Задачи в отношении России
I. Введение

Очевидно, что Россия, как собственно сила, так и как центр мирового коммунистического движения, в настоящий момент стала представлять очень серьезную проблему для внешней политики США, и в нашей стране существует глубокая неудовлетворенность и обеспокоенность относительно целей и методов советских лидеров. Таким образом политика нашего правительства в значительной мере обусловлена желанием скорректировать советскую политику и изменить международную ситуацию, к которой она уже привела.

Однако пока нет четкой формулировки основных задач США по отношению к России. Ввиду вовлеченности нашего правительства в отношения с Россией особенно важно, чтобы такие задачи были бы сформулированы и приняты в качестве рабочих программ всеми подразделениями нашего правительства, имеющими дело с проблемами России и коммунизма. Иначе возможны серьезные расхождения в направлениях национальных усилий для разрешения проблемы, имеющей огромное международное значение.
II. Общие соображения.

Существуют два подхода к увязке национальных задач с факторами войны и мира.

Первый подход состоит в том, что национальные задачи постоянны и не должны изменяться в зависимости от того, находится ли страна в ситуации войны или мира; к их достижению следует постоянно стремиться, смотря по обстоятельствам, как невоенными, так и военными средствами, Этот подход был лучше всего сформулирован Клаузевицем : «Война есть продолжение политики другими средствами».

Противоположный подход состоит в том, чтобы рассматривать национальные задачи во время мира и национальные задачи во время войны как существенно различные. Согласно этому подходу, война формирует собственные политические задачи, которые как правило имеют приоритет перед обычными задачами мирного времени. Такой подход в целом преобладает в нашей стране. В основном именно такой подход преобладал и в последней войне, когда выигрыш собственно войны, как военной операции, стал важнейшей задачей политики США, а все прочие соображения были ей подчинены.

Ясно, что в случае американских задач в отношении России ни один из этих подходов не может полностью возобладать.

Во-первых, для разворачивающейся в настоящее время политической войны наше правительство вынуждено уже сейчас, во время мира, ставить более определенные и активные задачи по отношению к России, чем те, которые ему приходилось формулировать по отношению к Германии или Японии в самом разгаре военных действий с этими странами.

Во-вторых, опыт прошедшей войны научил нас тому, что желательно увязывать наши военные усилия с ясным и реалистичным представлением о тех задачах, которые мы собираемся решать в долговременной перспективе. Это особенно важно в случае войны с Советским Союзом. Мы едва ли можем ожидать завершить такую войну с той же военной и политической определенностью, как последнюю войну с Германией и Японией. Поэтому если всем не станет ясно, что наши задачи не состоят в военной победе ради победы, то общественности США будет затруднительно осознать, что же действительно является благоприятным разрешением конфликта. Общественное мнение могло бы ожидать гораздо большего на путях военного решения, чем это необходимо или даже желательно с точки зрения подлинного решения наших задач. Если бы народ воспринял идею, что наша задача — безусловная капитуляция, тотальная оккупация и установление военного управления по образцу Германии и Японии, то он естественно ощутил бы любые меньшие по сравнению с этим достижения, как вообще не являющиеся настоящей победой, и мог бы не оценить по достоинству действительно искреннее и конструктивное урегулирование.

Наконец мы должны признать, что советские задачи сами по себе практически неизменны. Например, советские территориальные цели в Восточной Европе — как стало очевидно во время войны — очень схожи с теми программами, которые Советское правительство пыталось реализовать невоенными средствами в 1939 и 1940, и фактически также с определенными стратегическими и политическими концепциями, на которые опиралась политика царизма перед первой мировой войной. При встрече со столь неизменной политикой, упорно проводимой посредством как войны, так и мира, нам необходимо противопоставить ей не менее постоянную и устойчивую политику. Вообще говоря, сама природа отношений Советского Союза с остальным миром такова, что эти отношения представляет собой непрерывный антагонизм и конфликт, иногда происходящий в рамках формального мира, а иногда в юридических рамках войны. С другой стороны ясно, что демократия не может, подобно тоталитарным государствам, полностью отождествлять задачи мирного и военного времени. Ее неприятие войны, как метода внешней политики, настолько сильно, что она неизбежно будет склоняться к модификации своих задач мирного времени в надежде, что они могут быть решены без обращения к оружию. Когда же эти надежды и эти ограничения исчезают в результате войны, разразившейся из-за провокации или по другим причинам, возмущенное демократическое общественное мнение обычно либо требует формулировки других задач, часто карательного характера, которые не были бы поддержаны во время мира, либо немедленной реализации таких целей, терпеливая подготовка к достижению которых в других условиях могла бы вестись путем постепенного давления на протяжениии десятилетий. Таким образом было бы нереалистичным предполагать, что правительство США могло бы действовать во время войны на основе точно того же набора задач, или хотя бы руководствоваться тем же самым графиком их решения, что и во время мира.

