28-го апреля в Остинском книжном магазине BookPeople (S. Lamar Blvd) состоялась встреча русского писателя Владимира Сорокина с читателями, при участии известной переводчицы художественной литературы Мэриэн Шварц. Поводом послужило издание в США романа В. Сорокина «Лед» в переводе Джэйми Гэмбрэлл. На втором этаже магазина перед небольшим возвышением с двумя креслами, микрофоном и колонками на складных стульях расположились двадцать-тридцать интересующихся. Писатель начал встречу с чтения фрагмента из своего более раннего романа «Голубое сало».

Владимир Сорокин: Книга об альтернативной истории России, т.е. что могло бы быть в России в 20-м веке, но не случилось. Эта часть – описание громадного концерта для советского правительства, и один из номеров этого концерта – выступление персонажа, которое я буду читать. Этот человек обладает уникальным голосом, но болен не менее уникальной болезнью: у него размягчение костей, и он может жить только в ванной, заполненной специальной жидкостью. Он сочиняет уникальные баллады, которые гипнотически действуют на публику и доводят ее до экстаза.

Сейчас я исполню одну из этих баллад, чтобы вы почувствовали русский язык и этот жанр. (Читает с былинной интонацией). «Ах, как зимним утром да январским постучалися мне в дверь стальную, я ни жив, ни мертв лежу, безответный…» (Через минут пятнадцать – аплодисменты). Долго можно пересказывать, о чем он пел, но я надеюсь, что когда-нибудь «Голубое сало» выйдет по-английски. Этот роман уже переведен на немецкий, французский, шведский и прибалтийские языки.

Человек, побритый наголо: Was that the book that caused all the protests in Moscow?

ВС: Да.

ЧПН: I thought that was great that a book can cause such emotion, which means it must be a great book.

ВС: Она вызвала не только протест, но и уголовное дело, которое я, можно сказать, выиграл.

ЧПН: Sorry to hear that… Any book that causes people to think is a good book.

ВС: Обычно так и бывает. У каждого общества есть некий культурный желудок, который привыкает к определенной литературной пище. Если вдруг в него попадает что-то острое или слишком соленое, то первая реакция, это… (иллюстрирующий жест) vomit. Так было и с «Лолитой» Набокова, и с Берроузом, и с разными писателями. Но проходит время, и желудок начинает переваривать острые вещи. Это нормальный процесс: он способствует здоровью общества. Если литература будет лишь похожа на porridge, то это не будет способствовать хорошему настроению, потому что porridge мы имеем в жизни.

ЧПН: Obviously you’ve been redeemed because you achieved international acclaim. So your work has been recognized.

ВС: Ну… I am not a young man… (смех)

Молодая женщина из первого ряда: Why do you think it has not been translated into English but those languages?

ВС: Good question, but not for me… Если говорить серьезно, то «Ice» – я считаю, очень понятная и интернациональная книга. Недаром она уже переведена на восемнадцать языков. А «Голубое сало» – очень русская книга, и для того, чтобы ее понимать, надо знать, какую роль русская литература играет в жизни. Дело в том что русская литература – это как бы русский брэнд, как русская водка, автомат Калашникова или черная икра. Достоевский-Толстой-Пушкин – для нас, русских, больше чем просто писатели, поэтому в России такое трепетное отношение к русской литературе. Для многих людей это священная корова. А в этой книге я как раз снимаю кожу со священной коровы. Это трудно понять западному читателю.

Marian Schwartz, translator: I also have an opinion why. It would be a killer to translate because he’s got language that involves Chinese and English so there’s a good deal of language inventiveness.

Кудрявая девушка: Which of your works is your favorite; you are the most proud of?

ВС: Наверное, последняя книга все-таки. Я пять лет работал над «ледяной» трилогией. Вы держите в руках лишь первую часть. Я надеюсь, что через год выйдет большой том, где все будет вместе, и тогда я приеду и буду гордиться. (Смех).

ВС: Можно к вам вопрос? Кто из русских писателей вам наиболее интересен?

Из публики: Nabokov! – Bulgakov! – Dostoyevsky! – Pelevin! – Gogol is good!

Человек в бейсболке: I am just curious to know. I believe that you have written screen plays as well as novels. How do you see the difference between the two? Which requires more of you?

ВС: Дело в том что я люблю оба жанра. Это очень разные работы и – разные задачи, когда работаешь. Если я устаю от прозы, которая – тяжелый лошадиный труд, я ныряю в написание сценариев и получаю удовольствие от этого. Романы пишешь для себя, сценарий – это часть коллективного проекта. Это как бы создание корабля, и ты должен понимать, что работаешь в команде, и цель – создать корабль, который поплыл бы. Это требует определенной литературной пластики. Именно поэтому не все писатели могут писать сценарии.

