично русское имя Иван ведет начало от Иоанна: Джоан - Джон - Иоанн - Иван.

Красавец он у меня - цвета каштанового, с сивой гривой и такого же цвета роскошным хвостом. Ну что поделаешь, кастрировали его в жеребячестве, и сделался Ванька мерином, да еще сивоватым, и не знает он этой дурацкой поговорки: «Врет как сивый мерин».

Принадлежал он фермеру из религиозной секты амишей, которые не пользуются современной технологией, электричеством и телефоном, пашут же на лошадях. Не знаю, чем Ванька провинился, но они решили его продать, и вот теперь он послушно везет меня по дорогам Пенсильвании. Стучат копыта, грива развевается, селезенка екает - хорошо нам вдвоем, ни начальников, ни подчиненных.

Ваню вчера первый раз в жизни подковал кузнец по фамилии Плэстерер и не взял денег за ковку. А сварщик за работу на 100 долларов взял только 20. «У тебя и так полно расходов, заплатишь, когда станешь богатым и знаменитым», - сказал Роберт, заваривая поворотную ось телеги.

Перед этим я неделю прожил на ферме Фреда Шампаня, выхаживая лошадь от подхваченной на аукционе простуды. Покинул ферму с облегчением и сожалением: Ваня продолжал кашлять, но и Фред продолжал ежедневно пить свое пиво. В одурении он требовал, чтобы вместо Фреда его называли Кугуаром, так как на последней охоте в горах штата Аризона он умудрился по пьянке укокошить это благородное животное. Был он первым и последним американским алкоголиком, встретившимся мне по дороге .

Февральский дождь обрушился после обеда. От Вани пар клубами пышет, а я спрятался под козырьком фаэтона и едва различал дорогу. Приблизившись к мосту, Ваня вдруг круто развернулся и попер в противоположном направлении. С трудом останавливаю его и, привязав к столбу, возвращаюсь к мосту. Вместо бетона или асфальта он покрыт металлической решеткой, и Ванька испугался бездны, открывавшейся внизу.

Пришлось взять его под уздцы и перевести, хрипящего и упирающегося, через первое серьезное препятствие, которое, уж наверняка, не последним будет.

А дождь нахлестывал круче, фары встречных машин ослепляли, и пора было думать о ночлеге. Но вдоль дороги ни ферм, ни конюшен, только косые плети дождя стегают кибитку. Ан, нет! Есть еще люди на земле - навстречу шла хрупкая девчушка с зонтиком, прогибавшимся от порывов ветра. Левой рукой она с трудом удерживала парусившую картонную коробку с пиццей.

- Простите, вы не подскажете, где в этих окрестностях найти место для ночевки? - спросил я, в то время как Ваня брезгливо обнюхивал пиццу.
- С лошадью?
- Ну, а куда мы друг без друга.

Она попросила подождать и минут через пять вернулась с приятным, но несколько неожиданным предложением. Ее мама разрешила использовать под стойло примыкавший к дому гараж.

Когда я подъехал к дому, мощная, как положено быть немке, Элизабет Штрох вышла босиком под дождь и руководила процессом выруливания машин из гаража на улицу и водворения туда Ванечки. Мы съездили с ее дочкой Тиной на ближайшую ферму и привезли сена и соломы. Соломой покрыли бетонный пол гаража, в который Ваня с трудом втиснулся. Пришлось его привязать, чтобы не поранился об косилки и культиваторы.

На кухне нас ждала еще горячая пицца, кофе и джин с тоником, приготовленные Элизабет. Она позвонила мужу на работу и предупредила, чтобы тот не удивлялся, найдя по приезде мужика в доме и лошадь в гараже. Обзвонила она так же соседей и знакомых и пригласила их на ужин. Вскоре я был в компании железнодорожника, штукатура, каменщика и страхового агента - тех самых простых американцев, гостеприимных, наивных, но поначалу подозрительных. Мы пили джин и виски, говорили о России и лошадях, о любви и одиночестве, о дорогах, которые мы выбираем. Кэрол Осборн спросила, а зачем я таки решил поехать в это путешествие. Я перевел ей на английский стих Александра Городницкого о Матюшкине, лицейском товарище Пушкина:
Жил долго этот человек
и много видел, слава Богу,
поскольку в свой жестокий век
всему предпочитал дорогу.

На это Кэрол заметила, что преимущество моей экспедиции состоит в том, что я ничего не рекламирую, и люди по дороге будут ко мне относиться как к человеку, а не продавцу.
Выделили мне отдельную комнату с огромной двуспальной кроватью и кипой старых журналов. Прочел несколько строк и провалился до утра в легкую и счастливую бессознанку.
Нет ничего приятнее, чем проснуться от запаха жареного бекона. Поспешно приняв душ, я насладился американским завтраком из оладий с жареным беконом и кленовым сиропом. Хозяйка рано уехала на работу, и завтрак приготовила ее мама, маленькая и беленькая, как божий одуванчик, и красивенькая, как старенькая Золушка, миссис Шорн.

