Холодное утро, пропитанное сыростью и глицериновым мылом, ладаном и цитрусовым ароматом моющего средства.
Утро, пропитанное болью и разочарованием.
Пропитанное влагой… для неё - серым пятном на белой наволочке. Солёным пятном с нежными розовыми разводами на подушке из чистого пуха.
Солнце вгоняло в жилы лето, которое должно было стать «долгожданным для совместного отпуска в какую-нибудь экзотическую страну». Таким Тина уже давно его себе представляла – рисовала свои картины, собственный идеальный отпуск, на две недели – счастливые четырнадцать дней.
А теперь она прослушивает чат своего детства через высокие толстые стены, обклеенные плакатами The Devil Wears Prada, Placebo и Yellowcard, - новые обои поверх старых зелёных полотен, заляпанных бурыми подтёками с верхних этажей здания. Скрывающих всю прошлую жизнь комнаты, все её дырочки в стенах, где раньше висели картины и фотографии из семейного фотоальбома.
Тёмный угол с паутиной заставлен антресолью из сосны и пластика с виниловыми пластинками. Пыльные бумажные обложки, призрачные голоса на старых пластинка, таких старых, что голос уже скрипит, раздаётся треск и шипение, искажаются голоса и становится понятно, что Джон Ленон давно не с нами, а это его тень так сладко засасывает нижнюю губу, чтобы спеть припев Girl.
Этот угол, где раньше были серые комки паутины – это часть её воспоминаний.
Когда она часами стояла, наблюдая за пауками, подавливая в себе горячие слёзы и рвотные позывы. Когда она не хотела быть одним целым с местом, которое они все называют «милый дом».
Когда проблема с ингалянтами стала критической. Она ловила в семнадцать лет «мультики», в тёмном грязном углу, пока отец отсчитывал время её наказания. Её проблема выросла, как растёт головная опухоль в результате облучения, быстро, мгновенно. Пока Тина однажды не свалилась на колени перед стыком двух стен с острой интоксикацией психоактивными веществами.

Солнце вгоняло в жилы бритву с чёрной хромированной рукояткой. С прохладным лезвием, тонким, два дюйма – не больше.
Сидя на кровати, этим утром, в этой комнате. Когда оно только началось с горьких шоколадных конфет, приторного чая и солёного лимона, а закончится резким потемнением в глазах, в липкой луже тёплой крови.

Тина не потенциальная самоубийца. И никогда ею не была. Её страсть, её искусство жить. Она всегда говорила, что жизнь – она самая натуральная и реальная, только набита самообманом, на который все так охотно ведутся, глотая сладкую ложь. Пусть мы сами это придумали. Безалкогольное пиво, соевое мясо, молоко без лактозы, резиновые женщины, сахарозаменитель, деньги, не подкрепленные золотом… - ложь! Способы обмануть себя, убирая сущность, считая что ничего по сути не изменилось. Какая разница кто лежит на твоём диване, тёплое тело любимой женщины или бездушная китайская кукла, какая разница – если тебе сегодня вечером ЗАХОТЕЛОСЬ, какая разница кому вогнать.
Обман.
Имплонтант в твоём сознании…

Убить себя не такой уж большой грех. Не в том суть, когда ты лишаешь себя жизни. Ты убиваешь своих близких.
Нас опять обманули, прикрываясь словом божьим.

Когда-то она проходила реабилитационный курс, чтобы восстановить психику. Чтобы больше никогда, никогда не возвращаться к ингалянтам. Продолжить нормальную жизнь, вырастить детей и уйти из жизни без боли. Чтобы даже вероятности такой не было – мать одиночка искалечит родных детей под действием клея, заляпав пол квартиры своей кровью из носа и их соплями.
Чтобы никогда не всасывать страх обратно внутрь. Будто бы одним свежим жарким утром ты можешь «соскочить с петель» и убить своё прекрасное будущее, будущее любимых людей.
Никогда не воскрешать в себе того подростка, семнадцатилетнюю девочку, уткнувшуюся в угол с паутиной и чёрными пауками.

Тина на белых простынях, со своей розово-жёлтой кожей и русыми жидкими волосами. Колени плотно сжаты между собой, колени сжаты и обхвачены руками. Она не двигается, замерла как статуя, плотно сжимая в кулаке чёрную хромированную рукоятку бритвы, сильно, так что костяшки пальцев побелели и вздулись голубые вены.
Голая обвисшая грудь – её дань времени и детям. Её жертва – собственная красивая грудь, ставшая чем-то вроде бутылочки для молока.
Тина, со своей сухой кожей вокруг глаз, со своими влажными глазами, подносила сигарету к губам, в розовой помаде. Делала тягу. Выпускала синий дым из лёгких, снова затягивалась и стряхивала пепел. Белый пепел по пожелтевшей немолодой коже, скатывается по всё ещё гладкому животу, и застревает в жёстких лобковых волосах. Она видит своё сгорбленное отражение в залакированной дверце шкафа. Эту голую жалкую фигуру матери, забитой смертью сына и пропажей дочери. Она смотрит и смотрит на себя, не отводя тяжёлого взгляда. Смотрит как немое кино, где она – главная и единственная актриса. Эмоционально истощённая, постаревшая. И жидкие русые волосы лежат на костлявых плечах, подымаются в ритме дыхания.

