Ольга Романова, журналист.

Нас объявили вне закона.
«Друзьям все, врагам закон» — обещали Муссолини и Франко. У диктатора Пу другая формула: «Друзьям — все, лояльным — закон и дышло, остальным — автозак и ОМОН».
Мы так не договаривались. Мы вообще никак не договаривались. Ты нас не спросил. А зря.
Ты лишил нас суда. Ты лишил нас защиты — от поборов и бандитов, от ментов с шампанским и пропагандистов с телеящиком, пытающих неокрепшие умы и разлагающих души. Ты лишил нас права избирать и быть избранными. Ты лишил нас свободы гулять по улицам городов и говорить все, что мы хотим и можем тебе сказать. Ты лишил нас церкви и веры в добро и справедливость, ты назвал черное белым, а розу — жабой. Ты знаешь, что ты — захватчик, ты привел с собой жадную и кичливую орду. В чужую вам страну, не родную и не интересную, дающую миру разве что черную вонючую жижу. Она, кстати, тоже принадлежит нам — не тебе.
Поэтому мы не будем договариваться.
С сексотами нельзя договориться, а бывших сексотов не бывает.
Уходи и уноси с собой все, что сможешь унести. Это самый большой компромисс, который еще можно нам предложить.
Это наша страна. Это наше будущее и наше настоящее — а ты останешься в прошлом. У тебя здесь нет сторонников — есть подельники. Твои подельники — от мала до велика, от райотдела милиции и райсуда до министерств и палат парламента — останутся здесь. И будут подвергнуты люстрации. Их дети и внуки не будут гордиться подвигами отцов. Они выучат главное: нельзя врать и воровать. Это — стыдно.
Они не будут объявлены вне закона: мы — не ты. Но они больше никогда не будут воровать и обманывать страну. Они будут жить долго — в России, потому что в России нужно жить долго, и они узнают, как надо жить в новом мире, если твой отец был фашистским бонзой.
...

Никита Алексеев, художник

MY TESTIMONY
На моей могиле прошу написать:
«Ne sous Staline,
Mort sous Poutine,
Такая жизнь!»
Причем первые две строчки на камне должны быть высечены шрифтом Garamond, а третья — церковно-славянской вязью с титлами и лигатурами. Извините, я архаист, а не новатор. Кроме того, прошу положить в мои белые тапочки мои два паспорта: в левый гражданина Российской Федерации, а в правый — Французской Республики. Впрочем, можно и наоборот, я уже не обижусь.
Нет, желательно, чтобы Путин и его команда куда-нибудь делись до того, как я сыграю в ящик. И заметьте: я, убежденный солипсист-агностик, в этом случае забочусь не столько о своей шкуре, но о всей humanitas. Почти как гениальная Инна Чурикова, которая в застойном фильме «Прошу слова» горевала о судьбе генсека Чилийской компартии Луиса Корвалана (интересно, кто-то из читателей «Афиши» помнит про Пиночета, диссидента Владимира Буковского и частушку брежневских времен «Поменяли хулигана на Луиса Корвалана?»).
Да-да, Пиночет, прахом ему земля. Между прочим, у него неприличная фамилия: pin hochet на бретонско-французском patois — это «минетчик». Да и «путин» ни в коем случае нельзя произносить при несовершеннолетних, независимо от их будущей ориентации. Коннотация этого звукосочетания ясна: с одной стороны putaine, а с другой — put in и put out. То есть сплошное бл...дство и бессмысленные фрикции.
А если вы не исполните мою волю насчет гарамона, церковно-славянской вязи, не разбросаете над моей могилой антиправительственные листовки и не сыграете во все дудки атлантистский гимн «Ода к радости», то и хрен с вами. Я уже не обижусь.
До этого — буду заниматься своим делом. Любоваться облаками, плывущими в небе. Рисовать картинки. Что-то писать. В меру сил издеваться над придурками, по полному своему недоумию пришедшими к власти в моей первой и главной стране (по-французски я думаю хорошо, но говорю хуже, а по-русски — наоборот, что является увесистым вещдоком моей принадлежности к русской культуре). В начале зимы буду радоваться снегу. Гулять с собакой, которая почти старше меня. Весной радоваться солнцу и цветущим деревьям. Ругаться с друзьями. В середине лета, между прочим, слушать жаворонка или мучиться от жары. Осенью, ожидая зиму, ждать весну и перечитывать Александра Сергеевича, про очей очарованье.
Куда мне до Пушкина. Я не могу найти в моем скудном словаре нужные слова для того, как полна чудес жизнь, которую живет каждый из нас!

Лев Рубинштейн, поэт.