В то же время следует понимать, что чем меньше расхождение между задачами мирного и военного времени, тем больше вероятность того, что успешные военные усилия будут успешны и в политическом отношении. Если задачи действительно вытекают из основных национальных интересов, то они стоят того, чтобы осознанно сформулировать и решать их как во время войны, так и во время мира. Задачи, возникающие вследствие эмоций военного времени, не годятся для выражения сбалансированной концепции долговременных национальных интересов. Поэтому правительству следует уже теперь, до возникновения любых военных действий, предпринять все усилия по планированию и определению по отношению к России наших текущих задач мирного времени и наших гипотетических задач военного времени, и по возможности сократить разрыв между ними.
III. Основные задачи.

Нашими основными задачами в отношении России на самом деле являются только две следующие :
а. Уменьшить мощь и влияние Москвы до таких пределов, при которых она больше не будет представлять угрозу миру и стабильности международного сообщества;
и
б. Внести фундаментальные изменения в теорию и практику международных отношений, которых придерживается правительство, находящееся у власти в России.

С решением этих двух задач наши проблемы в отношениях с Россией сократились бы до уровня, который можно было бы счесть нормальным.

Перед тем, как обсуждать способы решения этих задач соответственно в мирных и военных условиях, рассмотрим их несколько подробнее.
1. Территориальное сокращение российской мощи и влияния.

Существуют две сферы, в которых мощь и влияние Москвы простирается за пределы границ Советского Союза в формах, наносящих ущерб миру и стабильности международного сообщества.

Первая из этих сфер — то, что можно назвать зоной сателлитов : а именно зона, в которой решающее политическое влияние принадлежит Кремлю. Следует отметить, что в этой зоне, которая территориально целиком прилегает к Советсткому Союзу, решающим фактором в установлении и поддержании советской гегемонии явилось присутствие или близость советской вооруженной мощи.

Вторая из этих сфер охватывает отношения между центром власти, правящим Советским Союзом, с одной стороны и, с другой стороны, группами или партиями за рубежом, за пределами зоны сателлитов, которые обращаются к России, как к политическому вдохновителю, и, осознанно или нет, проявляют свою лояльность по отношению к ней.

Для эффективного решения в обеих сферах первой из указанных выше задач необходимо сократить до разумных пределов несоразмерные проявления российской мощи. Странам, находящимся в зоне сателлитов, должна быть предоставлена возможость коренным образом освободиться от русского господства и из-под российского идеологического влияния. Также должен быть основательно разоблачен миф, который заставляет миллионы людей в странах, удаленных от Советских границ, смотреть на Москву, как на выдающийся источник надежды человечества на улучшение, а следы воздействия этого мифа должны быть полностью ликвидированы.

Следует заметить, что в обоих случаях эти задачи могут быть в принципе решены без неизбежного порождения последствий, непосредственно и решительно затрагивающих престиж Советского государства.

Во второй из двух сфер полное освобождение из-под российской власти возможно без затрагивания жизненно важных интересов Российского государства, так как в этой сфере московское влияние распространяется по тщательно скрытым каналам, существование которых отрицает и сама Москва. Таким образом устранение структуры власти, ранее известной как Третий Интернационал и пережившей собственное имя, не вызовет никакого формального унижения правительства в Москве и не потребует никаких формальных уступок со стороны Советского государства.

То же самое в основном, однако не полностью, верно и для первой из двух сфер. Москва также отрицает факт формального советского господства в зоне сателлитов и пытается замаскировать его механизм. Как в настоящее время демонстрирует инцидент с Тито, нарушение московского контроля не обязательно рассматривается как событие, затрагивающие сами государства. В даном случае оно трактуется обеими сторонами, как межпартийный конфликт; особое внимание уделяется повсеместному подчеркиванию того, что никакие вопросы государственного престижа здесь не затронуты. То же самое может предположительно произойти в любом месте зоны сателлитов без формального ущемления достоинства Советского государства.

Мы однако, сталкиваемся и с более сложной проблемой : расширение границ Советского Союза после 1939 года. Это расширение не может во всех случаях рассматриваться как серьезный ущерб международному миру и стабильности, а в ряде случаев оно даже может рассматриваться, с точки зрения наших задач, как полностью приемлемое для целей поддержания мира. В других же случаях, особенно касающихся прибалтийских стран, вопрос более сложен. Мы действительно не можем проявить безразличие к дальнейшей судьбе прибалтийских народов.

Это отражено и в нашей нынешней политике признания по отношению к этим странам. Мы едва ли можем согласиться, что угроза международному миру и стабильности действительно устранена, когда Европа поставлена перед фактом возможности сокрушения Москвой этих трех малых стран, не виновных ни в какой реальной провокации и доказавших способность вести собственные дела прогрессивным образом, не угрожая интересам соседей. Таким образом было бы логично рассматривать, как часть задач США, восстановление для этих государств по крайней мере некоего подобия недавнего состояния свободы и независимости.

