Спектакль Петра Мамонова «Мыши и Зелененький» – это авторская визуализация двух одноименных альбомов «Мыши» и «Зелененький», а в театральной интерпретации эти тексты были представлены в спектакле «Мыши, Кай и Снежная Королева», премьера которого состоялась в театре им.Станиславского. Абсолютно эпилептическая пластика Мамонова и его рисующая напевная интонация – это театр одного актера. Его слова стекают в микрофон ручьями старческого пота, бьются в акробатической истерике на деревянном полу, сплетаются в один бесконечный поток, пробиваясь в наши души, как ослепительное утреннее солнце через незадернутые шторы. Блажен тот зритель, кто в тот чудесный летний вечер оставил свое окно открытым. Волшебный старец вонзил в их сердце острую льдинку, как Снежная Королева, а затем превратил всех разочарованных гордецов и неудачников в крохотных испуганных зайцев, трепещущих от невыразимой любви.

Кто здесь влюбленный заяц? Я, сидящий на пне, или зверь с торчащими ушами напротив? Вот букашки шаркают совсем без вреда. Укусят, вскочит прыщик, а назавтра прошло. А сколько придумано противоядий! А от зайцев – ничего нет, только любовь. И пусть наши уши потихонечку шевелятся, прислушиваясь к шуму листвы и надвигающемуся счастью. Я не буду тебя кусать, я сам боюсь. Тюкни меня по лбу палочкой, замети мои следы, перебеги дорогу и обнимемся. Я ведь тоже живой, как и ты.

Сказка Андерсена из века в век меняет облик главного героя с ледяным осколком в груди – Гамлет, Вертер, Печорин. Правда, в спектакле «Мыши, Кай и Снежная Королева» герои сказки играют весьма условную, почти декоративную роль. Современный Кай из видавшего виды Онегина давно превратился в толстого инфантильного очкарика, а дворец Снежной Королевы потерял свою сверкающую таинственность и стал гостеприимным домом для отрешенно философствующих инфантилов и меланхолических алкоголиков. А точнее – для всех простых смертных, грешных живых людей, о душе которых кричит со сцены автор. Мамонов заикается стихами, и его невидимые серые мыши о жизни разбегаются по залу, суетливыми стаями атакуя вечнозеленые зрительские головы, – мыши о зелененьком, сны о чем-то большем…

Я довольно большой, почти что взрослый, весь зелененький, такой симпатичный.

В коричневых брючках, на груди пятнышки, удался на славу!

Зашумят ручьи, вместе поползем к реке, немедленно будет лето,

Эх, нарожаем детушек, понастроим домиков, будем жить-поживать все разные.

– Петр Николаевич, создается ощущение, что на сцене нет актера, а есть только живой человек. В совершенно иной подаче, но в том же жанре говорения под музыку выступает, например, Евгений Гришковец, который четко делит себя на актера и человека.

– Я никогда не видел, что делает на сцене Гришковец. Но знаю, что он театральный актер. Я же не актер. Я пришел в театр с рок-сцены и, как повелось в рок-музыке, говорю только то, что у меня на душе. В театр я принес с собой эту рок-искренность. Головой нельзя играть, ничего не получится. Я продумываю только четкий видеоряд спектакля, а тело, начиная двигаться, само выдает остальное. В голове на выступлениях я использую только мозжечок, чтобы прикинуть, где можно кувыркнуться и не сломать себе шею. У меня нет никакого альтер-эго, никакого «другого» образа. Есть только мысли и чувства, которые я рассказываю со сцены. Я никого не изображаю, я не играю Чехова, Пушкина. На сцене я такой же, как в жизни – просто Петя Мамонов. Я играю все время только себя.

– Новосибирцы не видели Вас уже 20 лет, только на экране в фильмах «Игла» и «Такси-блюз». Вы мало гастролируете?

– Мы не гас-тро-ли-ру-ем, а просто ездим по разным местам. Особенно хорошо, если по мелким городишкам, потому что люди там реагируют не на образ легендарного Мамонова, а на то, что я делаю. В Москве и в Питере знают, чего от нас ожидать, там в театры приходят знатоки и резюмируют: «Ну да, Мамонов приблизительно то же делал и в группе». А в поселке Мирный, в Самаре, в Воронеже, в Перми, в Сибири все по-другому. Там люди живут тяжело, денег мало, а мои песни о том и есть, как человеку трудно и непонятно, как ему страшно. И когда он видит, что искусство – это не богемное кривляние, в душе его наступает праздник. Знаете, иногда не хочется никуда ехать. Вот у вас тут жара адская, играть тяжело, а у меня в деревне сейчас так хорошо, прохладно. Но людям надо послужить. Раз божьим промыслом мне дано умение писать песни, двигаться, значит, мне остается – не продавать это за звонкую монету и чистить свое тело, чтобы лучше принимать и отдавать. У каждого своя миссия. Девушка в трамвае в лютый мороз сутки напролет ходит и отрывает билетики. Когда я смотрю на это, я люблю эту девушку, и все, что я делаю, я делаю для неё.

– А Вы понимаете, что стиль Вашего творчества не воспринимают те, кто отрывает билетики? Эта девушка не будет Вас слушать.

– Не согласен с вами до злости! Откуда такое разделение на тех, кто «отрывает», и тех, кто «понимает»? Когда мы играли в пос. Мирный, на первый спектакль пришел весь город – все жители бараков собрались в огромном мраморном дворце – дети, бабушки. Сначала был ужас. Все кричали «Позор! Долой со сцены!» Но потом мы встретились с ними, устроили что-то вроде сельской пресс-конференции, и я объяснил им, что я делаю это именно для них, именно о них. После этого на всех остальных концертах был полный зал. Наверное, ни одного человека в поселке не осталось в стороне от наших выступлений. Нас провожали с цветами на вокзал, благодарили. Это самые так называемые низшие слои общества. Я такой же, как они. Я – с ними.

– Значит, Вы дядечка не такой уж особенный, как поете в своей песне?

– Особенные все люди, и я особенный. Каждый из нас сколько-нибудь времени просидел в пыли, но все мы произошли от Адама и Евы, а значит, мы родня. Какая ни есть, даже лицом в салате. Сегодня мы вдруг ссоримся и ненавидим, а завтра уже снова любим. И эта мысль радует невероятно.