Студентка с деревянной прищепкой в руках: По вашему сценарию был поставлен фильм «Четыре». Вам понравилась работа режиссера?

ВС: Из моих шести сценариев экранизировано три. Ни одна экранизация до конца меня не удовлетворяет. «Четыре» получился, в общем, хороший фильм, но у меня претензии к финальной части. Она могла быть короче, что лишь улучшило бы фильм.

Человек в бейсболке: I was wondering if you could say anything about other writers who had also come under attack…if you see any sort of connection between your work and theirs, other than the fact that they’ve been attacked.

ВС: Наверное, мы одинаково чувствуем время. Такие люди часто попадают в болезненные места общества… Дело в том что в советское время власть сделала из писателя своего послушного слугу. Было написано столько лживых и фальшивых романов, что мне очень захотелось это все взорвать и как бы расчистить место. Эти взрывы, а теперь – их эхо, собственно, и вызывают негативную реакцию.

Кудрявая девушка: What kind of implications do you see censorship in Russia having on Russian society?

ВС: Мы говорили об этом целый час вчера. (Накануне в Техасском университете в Остине состоялась беседа «Literature and Censorship in Putin’s Russia»). Это большая тема. Есть попытки в России вернуть цензуру, но я надеюсь, что этого не будет.

Молодой человек в очках: I’ve read an article recently in the New-Yorker and it was talking about Vladimir Putin and a string of assassination of journalists in Russia, Anna Politkovskaya, I think, one of them. And I guess I’m wondering if that’s what you’re referring to.

ВС: Люди, которые сейчас управляют Россией, в основном, хотят одного: вернуть пирамидальную систему подчинения. Построить если не тоталитарное общество, то авторитарное. Учитывая, что во власти очень много людей, которые начинали работать в КГБ молодыми людьми, у них определенная ментальность. Они не демократы, по определению. Практически телевидение и печать у нас уже подконтрольны власти. А журналисты, которые активно сопротивляются, подвергаются не только давлению, но иногда и физическому уничтожению.

Молодая женщина из последнего ряда: Есть такое мнение, что русские люди не могут жить без сильной власти. Как вы к такому мнению относитесь?

ВС: Я русский человек… Я думаю, что у нас достаточно людей, которые не хотят повторения советского общества. Я верю в этих людей. Но не все так просто, не все так просто… О’кей. Я не встретил ни одного американца знакомого, который мне бы сказал, что ему нравится мистер Буш, ваш президент… (смех)

Marian Schwartz: You won’t see one here either!

ВС: … но этот человек почему-то управляет Америкой. Учитывая, что у России гораздо меньше опыт демократии, чем у вас, то у нас все происходит гораздо сложнее.

Студентка с деревянной прищепкой: Читая ваши книги, книги Пелевина… Вчера вы сказали, что литература – это отражение времени, настоящего, да? Когда я читаю Достоевского, я читаю: «красота спасет мир». Он видит в чем-то спасение. Для вас есть спасение для русского человека и, если есть, то в чем вы его видите?

ВС: А вы верите, что красота спасет мир, ммм?

Студентка: Не знаю… Не то что мир… Меня интересует Россия, потому что, читая ваши книжки, я вижу детали, и становится грустно.

ВС: Я не даю никаких рецептов. Я лишь пытаюсь отразить состояние людей и общества. Я думаю, что спасение надо искать не в литературе, безусловно, а в… for example, in love, да? Что такое литература? – Это бумага, покрытая типографской краской, а спасение – в живых людях, в живых чувствах, мне кажется. Но литература – это то что нам помогает не задохнуться от этих чувств. То что помогает нам видеть себя с затылка. Потому что мы каждый раз утром, когда чистим зубы, видим себя в зеркале и нравимся себе. Но если бы мы увидели себя с затылка, я думаю, что мы бы по-другому себя вели по отношению к другим людям. Литература, на мой взгляд, помогает нам это сделать. Если человек хочет, чтобы литература была сладкой конфетой или уютным креслом, то о’кей, но мне кажется, что это не спасение. Именно поэтому современная литература, честная современная литература, и есть такая жесткая. Вот я купил сегодня в этом магазине книгу… (показывает)

Marian Schwartz: He is selling somebody else’s book! (смех)

ВС: Это замечательный писатель, но очень жесткая литература.

Человек, побритый наголо: What’s that?

MS: «Glamorama» by Bret Ellis.

ВС: Я думаю, что спасение – в честной позиции писателя по отношению к миру.