Однако ясно, что их полная независимость повлекла бы фактическое сокращение территории, контролируемой Советским правительством. Таким образом это напрямую затронуло бы достоинство и жизненные интересы Советского государства как такового. Не стоит предполагать, что это может быть осуществлено без войны. Поэтому если мы считаем, что основная задача, сформулированная выше, важна как в условиях мира, так и войны, то мы должны логично заключить, что в условиях мира наша задача должна состоять только в том, чтобы побудить Москву разрешить репатриацию в прибалтийские страны всех насильственно высланных и установление в этих странах автономных режимов, в основном удовлетворяющих культурным потребностям и национальным стремлениям их народов. В случае войны мы могли бы при необходимости стремиться пойти и дальше. Но этого дальнейшее зависело бы от характера российского режима, который господствовал бы на этой территории после следующей войны, и нам нет необходимости решать этот вопрос заранее.

Следовательно, утверждая, что мы должны уменьшить мощь и влияние Кремля до пределов, при которых он больше не будет представлять угрозы миру и стабильности международного сообщества, мы имеем право отметить, что эта задача может логично решаться не только в случае войны, но также и во время мира мирными средствами,и что в последнем случае нет необходимости затрагивать престиж Советского правительства, что автоматически сделало бы войну неизбежной.
2. Изменение теории и практики международных отношений, которым следует Москва.

Наши сложности с нынешним Советским правительством связаны главным образом с тем, что его лидеры исповедуют в теории и практике международных отношений концепции, не только противоположные нашим собственным, но и очевидно несовместимые с мирным и взаимовыгодным развитием отношений между этим правительством и другими членами международного сообщества, как индивидуальными, так и коллективными.

Главными среди этих концепций являются следующие:
(а) Что мирное сосуществование и взаимное сотрудничество суверенных и независимых государств на основе равенства и взаимного уважения иллюзорно и невозможно;
(б) Что конфликты являются основой международной жизни, при этом, как в случае Советского Союза и капиталистических стран, ни одна сторона не признает превосходства другой;
(в) Что режимы, не признающие авторитета и идеологического превосходства Москвы, безнравственны и пагубны для прогресса человечества, и долг всех здравомыслящих людей повсеместно добиваться свержения и ослабления таких режимов любыми тактически подходящими методами;
(г) Что в дальней перспективе невозможно сближение интересов коммунистического и некоммунистического мира путем взаимного сотрудничества, эти интересы в основе своей антагонистичны и противоречат друг другу;
и
(д) Что произвольные индивидуальные контакты между людьми из мира под коммунистическим господством с людьми за пределами этого мира являются злом и не способствуют общему прогрессу человечества.

Очевидно, что недостаточно прекращения доминирования этих концепций в советской или российской теории и практике международных отношений. Необходима их замена на практически противоположные.

А именно:
(а) Что суверенные и равноправные страны могут мирно сосуществовать бок о бок и сотрудничать друг с другом без претензий или попыток установить одностороннее господство;
(б) Что конфликт не является необходимой основой международной жизни, что народы могут иметь общие интересы, не имея полного согласия в идеологии и не подчиняясь единому авторитету;
(в) Что народы других стран имеют законное право преследовать национальные цели, расходящиеся с коммунистической идеологией, и что долг всех здравомыслящих людей исповедывать терпимость к чужим идеям, скрупулезно соблюдать невмешательство во внутренние дела других на основе взаимности, и использовать только порядочные и честные методы в ведении международных дел;
(г) Что международное сотрудничество может и должно сближать интересы обеих сторон даже и при различии их идеологических платформ;
и
(д) Что индивидуальные контакты между людьми по разные стороны международных границ желательны и должны поощряться как процесс, способствующий общему прогрессу человечества.

Тогда немедленно встает вопрос, является ли принятие Москвой таких концепций задачей, которую мы можем всерьез надеяться решить, не прибегая к войне и к свержению Советского правительства. Мы должны смотреть в лицо тому факту, что Советское правительство в его нынешнем виде является и будет оставаться постоянной угрозой нашему народу и миру.

Совешенно ясно, что нынешние лидеры Советского Союза никогда не смогут сами воспринять концепции, подобные изложенным выше, как разумные и желательные. Точно так же ясно, что переход к доминированию таких концепций в русском коммунистическом движении в нынешних обстоятельствах означал бы интеллектуальную революцию внутри этого движения, равносильную преобразованию его политической индивидуальности и отказу от основных претензий на существование в качестве особой жизненной силы среди множества мировых идеологических течений.

Такого рода концепции могли бы возобладать в российском коммунистическом движении только если бы, в результате длительного процесса перемен и эрозии, это движение изжило те импульсы, которые изначально породили его и дали ему жизненную силу, и приобрело совершенно иное, отличное от сегодняшнего, значение в мире.

