Несколько лет назад в Далласе появилась уникальная серия концертов камерной музыки под названием Blue Candle Light. Корреспондент «Нашего Техаса» беседует с вдохновительницей и артистическим директором серии, пианисткой Байей Какубери.

Байя, что такое Blue Candle Light - сообщество камерной музыки или проект, объединяющий русскоязычных музыкантов?

Мы называем наши серии Blue Candle Light Music Series. Этот проект появился совершенно случайно. Семь лет назад моя ученица Лиза Блу предложила сыграть небольшой концерт у себя дома. Концерт имел большой успех, и зародилась идея собрать музыкантов и устраивать такие концерты каждый год. С тех пор мы стали довольно популярны. Так уж получилось, что большинство участников - русскоязычные исполнители: я приглашала своих друзей и бывших однокурсников.

Почему такое название? У меня быда задумка возродить так называемые салонные вечера (которые устраивались при свечах), а уж фамилия хозяйки дома подошла как нельзя кстати (Blue). Такого рода концерты были в новинку для Далласа, до нас никто подобного не устраивал. Зрителям идея понравилось, у нас появилось много почитателей.

Важно ли для Вас собрать представителей именно русской школы?

Это важно в том смысле, что у нас появился хороший повод собраться вместе и помузицировать. Многие из нас не виделись годами, мы разбросаны по всему миру. Приезжают музыканты из Канады, из Италии.

Немного о доме The Baron House, в котором проходят концерты.

Дом построен всего 16 лет назад знаменитым архитектором Робертом Штерном. Но обстановка такова, как будто ему 100 лет. Дом назван по фамилии Барона, мужа Лизы Блу, к сожалению, недавно ушедшего от нас. Эта прекрасная семья является главным спонсором наших музыкальных серий. Они купили уникальный рояль - ему как раз больше чем 100 лет. Рояль отреставрирован и в отличном состоянии. Не было пианиста, который бы приезжал и не приходил в восторг от этого инструмента. Это Stainway. Фирма Stainway также является одним из наших основных спонсоров.

К разговору о спонсорах и помощниках - в первые годы у меня не было ни одного человека, за исключением нескольких друзей, которые помогали во всём, вплоть до того, что сами создавали дизайн афиш концертов, сами их расклеивали. Постепенно подтянулись заинтересованные люди, полные энтузиазма, таким образом у нас создался совет директоров.

Поскольку это не концертный зал, а дом и количество людей ограничено, это делает ваши концерты в некотом роде элитарными, кто ваш зритель?

В основном это люди, которые подписываются на наши концертные серии. Поскольку интерес растёт, то уже идут разговоры о том, чтобы дублировать наши концерты в других залах и привлечь больше публики. Конечно, это довольно щекотливый момент, потому что найти дом с такой же атмосферой сложно, а в зале идея салонности может потеряться.

Какие солисты выступают в Ваших сериях?

Приезжала Катя Сканари, Елена Кушнерова, Манана Доиджашвили из Тбилиси, бронзовый медалист Van Clibern Аби Райхерт из Израиля. В последней в этом музыкальном сезоне программе будет играть Линда Ли Томас. Она очень известна в Канаде не только как пианистка, но и как танцовщица танго. Линда буквально пропадает в Аргентине, она изучила танго досконально. Поэтому и программа составлена из произведений аргентинских композиторов, в том числе и Астора Пьяццолы. Мы будем играть в четыре руки с виолончелистом Женей Осадчим. Для нас неклассическая программа несколько необычна. Хотя три года тому назад у нас выступал пианист Валерий Гроховский. Он играл в ансамбле с басистом и ударником программу, состоящую полностью из сочинений Баха в современной обработке.

Коль скоро речь идёт о редком рояле - приглашаете ли Вы больше пианистов, чем других солистов?

Стараемся. В нашей серии должен быть обязательным сольный фортепианный концерт. В этом году это будет концерт Сергея Бабаяна.

Сергей Бабаян принадлежит к элите современных мировых пианистов, и каждый его концерт - событие. Детство в Армении, первый учитель, профессор Сараджев, детская музыкальная школа-десятилетка, затем Московская консерватория и аспирантура, обучение у легендарных педагогов – Веры Горностаевой, Льва Наумова, Михаила Плетнёва, победы на крупнейшех мировых конкурсах, иммиграция в Америку, преподавание в консерватории Кливленда. Критики восхищаются его пианистической техникой и отмечают глубину и одухотворённость его интерпретаций. Беседуя с Сергеем Бабаяном, мгновенно попадаешь под его обаяние. Наш корреспондент получил истинное наслаждение от беседы с пианистом.