Так исторически сложилось, что слово «фашизм» в наших широтах использовалось часто и густо и трактовалось настолько расширительно, что к нашим дням вроде бы и вовсе утратило свою инструментальную остроту и энергию. Фашистами просто именуют друг друга бранящиеся, заменяя этим словом прочие слова, такие как «урод», «скотина», «злодей». А «фашизмом» обозначают любое социальное или даже бытовое явление, которое резко контрастирует с чьими-либо представлениями о норме. «Какая-то совершенно фашистская погода», — приходилось услышать мне. «Не ходи туда—там кормят какой-то фашистской едой». И так далее.
А вот при всем при том как-то незаметно мы все вдруг очнулись посреди фашистского государства. Не метафорически фашистского — нет. И не патетически-фашистского — без всякой карнавально-апеннинской риторики или сумрачно-германских мифологем. Без факельных
шествий и ритуальных сожжений книг. Без специфической, но все же несомненной честности и открытости намерений, свойственных классическому фашизму и, в общем-то, его и погубивших.
И даже без его азиатско-византийского извода, названного в свое время сталинизмом. Нет, без всего этого.
Мы оказались посреди скучного, рутинного, мучительно провинциального и даже не слишком кровожадного, хотя и отчетливо гнусного фашизма то ли боливийского, то ли парагвайского разлива, где демонстративное беззаконие прикрывается декоративной конституцией, а граждане привыкли ощущать себя жителями оккупированных городов.
Нынешнее протестное движение —это не движение против «жуликов и воров». И не движение «за честность выборов». Хотя и это, разумеется, тоже. Но это в данном случае скорее вторично.
Это движение, конечно же, именно антифашистское и именно таковым, как мне кажется, оно и должно себя осознавать. И именно такое ясное и вполне определенное самоосознание может прибавить сил, осмысленности и ясности и намерениям, и действиям всех тех, кто в силу различных причин, первыми из которых являются представления о достоинстве личности и о цивилизованном состоянии общественной жизни, не намерен мириться с существованием в фашистском государстве.

Евгений Федоров, музыкант

Я НЕ ПОМНЮ, КТО СКАЗАЛ, ЧТО ДАЖЕ САМОЕ СВОЛОЧНОЕ ГОСУДАРСТВО В МОМЕНТ ОПАСНОСТИ НАЧИНАЕТ ГОРДО ИМЕНОВАТЬ СЕБЯ «РОДИНА». ВЕРОЯТНЕЕ ВСЕГО, ВОТ СЛУЧИСЬ ЧТО-И МЫ ВСЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРИДЕМ НА ЕГО ЗАЩИТУ, ДОБРОВОЛЬНО, ПЛЕЧОМ К ПЛЕЧУ, КАК В ПЕСНЕ.
НО ПОКА ВЛАСТИ НА НАС АБСОЛЮТНО НАПЛЕВАТЬ, МНЕ, КАК ЧЕЛОВЕКУ, КОТОРОМУ НРАВИТСЯ СЧИТАТЬ, ЧТО ОН СТРЕМИТСЯ К ГАРМОНИИ, КАЖЕТСЯ, ЧТО И ЗДЕСЬ НАДО БЫТЬ СИММЕТРИЧНЫМ. ТО ЕСТЬ АБСОЛЮТНО ИГНОРИРОВАТЬ ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ ТАМ, У НИХ.
СТРОИТЬ СВОЮ СОБСТВЕННУЮ ДРУЖЕЛЮБНУЮ, НО ПРИНЦИПИАЛЬНО ДРУГУЮ ВСЕЛЕННУЮ ИХ УДОВОЛЬСТВИЕМ ПРИГЛАШАТЬ ТУДА ВСЕХ ЖЕЛАЮЩИХ.
СПОКОЙНО И МНОГО РАБОТАТЬ - С ГОРЯЧИМ СЕРДЦЕМ И ХОЛОДНОЙ БЕСПОЩАДНОЙ ЯСНОСТЬЮ В УМЕ, ЭТО ВООБЩЕ ХОРОШИЙ МОМЕНТ, ЧТОБЫ ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ПОСЛЕДНИХ ВРЕДНЫХ ПРИВЫЧЕК.
НЕ ДАВАТЬ ИМ ОРУЖИЯ ПРОТИВ СЕБЯ. СМЕЯТЬСЯ НАД НИМИ. ОНИ ЭТОГО НЕ ВЫНОСЯТ. ГЛАВНОЕ - СОХРАНЯТЬ ДОСТОИНСТВО И НЕ ОПУСКАТЬСЯ ДО ИХ СОРТИРНОГО МЕНТОВСКОГО ЮМОРКА: НЕ ИГРАТЬ НА ИХ ТЕРРИТОРИИ НИ ПРИ КАКИХ УСЛОВИЯХ, НЕ ДАВАТЬ ИМ ВТЯНУТЬ СЕБЯ В ДИАЛОГ, ЗВУЧАЩИЙ НА ИХ ЯЗЫКЕ.
В КОНЦЕ КОНЦОВ, САМЫЕ ЛУЧШИЕ ВЕЩИ В ЖИЗНИ ПРОИСХОДЯТ БЕЗ УЧАСТИЯ ГОСУДАРСТВА.
СВОЕГО РЕБЕНКА ПОЦЕЛОВАТЬ В ЖИВОТ Я МОГУ И САМ - МНОГОКРАТНО, С УДОВОЛЬСТВИЕМ И ИСКРЕННЕ. БЕЗ ТЕЛЕКАМЕР.