Тогда можно было бы заключить (а московские теологи немедленно именно так бы это и проинтерпретировали), что заявление о нашем стремлении к принятию Москвой этих концепций равносильно объявлению нашей задачей свержение Советской власти. С этой точки зрения можно было бы утверждать, что такая задача неразрешима без войны, и мы тем самым якобы признаем, что нашей задачей по отношению к Советскому Союзу в конечном счете является война и насильственное свержение Советской власти.

Принять такую точку зрения было бы опасной ошибкой.

Во-первых, мы не связаны никакими временными ограничениями в решении наших задач в условиях мира. У нас нет никаких жестких временных периодов войны и мира, которые подталкивали бы нас к необходимости решения наших задач мирного времени к определенной дате, «иначе будет поздно». Задачи национальной политики в мирное время никогда не следует рассматривать в статических терминах. Постольку, поскольку это наши основные, ценностные задачи, они не относятся к тем, которые допускают полное и окончательное решение, подобно конкретным боевым задачам на войне. Задачи политики мирного времени следует рассматривать скорее как направления движения, а не как физически достижимые пункты назначения.

Во-вторых, мы полностью в своем праве и не должны испытывать чувства вины, работая над разрушением концепций, несовместимых с миром и стабильностью во всем мире, и заменой их на концепции терпимости и международного сотрудничества. Не наше дело вычислять, к какому внутреннему развитию может привести принятие таких концепций в другой стране, мы также не обязаны ощущать какую бы то ни было ответственность за это развитие. Если советские лидеры обнаружат, что растущее преобладание более просвещенных концепций международных отношений несовместимо с сохранением их внутренней власти в России, ответственность за это несут они, а не мы. Это дело их собственной сознательности и сознательности народов Советского Союза. Работа над принятием справедливых и внушающих надежду концепций международной жизни является не только нашим моральным правом, но и нашей моральной обязанностью. Поступая таким образом, мы можем не заботиться о том, куда полетит стружка в вопросах внутреннего развития.

Мы не можем определенно утверждать, что успешное решение нами обсуждаемых задач приведет к распаду Советской власти, так как нам неизвестны соответствующие временные факторы. Вполне возможно, что под давлением времени и обстоятельств определенные исходные концепции коммунистического движения могут постепенно измениться в России примерно так же, как изменились определенные исходные концепции Американской революции в нашей собственной стране.

Мы, однако, имеем право полагать и публично заявлять, что наша задача состоит в том, чтобы всеми имеющимися в нашем распоряжении средствами донести до российского народа и правительства более просвещенный взгляд на международные отношения, и что поступая таким образом, мы, как правительство, не занимаем никакой позиции по отношению к внутренним делам России.

Ясно, что в случае войны вопросы такого рода стоять не будут. Если бы война между нашей страной и Советским Союзом началась, наше правительство было бы свободно в выборе средств, направленных на решение основных задач, и условий, исполнения которых оно пожелало бы потребовать от российской власти или российских властей при успехе военных операций. Будут ли эти условия подразумевать свержение Советской власти, является исключительно вопросом целесообразности, который обсуждается ниже.

Вторая из двух основных задач таким образом также может решаться как во время мира, так и во время войны. Эта задача, как и первая, может соответственно считаться основополагающей, откуда и вытекает формулировка нашей политики в условиях как мира, так и войны.

http://www.slavya.ru/trad/history/genezis/sed.htm

Этногенез восточных славян



Этногенез восточных славян



Москва
2002
Этногенез – момент зарождения и последующий процесс развития какого-либо
народа, приведший к определенному состоянию, виду, явлению. Включает как
начальные этапы возникновения какого-либо народа, так и дальнейшее
формирование его этнографических, лингвистических и антропологических
особенностей.

К восточнославянским народам относят русских, украинцев и белорусов, а
также субэтнические группы малой численности: поморы, казаки донские,
казаки запорожские, казаки-некрасовцы, русскоустьинцы, марковцы и
некоторые другие. Территория проживания этих народов компактна,
ограничена с запада Польшей, прибалтийскими странами, странами
Скандинавии, с севера – Северным Ледовитым океаном, далее с востока
реками Двина и Волга и с юга – Черным морем. Основная часть приходится на
Восточноевропейскую равнину, которая диктует основной ланшафт территории
(равнины, зона лиственных лесов). Климат умеренный.

Антропологическая литература о восточных славянах очень велика. А.П.
Богданов (1865) был первым, кто показал роль финских этнических элементов
в антропологическом составе восточных славян. Н.Ю. Зограф собрал обширные
антропологические данные по волго-камско-уральскому региону. Е.М.
Чепурковский (1913) впервые собрал очень полные антропологические данные,
характеризующие основные типологические варианты, и предложил гипотезу
формирования русского народа на финском субстрате с участием пришлых
элементов. В.В. Бунак (1932) разработал первую антропологическую
классификацию восточнославянских народов и показал большую важность
переселений с запада, с одной стороны, и автохтонного субстрата с другой.
Т.А. Трофимова (1946) создала более детальную классификацию восточных
славян и концепциюих автохтонного происхождения с участием элементов,
присутствующих у финнов. Г.Ф. Дебец (1948) также защищал гипотезу
автохтонного происхождения восточных славян и невозможность выделения
антропологических особенностей, специфических только для славян. Сводка
основных табличных данных из этих работ произведена Ю.А. Дурново (1965).