Сергей, расскажите, пожалуйста, как складывалась Ваша жизнь до Америки и конкурса в Кливленде.

Я был одним из первых, кто воспользовался новым правилом, согласно которому можно ехать на конкурс вне зависимости от конкурсных отборов, как будто ты приезжаешь сам от себя. Это был 1989 год.

В те годы я учился в Московской консерватории у Веры Васильевны Горностаевой. Отношения у неё с руководством консерватории были напряжённые, поскольку Вера Васильевна публиковала очень дерзкие статьи, называя вещи своими именами, одной из первых выступая против Хренникова, в том числе. Было нелегко и её студентам. Нам не давали пройти дальше первого тура какого-нибудь консерваторского отбора на конкурсы.

Я не мог с этим смириться и понимал, что должен вырваться из этого круга. У меня были друзья, которые сделали мне туристическое приглашение в Штаты. Я поехал, не рассказывая об этом никому, кроме самых близких (о поездке знали, например, моя учительница и Лев Николаевич Наумов, с которым я готовился к конкурсу - больше никто). Я приехал на конкурс Казадезюса в Кливленд и выиграл первую премию. Причём приехал в надежде получить какую-нибудь шестую - ведь когда небольшие ожидания, тогда и отношение несколько другое и другого уровня игра. Играл я очень свободно и как-то сразу освободился от этого «комплекса студента» и от ощущения, когда заведомо знаешь, что над тобой давлеет жюри, способное в очередной раз закрыть дорогу на следующий конкурс. Ну и потом, в этом возрасте хотелось увидеть мир, увидеть города, где жили европейские музыканты, где была создана большая часть музыки - это была главная из приманок. После победы на конкурсе были концерты и появились менеджеры, то есть долго думать, где оставаться, не приходилось.

Вы почувствовали, что к музыкантам на Западе несколько другое отношения, чем в России?

Не в этом дело. Сам факт, что простые люди в машине слушают классическую музыку для меня был открытием. В Москве я не видел, чтобы даже музыканты слушали классическую музыку в машине. И, конечно, было ощущение свободы, ощущение, что ты, наконец-то вырвался из замкнутого круга или разорвал узел. Наверное, у людей, которые уехали в последние годы, другие впечатления, но для меня в 1989 это было так. Уже живя в Америке, я выиграл другие конкурсы - в Японии, Шотландии, конкурсная жизнь была насыщенной.

То есть в Америке Ваша жизнь стала развиваться так, как Вам хотелось?

Так бывает в сказке, когда всё волшебным образом меняется. Я хочу сказать, что я продолжал учиться и, например, брал уроки у Владимира Виардо, который не включён в официальный список моих учителей, но за несколько уроков с ним я узнал больше, чем от некоторых людей, с которыми занимался годами. Он, как кудесник, как сказочник открыл мне такой важный момент, как прикосновение к роялю.

Связь с такими музыкантами мне помогала. Конечно, первые пару лет мне не хватало моих московских педагогов, и была неуверенность, но она быстро прошла, поскольку я начал играть концерты. А концерты на каком-то этапе дают гораздо больше, чем уроки. Я начал играть концерты с оркестром. Помню за первые два сезона я выучил 17 фортепианных концертов. А сейчас мой репертуар уже 54 концерта. Можете себе представить?

Ваш репертуар охватывает огромный спектр произведений, всеядностью это не назовёшь, скорее широким взглядом. Но ведь многие пианисты замыкаются на одном стиле, или на на нескольких композиторах. Допустимо ли это для Вас?

Это замечательный вопрос. Я скажу так: был у меня такой период, когда я не хотел играть Шопена. Мне он был не интересен, хотя в детстве я его обожал. Был период Скрябина, а потом - отторжение. К Рахманинову отторжения не было, но было время, когда я довольно прохладно относился к его стилю. Единственный композитор, к которому у меня была любовь всю жизнь - это Бах. В каком бы я не находился внутреннем состоянии - слишком взрывчатом, или слишком расслабленном , или слишком влюблённом - Бах всегда меня исцеляет.

Для некоторых музыкантов Бетховен - это божественная музыка. Для меня - нет. Может быть некоторые вторые части его концертов или духовные сочинения действительно великие, но не могу сказать, что вся его музыка для меня - «целебный эликсир».