А потом – хлыщ – и жилистое запястье, сплетенье вен чувствуют холод металла и поцелуй антикварной бритвы. Боль кипятком пробегает по руке. Хлыщ – ещё одна ранка. За ней ещё и ещё. И уже никак не остановится. Механизм запущен. Самоуничтожение. В сознании красная лампа мигает в темноте, гудит сирена. Очень громко. Раз за разом, Тина превращается в прошлую себя, ей снова семнадцать, и она в тёмном углу с чёрными пауками. «Милый дом» не за что не будет её домом. Пусть ради этого придётся умереть.
Запредельно больно. Но если она остановит бритву, скользящую по мягкой упругой руке – тогда всё. Болевой шок и её смерть. Настоящая. Маленькая и ёмкая. Как точка в конце Смс.
Гудит сирена.
Синий дым струёй подымается к потолку от тлеющего окурка на кровати.
Красные розы расцветают на белой подушке. Смешанные с солью и водой.
Утро, пропитанное сладким запахом гниющих фруктов. Там где над вазой кружились жирные мухи, садились на почерневшие бананы и яблоки с коричневыми пятнами. Яблоки, что сочились забродившим соком. Волосатые мухи, что откладывали личинок. Эти источники заразы дизентерией.
Тина ещё жива. Кромсает своё запястье. Рот полуоткрыт и из него валят клубочки дыма, остатки от затяжки. Грудь трясётся от всхлипов, дотрагивается согнутых колен.
Сирена в мозгах продолжает гудеть

Ничто так не утомляет, как ожидание поезда, особенно когда лежишь на рельсах.

Всё это время она задаёт себе вопросы, ищет выход, приходит к тупику и делает новый рубец.
Сирена разрывает ушные перепонки. Тина ничего не слышит, кроме гудков. Холодный пот с виска в букет красных роз на кровати.
«дай мне смысл, чтобы я не платила небом!»
Самоубийство – мольба о помощи, которую никто не услышал.
Их маленькая квартира на четвёртом этаже. Высоки потолки и толстые стены. И Немые соседи. И ничего кроме эха, ничего кроме дождя. Полный мрак.

Самоубийство…чёрт с два.. попытка сбежать от самого себя. Идиотский побег. Бессмысленный. И мы все знаем, от чего никогда не убежишь – так это от своих депрессивных мыслей.
Солнце вгоняет в жилы разочарование.

Из последних новостей:
604-метровый утёс Pulpit Rock, с которого бросились двадцатилетний норвежец и семнадцатилетняя австрийка — партнёры по суициду, нашедшие друг друга через Интернет.

А потом все те, кто воткнулся в тупик, но проломил его и пошёл дальше.. никто не знает куда..
Майкл Хатченс, лидер-вокалист группы INXSЖ; Мерлин Монро, самая сексапильная блондинка Америки; Курт Кобейн, Nirvana… их призрачные голоса горячо любимы фанатами, их до сих пор любят…этих несчастных, с их нелепыми смертями.

Сирена воет. Там, за окном дождь стучит по карнизу.
Нет ничего страшнее пережить своих детей.
Она износила себя до точки.
Тина, в таком же тупике. Её тупике – с паутиной, заклеенной постерами Билли Джо.
И в лужице горячей крови, толчками вытекающей из руки.
Но в какой-то момент наступает тишина. Кто-то выключил сирену. Тина лежит на кровати, тяжело дышит, желтоватая кожа смочилась кровью. Розовая помада на губах – как яркое пятно на бледном блине её лица. Кончики русых волос слиплись.
И маленький телефон надрывается на кофейном столике Егора, у кровати.
Кто-то выключил сирену!
Рука трясётся и пульсирует, а вторая зажимает её выше рубцов.
Дешёвые сигареты и палёное солнце.
Всё, чем запомнилось это утро.
Дрожащие пальцы подносят телефон к уху.
Через три минуты Тина пережимает запястье резиновой верёвкой, принимает душ и закуривает сигарету на подоконнике. В комнате с кошмарами. Она уходит из дома, втискивая усталые ступни в туфли тридцать седьмого размера. Чёрные. Лакированные. Она надевает чёрные свитер. Её губы красно-алые. Она хлопает входной дверью, так и не потрудившись закрыть её на ключ.