Антропологические особенности современного восточнославянского
населения изучались Русской антропологической экспедицией Института
этнографии АН СССР под руководством В. В. Бунака, Украинской
антропологической экспедицией Украинской АН ССР под руководством В. Д.
Дяченко. Белорусы обследовались во время работы Прибалтийской антрополого-
этнографической экспедиции (Витов, Марк, Чебоксаров, 1959) и Украинской
экспедицией и отдельными исследователями – В.В. Бунаком, Р.Я. Денисовой,
В.Д. Дяченко, М.В. Витовым.

Для восточных славян характерно два антропологических типа: атланто-
балтийский и среднеевропейский.
Атланто-балтийская малая раса характеризуется светлой пигментацией
кожи, светлыми оттенками глаз и волос. Волосы широковолнистые и мягкие,
рост бороды средний и выше среднего, третичный волосяной покров – от
среднего до слабого. Лицо и голова достаточно крупные. Головной указатель
– на границы долихо- и мезокефалии, высота лица несколько преобладает над
шириной. Высота нижнего отдела лица значительная. Нос обычно прямой и
узкий, с высоким переносьем. Характерна для популяций русских и
беларусов.
Среднеевропейская малая раса близка к атланто-балтийской, но
отличается более сильной пигментацией волос («пояс шатенов»). Головной
указатель, как правило, брахикефальный. Большинство пропорций лица имеют
средние значения. Рост бороды средний и выше среднего, третичный
волосяной покров умеренный. Нос с прямой спинкой и высоким переносьем,
длина его варьирует. Восточные варианты этой расы светлее. Характерна для
русских и украинцев.
Кроме того, выделяется несколько комплексов (по Т.И. Алексеевой), в
основе которых лежат черты, присущие населению той или иной территории:
прибалтийский, белозерско-камский, валдайско-верхнеднепровский,
центрально-восточноевропейский, приднепровский, степной, волго-камский и
приуральский. Из перечисленных антропологических комплексов наибольшее
распространение среди восточнославянского населения имеют три: валдайско-
верхнеднапровский (широко распространён по всему Двинско-Припятскому
междуречью, в среднем течении Западной Двины) – у белорусов и русского
населения верховьев Днепра и истоков Волги, центрально-
восточноевропейский (локализуется по Оке и её притокам, в верховьях Дона,
по Клязьме, в верхнем и среднем течении Волги) – у большинства русских
групп и приднепровский (распространён в среднем течении Днепра и по его
притокам) – у украинцев. Остальные комплексы, отмеченные на территории
Восточной Европы, обнаруживаются в славянском населении преимущественно в
контактных зонах. Рассмотрение территориальных вариантов в
антропологическом составе современного восточнославянского населения
показало, что по всему комплексу расоводиагностических черт русские и
белорусы тяготеют к северо-западным группам, украинцы к южным.

Самым важным итогом антропологических исследований на территории
Восточной Европы к проблемам этногенеза восточнославянских народов
является выделение восточноевропейского типа как особой самостоятельной
ветви в пределах европеоидной расы. Тип этот характерен для населения
центральных районов ареала русского народа.

В центральных областях Украины В.Д. Дяченко выделяет
центральноукраинский тип (этот же тип, под названием приднепровский,
выделяет Т.И. Алексеева). В этом нашло отражение известное своеобразие
украинцев в антропологических особенностях по сравнению с русскими и
беларусами. В целом особенности южной средиземноморской малой расы
выражены у украинцев сильнее, чем у их соседей.

Люди, населявшие север и центр Восточно-Европейской равнины,
говорили на индоевропейских и финноугорских языках. Восточно-славянские
народы говорят на славянских языках индоевропейской группы. Эти языки
близки к балтийским, на которых говорят литовцы и латыши. Ветвь
славянских языков выделилась в V – VI вв н. э. И в то время, и в
последующие века не было отчетливого соединения и размежевания племен по
языковому признаку; племена враждовали или поддерживали добрососедские
отношения, не придавая первостепенного значения этническим различиям или
сходству.

Практически все источники весьма выразительно с привязкой к
определенной территории фиксируют славян лишь с середины I тыс. н. э.
(чаще всего с IV), т. е. тогда, когда они выступают на исторической арене
Европы как многочисленная этническая общность.

Античные авторы (Плиний Старший, Тацит, Геродот) знали славян под
именем вендов. Упоминания присутствуют у византийских и арабских авторов,
в скандинавских сагах, в германских сказаниях.