Вы играете много современных концертов. Связано ли это с сотрудничеством с оркестром Мариинского театра и Валерием Гергиевым, который, как известно, сочинения современных композиторов жалует?

Скорее это не причина, а результат моей любви к современной музыке. Когда мы с Гергиевым столкнулись в первый раз, уже была очень сильная, во всяком случае, с моей стороны симпатия и уважение. Я был так потрясён его симфониями Чайковского, его «говорящими» руками и всей его музыкантской сутью, что почувствовал, что мог бы сесть в оркестр, не будучи оркестрантом, и мог бы играть спокойно, потому что я понимал всё, что он хотел. Причём он дирижировал с закрытыми глазами и иногда мне казалось, что его руки плачут. Я был тронут и впервые понял, что такое «говорящие руки».

Что касается современной музыки, то я очень люблю её, поскольку сам занимался композицией, и меня интересует, как пишут другие. Считаю, что плохо пишут для рояля в последнее время, интерпретируя рояль как полуударный инструмент ксилофонного склада. Вот возьмём известный концерт Лигети. Концерт написан так, что почти всё играется в самом верхнем регистре, то есть не слышна уже интонационная природа звука рояля. Получается эффект переливающегося битого стекла. Эффект очень интересный, но не с точки зрения интонирования. Эти эксперименты меня огорчают. Хотелось бы выучить новый талантливый фортепианный концерт - но их нет! Встречаются только единицы, один из них - концерт Лютославского. Я его выучил, и когда шёл разговор с Гергиевым, что играть (я уже видел, как он устал от Вторых концертов Рахманинова), он спросил, есть ли что-нибудь, что не играется. Я предложил концерт Лютославского. Там-то каждая нота на вес золота. Мы сыграли этот концерт в Петербурге и скоро будем играть в Лондоне.

Есть ли у Вас тоска по гармонии?

Есть. Поэтому я так люблю сочинения Пярта. Если Вы меня спросите, кто для меня самый великий из живущих композиторов, я скажу - Арво Пярт. Мне интересна и его хоровая, и его инструментальная музыка. Это композитор, который писал во всех стилях. В 60-е годы он писал авангард, но скоро понял, что эта музыка приведёт в тупик. Тогда он пришёл к стилю, который называется tintinnabular. Там была такая история: он каждый день в течение года играл на рояле григорианские хоралы, пока через какое-то время это для него не стало принципом мышления. Он понял, что эти хоралы - как раз та первозданная красота и простота, от которой музыка ушла в тупик. Музыку Пярта вы можете узнать по нескольким нотам, а это немало. Кто более великий композитор? А тот, стиль которого ты сразу узнаёшь. То же и с пианистами. Возможно ли спутать звук Глена Гульда с чьим-то другим? Вряд ли. Это великий знак.

Считаете ли Вы,что музыка должна быть духовной, независимо от её содержания?

Я считаю, что этот аспект очень важен. Духовность в музыке для меня - это то, благодаря чему музыка что-то значит. В музыке Пярта есть целебная духовная сила, чего нет, скажем, у композиторов булезовского направления.

Теперь вопрос о серии Blue Candle Light. Что Вас, человека нью-йоркского, связывает с техасскими музыкантами?

С Байей Какубери у меня связаны студенческие годы, мы учились вместе в Московской консерватории. Мы все разъехались, но продолжали быть в контакте. Потом меня пригласили выступить в серии Blue Candle Light и в этом году пригласили снова, чему я очень обрадовался. Мне было очень приятно играть в этой серии, так как она интимная. Я считаю важным играть не только в больших залах, но и участвовать в камерных сериях и отношусь к этому с большой ответственностью. Там очень доброжелательная атмосфера и зрители тишиной и умением слушать создают ощущение важности события.

Вы знаете, в Америке бывает публика, которая слушает расхлябано, позволяет себе кашлять в середине произведения. Я, например, люблю играть в Германии, там такое впечатление, что люди вообще не кашляют - не знаю, с чем это связано - с климатом что-ли? Но думаю, что скорее с воспитанием и ощущением важности происходящего. Когда вы чувствуете, что происходит что-то важное, вряд ли вам придёт в голову кашлять или ёрзать на стуле. В это время вы боитесь шелохнутьтся. В Европе - Германии, Англии - это есть, а у нас - нет. Но в этом маленьком далласском зале я помню такое ощущение тишины и ответственности, и я предвкушая удовольствие приехать, увидеть друзей и сыграть там концерт.