До начала Второй мировой войны Дита жила в Швейцарии и, выйдя замуж за немца, бежала с ним из фашистской Германии, вначале в Аргентину, а потом в США. В 1941 году Америка присоединилась к антигитлеровской коалиции и объявила войну Германии. Сразу же после этого муж Диты был арестован властями и помещен в лагерь. То же самое сделали с большинством немцев, недавно приехавших в США.

Всех граждан США немецкого происхождения невозможно было арестовать, поскольку четверть американцев имеют германские корни. В этом плане нашим немцам повезло значительно меньше, хотя и жили они в России со времен Екатерины Великой. Все они были посажены в теплушки и отправлены в Казахстан, где выжили только самые сильные.

Четыре года Дита с двумя детьми на руках ждала мужа, которого освободили только после окончания войны, но даже не извинились за необоснованный арест. До сих пор, вспоминая уже столь давние времена, миссис Шорн плачет.

Со времен жизни в Европе сохранился у нее посох, принадлежавший когда-то отцу. Ниже ручки был прикреплен велосипедный звонок, чтобы предупреждать прохожих о приближении. Еще ниже было крепление, как у велосипеда для насоса, туда была вставлена бутылочка шнапса, служившего «горючим» немецкому бюргеру начала века. Вот этот посох Дита и подарила мне. С тех пор я хожу с ним на прогулки, заменив шнапс любимой до бессознанки «Смирновской» водкой. За что успел даже получить штраф от полицейского, сообщившего мне заодно: в Нью-Йорке запрещено открыто нести по улице бутылку со спиртным, а нужно ее прятать в бумажный мешочек.

В удовольствие наговорившись с Дитой, позвонил в полицию штата, чтобы узнать о возможности проезда на телеге по мосту Скотт-Ферри через реку Сасквехана. Полицейский был на удивление доброжелателен и объяснил, что по дорожным правилам я не имею права ехать на телеге по шестирядному хайвэю, ведущему к этому мосту. Но, зная мою ситуацию, он обещал, что предупредит полицейских, чтобы их не было в районе моего проезда между 11 и 12 часами дня, и арестовывать меня будет некому.

Огромные грузовики, трейлеры, бензовозы и другая механическая нечисть со свистом проносились слева, удивленно сигналя и обдавая выхлопными газами и грязью. Ваня возмущенно фыркал, но исправно тянул телегу. Но вдруг справа, метрах в ста по ходу дороги, показался головной электровоз поезда, включивший фары при виде моей телеги.

Только сейчас я увидел, что железнодорожные рельсы проходили вдоль хайвэя, и всего в 20 метрах. Вероятно, машинист тоже был несказанно удивлен видом телеги с лошадью так близко от вагонов. Я уже знал, что сейчас он нажимает кнопку гудка, и, пока звуковая волна (кажется, 330 метров в секунду) колебалась в нашем направлении, я успел соскочить с облучка, одним прыжком достигнуть головы лошади и курткой закрыть глаза и уши Ванюши. Если бы я этого не сделал, он при звуке гудка мог шарахнуться влево, под колеса грузовиков. Ведь в пенсильванской глуши, среди кукурузных полей, где он вырос, поезда редко встречались с лошадьми.

Наконец-то я достиг моста через реку Сасквехана. Все там было нормально, но на подъеме Ваня резко остановился и развернулся влево. Вот тебе - опять двадцать пять, а может, и больше. Ему мешают пройти стальные пилообразные зубцы поперек дороги. Они расходятся или сходятся при изменении температуры мостового пролета. Приходится брать его под уздцы и переводить на другую сторону: «Ох, кореш, за тобой глаз да глаз».

После моста, взяв круто влево, оказался в мире без вонючих грузовиков и мерзких мотоциклов. Проселочная холмистая 849-я дорога, извиваясь между фермами и недавно построенными домами, вела к жилью и отдыху.

А вот и ферма подходящая. Кричу - никто не отзывается, только занавески шевелятся подозрительно. Но с дороги сворачивает могучий трактор со свисающим с плуга рулоном прессованного сена. Водителем оказался Джон Лэйтор, дорожный строитель на пенсии, который устроил моего Ванечку под навесом, рядом со своим трактором. В сарай он побоялся его поставить, так как Ваня по-прежнему кашлял. У Джона было там несколько лошадей и коров, правда, больше для развлечения внуков, чем для фермерства. Он боялся, что Ваня заразит их своей непонятной болезнью.

Несмотря на мучительный артрит, жена Джона, Патриция, приготовила роскошное блюдо, зажарив баранью ногу. На званый ужин хозяева мои пригласили живших отдельно детей и соседей. А потом мы уселись напротив камина, и мне долго пришлось объяснять им, почему у нас в России так плохо. Трудно объяснить, почему мы гордимся быть нацией пьяниц и невеж, почему кидаемся из крайности в крайность. После посещения России в 1917 году знаменитый английский писатель и шпион Сомерсет Моэм отметил в записной книжке: «В жизни русских большую роль играет самоуничижение, оно легко им дается; они смиряются с унижением, потому что получают от него ни с чем не сравнимое чувственное наслаждение». Возможно, мы нация мазохистов.

Продолжение следует.