Предыстория восточных славян начинается с III тыс. до н. э. Племена
протославян уже знали мотыжное земледелие и скотоводство. Установлено,
что в рамках IV тыс. до н. э. скотоводческо-земледельские племена,
носители Балкано-Дунайской археологической культуры, занимали область
нижнего течения Днестра и Южного Буга. Следующим этапом было расселение
«трипольских» племен – III тыс. до н.э. Это были племена с развитым для
своего времени скотоводческо-земледельческим хозяйством, обитатели
огромных поселков.

На время эпохи средневековья выделились следующие племена восточных
славян: кривичи, словене новгородские, вятичи, радимичи, дреговичи,
северяне, поляне, тиверцы, уличи, древляне.

Более или менее определенно можно говорить о значительном
антропологическом сходстве восточнославянских племен, принимавщих участие
в формировании русского населения. Общим комплексом для всех славянских
групп можно считать невысокое, сильно профилированное лицо, довольно
широкий средне и сильно выступающий нос. Величины углов горизонтальной
профилировки и выступания носа позволяет отнести восточно славянское
население к кругу европеоидных форм, исключение составляют кривичи северо-
восточных районов (ярославская, косторомская, владимирско-рязанская
группы), в которых европеоидные черты несколько ослаблены.

Несмотря на заметную однородность физического облика восточных славян,
между отдельными их группами отмечаются различия. Это – различия по
черепному указателю и скуловому диаметру. Комбинация этих размеров
позволяет выделить на интересующей нас территории несколько
антропологических комплексов: долихокранный узколицый у вятичей,
долихокранный со средней шириной лица – у смоленских и тверских кривичей
и северян.

Для выявления антропологических различий между восточнославянскими
народами и их отдельными группами обратимся к более ранним эпохам, к
истокам тех антропологических особенностей, которые характерны для
современных восточных славян.
В результате многочисленных археологических экспедиций появилось
большое колличество палеоантропологических материалов по восточным
славянам. Изучение их нашло отражение в работах В.В. Седова (1952, 1970),
В.П. Алексеева (1969), М.С. Великановой (1964, 1965), Т.И. Алексеевой
(1960, 1961, 1963, 1966), Г.П. Зинкевич (1962). Одной из задач, в
частности, было выяснение морфологических связей восточнославянских
племен с окружающими этнотерриториальными группами. Сравнение
производилось с чудскими (Поломский могильник), латгальскими (могильники
Лудзы, Циблы, Рикополе), финскими группами (Муранский могильник) и
некоторыми другими. В результате проведенных сопоставлений
краниологических типов, проявляющихся в восточнославянском населении
эпохи сложения русского народа, был сделан вывод о значительном
совпадении картины морфологических комплексов на исследованной территории
на протяжении последнего тысячелетия.

При сопоставлении упомянутых краниологических материалов с
палеоантропологическими материалами эпохи средневековья с территории
Украины, возникло некоторое затруднение, связанное со сложностью
этнического состава населения Украины в эту эпоху. Это видно из
материалов Салтыковского (Мерперт, 1949, 1951), Зливкинского (Ляпушкин,
1958), Каирского (Махно, 1955) и некоторых других могильников. Территория
Украины богата кочевническими могильниками, однако утверждать с
достаточной долей достоверности участие кочевников в формировании
украинского народа нельзя, они были чужеродной этнической группой в
украинских степях. Монголоидная примесь не прослеживается в
краниологическом типе украинцев, и то же самое заключение может быть
сделано на основании стоматологических данных.

Вообще, палеоантропологические материалы верхнего палеолита в
европейской части России многочисленны. Это прежде всего Костенки и
Сунгирь.
Костенки (1952 – 1954 гг.) – крупная верхнепалеолитическая стоянка –
поселение в долине Дона (Воронежская обл.). Ее абсолютный возраст около
30000 – 25000 лет назад. Морфологическое население стоянки разнообразно:
Костенки II – взрослый мужчина кроманьонского типа; Костенки XVIII –
ребенок 9–11 лет, сближающийся с ним по типу; Костенки XIV (Маркина Гора)
– наиболее полный и ранний по времени скелет современного человека с
некоторыми чертами экваториального типа (пропорции конечностей, очень
низкое отношение массы тела к поверхности, прогнатизм, широкий, хотя и
сильно выступающий нос); Костенки XV – ребенок 5–6 лет, имеющий признаки
сходства с центральноевропейскими находками, например из Пшедмости.
Стоянка Сунгирь (1956 – 1977 гг.) расположена на окраине города
Владимира в бассейне Клязьмы; она относится к концу молого-шексинского
ледниковья, абсолютный возраст 25000 – 27000 лет назад. Обнаружены
останки всего 9 индивидов, из них наиболее полные: взрослый мужчина
Сунгирь I, дети Сунгирь II (11-13 лет) и Сунгирь III (9–11 лет).
Население стоянки морфологически разнообразно: таксономически это сапиенс
с кроманьодными и некоторыми более архаическими признаками. Характерны:
высокорослость, большая ширина плеч, удлинение средних отделов
конечностей, макрокарпия, «саблевидная голень» и др. Черты сходства
отмечаются с «кроманьодными мустьерцами» из Передней Азии типа Схул и
центральноевропейскими неоантропами из Пшедмости. Археологический
инвентарь стоянки – верхний палеолит с некоторыми мустьерскими
категориями, а также богатыми набором костяных орудий и украшений,
копьями из выпрямленных бивней мамонта. Прослеживается генетическая связь
с памятниками костенковско- стрелецкой культуры на Дону.
Полученные на основе археологических и палеоантропологических
материалов данные позволяют предположить, что территория восточной Европы
в целом могла входить в зону сапиентации, причем сапиентные формы впервые
появились здесь в эпоху мустье. На этих территориях известны и более
поздние находки с «неандерталоидным» налетом и не вполне ясной
датировкой: черепные крышки из районов бассейна Волги (Хвалынск, 1927
г.), Подмосковья (Сходня, 1936 г.). По сопоставимым признакам, эти
гоминоиды в наибольшей степени сближаются с верхнепалеолитическими
европейцами.

Анализ краниологических серий по славянским племенам средневековья
показали определённую антропологическую общность славян,
характеризующуюся специфическими пропорциями лицевого и мозгового отделов
черепа. К числу наиболее отличительных черт принадлежат относительная
широколицесть, распространённая в междуречье Одера и Днепра. По
направлению к западу, югу и востоку от этой территории величина скулового
диаметра убывает за счёт смешения с германскими (на западе), финно-
угорскими (на востоке) и населением Балканского полуострова (на юге).
Специфические пропорции черепа дифференцируют славян и германцев и в то
же время сближают первых с балтами (Алексеева, 1966).

Сопоставление славянских краниологических серий эпохи средневековья с
более древними антропологическими материалами показало, что зона
относительной широколицести лежит на стыке мезокранных и долихокранных
форм предшествующих эпох. Территориальная дифференциация этих форм делает
возможным предположение о сложении древних славян на базе северных и
южных европеоидов. Долихокранный аналог славян – неолитические племена
культуры шнуровой керамики и боевых топоров (которые, как известно,
рассматриваются в качестве предковой формы для балтов), мезокранный
аналог – неолитические же племена культуры колоколовидных кубков
(Алексеева, 1971). Проявление относительно широколицых долихокефальных
форм прослеживается в средневековом населении Восточно-Европейской
равнины, с явным уменьшением их удельного веса по направлению с запада на
восток; мезокефальный же вариант отчётливо заметен в средневековом
населении Украины.

Сопоставление средневекового и современного восточнославянского
населения по характеру эпохальных изменений выявляет преемственность
населения на одних территориях и смену на других. Преемственность
обнаружена для следующих этнических и территориальных групп: белорусы –
дреговичи, радимичи, западные кривичи; украинцы – тиверцы, уличи,
древляне, волыняне, поляне; русские Десно-Сейминского треугольника –
северяне, русские верховьев Днепра и Волги, бассейна Оки и Псковско-
Ильменкого поозерья – западные кривичи и словене новгородские. В
отношении Волго-Окского бассейна обнаруживается изменение
антропологического состава по сравнению со средневековьем за счёт прилива
славянского населения из северо-западных областей, по-видимому в эпоху
позднего средневековья. Контакты с финно-угорским населением в
современную эпоху заметны на севере Восточной Европы и в Среднем
Поволжье.

Перенося данные, полученные для современного населения тех областей,
где намечается преемственность, в глубь времён, можно более или менее
определённо утверждать, что средневековые восточные славяне относились к
разным ветвям европеоидной расы. Словене новгородские, западные кривичи,
радимичи, дреговичи, и, возможно, волыняне – к кругу северных
европеоидов, древляне, тиверцы, уличи и поляне – к кругу южных.
Как же в общих чертах рисуется генезис русских, белорусов и
украинцев?
Расселение славян в Восточную Европу осуществлялось из Центральной
Европы. Здесь были представлены долихокраные, относительно широколицые
южные формы. Первые больше проявляются в племенах, связанных с генезисом
белорусов и русских, вторые – украинцев. По мере своего продвижения они
включали в свой состав аборигенное финно-, балто- и ираноязычное
население. В юго-восточных районах расселения славяне вступили в контакт
и с кочевническими тюркоязычными группами. Антропологический состав
восточных славян эпохи средневековья в большей мере отражает участие
местных групп, нежели в последующие века. По-видимому, некоторые
славянские группы средневековья, например вятичи и восточные кривичи,
представляли собой не столько славян, сколько ассимилированное славянами
финское население. Примерно то же можно сказать и в отношении полян,
которых есть основание рассматривать как ассимилированных черняховцев.
В последующие века наблюдается прилив славянского населения, в какой-
то мере нивелирующий антропологические различия между отдельными
восточнославянскими группами. Однако и антропологическая неоднородность
субстрата, и некоторые различия в исходных формах, и специфика
этнической истории не могли не отразиться на физическом облике
восточнославянских народов.
Русские в настоящее время оказываются более или менее гомогенным в
антропологическом отношении народом, генетически связанным с северо-
западным и западным населением, и впитавшим в себя черты местного финно-
угорского субстрата. Выделяемые в нём антропологические варианты, кроме
контактных зон, по-видимому, связаны с величиной круга брачных связей, а
не с различными генетическими истоками.
Что касается финно-угорского субстрата в восточных славянах, то в
средневековье он проявляется у вятичей и северо-восточных кривичей –
племён, принимавших участие в сложении русского народа. Вятичи, отражая
черты финно-угорского населения Восточно-Европейской равнины, через
дьяконцев восходят к неолитическому населению этой территории,
известному по единичным, правда, грацильным, европеоидным черепам из
Володарской и Панфиловской стоянок. Северо-восточные кривичи
обнаруживают особенности, характерные для неолитического населения
культуры ямочно-гребенчатой керамики лесной полосы Восточной Европы.
Черты финно-угорского субстрата прослеживаются в антропологическом
облике русского народа, но удельный вес их в современном населении
меньше, чем в эпоху средневековья. Это объясняется распространением
славянского населения с западных и северо-западных территорий, по-
видимому в эпоху позднего средневековья.
Украинцы, будучи связаны в своём генезисе со средневековыми
тиверцами, уличами и древлянами, включили в свой антропологический
состав черты среднеевропейского субстрата – относительно широколицего,
мезокранного, известного по неолитическим племенам культуры
колоколовидных кубков и населению l тыс. до н. э. левобережья Дуная.
В то же время, учитывая их антропологическое сходство с полянами,
можно сделать заключение, что в сложении физического облика украинского
народа принимали участие, наряду с о славянскими элементами, элементы
дославянского субстрата, по-видимому ираноязычного. Как уже было
отмечено, поляне представляют собой непосредственных потомков
черняховцев, которые, в свою очередь, обнаруживают антропологическую
преемственность со скифами лесной полосы (Алексеева, 1971).
Белорусы, судя по сходству их физического облика с дреговичами,
радимичами и полоцкими кривичами, формировались на базе той ветви
славянских племён, которая связана с северной частью славянской
прародины. В то же время территориальная дифференциация
антропологического состава белорусов допускает предположение об участии
в их генезисе балтов, с одной стороны, и восточнославянских племён более
южных территорий, в частности Волыни, с другой.
Формирование русского населения происходило на сравнительно
однородной антропологической основе, в его состав в значительной мере
вошли не только морфологически, но и генетически разнородные элементы.
Вопросы этнической истории русского населения неразрывно связаны с
этнической историей летто-литовского и финно-угорского населения,
этнические связи образовывались в период славянской колонизации
Восточноевропейской равнины и в отчетливой форме проявляется до наших
дней. Не исключено, что истоки этих связей восходят к более глубокой
древности.

Какие люди за время Российской истории внесли наибольший вклад в развитие нашей нравственности, культуры, науки, создали имидж нашей страны? Ваши мнения для меня очень важны, хочу разобраться со своими политическими убеждениями, поняв общее мнение граждан нашей страны..

Уже давно заметил, что многие мои знакомые читают Чак Паланика..вчера купил почитать "Бойцовский Клуб", стоит заметить, что фильм я также не смотрел (он создан по книге, в главной роли-Брэд Питт). Срузу скажу, книга мне не понравилась-сумбурность издожения, отсутствие литературного языка, вообще неясный сюжет. Вкратце: главный герой-шизофреник с раздвоением личности, страдающий бессоницей, который в конце книги убивает себя, считая, что убивает вторую половину своего сознания-Тайлера Дердена. После прочтенияя задумался, почему амерканский кинематограф прибегает к описанию злоключений таких нездоровых социальных элементов, как сумасшедшие, наркоманы и.т.д. Первое, что приходит на ум: Эффект Бабочки, собственно Бойцовский Клуб, Парфюмер... Вообще у меня появилось чувство, что эти творения созданы, что бы содрать побольше..Сейчас объясню, что я имел в виду.. Так уж устроен человек, что ту вещь, что ему не понятно он считает чем-то исключительно мудрым, наверное потому что слишком сложно высказать, противоречащее общему мнению, предположение, что смысла эта вещь не имеет.. Ну а зная эту оссобенность можно любой бред сделать бестселлером))..просто надо, что бы в центре этого произведения была какая-то провокационная идея (к примеру пожалете маньяка-убийцу...что=то в этом роде), ну и очень хорошаю реклама перед релизом...Ваше мнение облачайте в комменты))

Деятельность: Ну я как бы студент
Интересы: Блондинки, бокс, тяжелая атлетика, тромбон, гитара...и затем опять блондинки
Любимая музыка: In Flames, Bathory, Falconer, AC/DC, Black Label Society, Catharsis, Slipknot, Lumen, Наив..ранняя Ария, если хочется чего то мягког и нежного, то Сектор Газа