Библиотека - Политика

Статья В.В.Путина в «Известиях» и последовавшая за ней встреча с журналистами, на которой  соискатель кремлевского «стола» развивал изложенные им в статье идеи, вызвали в среде  наших евразийцев нечто вроде политического оргазма. О степени эмоционально-физиологического накала  может свидетельствовать хотя бы  следующее место из передовой газеты «Завтра»:  «Провозглашенный Путиным Евразийский союз есть имперский вызов, который Россия бросила враждебному миру, что двадцать лет опрокинул ее навзничь. Вызов, который предполагает схватку со слепой историей. Героический порыв, побеждающий историческое поражение. Порыв, преодолевающий энтропию мира и зажигающий погасшие звезды» («Завтра», 2011, № 42).  Ну и т.д. и т.п. в той же тональности и с той же степенью  душевной напряженности. Невольно вспоминается Н.Бердяев, заметивший как-то, что евразийство – это течение не интеллектуальное, а эмоциональное. В этом, крайне редком для него, случае наш «религиозный философ» попал, что называется, в самую точку. Уже само название «патриот-интернационалист» -  это такой оксюморон, который может уживаться только в голове человека, страдающего раздвоением личности.

«Где было взять ему, ленивцу, плуту,
Украл, конечно…»
А.С.Пушкин, Скупой рыцарь
 

     Евразийство как таковое меня мало интересует. Но вот мимо некоторых мифов, с ним связанных,  пройти никак нельзя. Нельзя по той причине, что мифы эти  имеют самое непосредственное отношение к политической практике нынешней российской власти, в том числе и к  проекту Путина. Наши евразийцы всячески силятся доказать, что их идеология имеет глубокие корни в истории русской общественно-политической мысли, в  том числе и в славянофильстве. И одновременно подчеркивают самобытность своей «политической философии». И то, и другое очень далеки от реальности.  Вряд ли найдутся две другие доктрины, которые были бы столь несовместимы, как славянофильство и евразийство.   
 
Славянофильство взросло на русской почве.  Оно оригинально как по своим истокам, так и по своему теоретическому содержанию. Евразийство, напротив, и по своему происхождению, и по своему содержанию носит  заимствованный, эпигонский характер. Чтобы убедиться в этом,  нет никакой необходимости  даже проводить специальные изыскания.  Достаточно указать на одну из центральных идей  евразийства – идею идентичности культурно-исторического типа русских и монголов. Разве это не вариация вздорной выдумки западноевропейских гастролеров: «Потри русского -  обнаружишь татарина»?
 
       Источником вдохновения для евразийцев послужило то направление западноевропейской мысли, которое получило название политической географии (Ф. Ретцель), а затем – геополитики (К.Хаусховер, Х Маккиндер,  А. Мэхен, Р.Челлен). Если абстрагироваться от частностей, то суть этого направления  сведется к делению человечества на два мира – «мир морской» и «мир континентальный». Наличие этих двух альтернативных  миров определяется их географическим положением. География формирует   культурно-исторический тип – европейский (романно-германский) и азиатский (славяно-монгольский). Политическое поведение этих двух «миров» объективно детерминировано их географическим положением. И оно по необходимости всегда будет конфронтационным.
 
Отсюда и идея Хартленда (Heardland) - места на планете, обеспечивающее государству, занимающему его, политическое доминирование в мире. Это место занимала в свое время Императорская Россия, а затем СССР и граничащая с ним Монголия.  Сегодня  - это пространство Российской Федерации и других постсоветских республик. Идея Хартленда  играла и продолжает играть немаловажную роль в борьбе западного  агитпропа с «экспансионистскими поползновениями» России  -  царской, советской, а ныне  «суверенно-демократической».
 
     В интересах истины нужно сказать, что и сама геополитическая доктрина не блещет оригинальностью. Концептуальные ее  идеи были сформулированы уже в античном мире. Древнегреческим  мыслителям человеческая история представлялась так. Условия географической среды воздействуют на физиологию человека,  физиология формирует его психологию, психология – нормы жизнедеятельности.  Например, приверженность греков к свободе и демократии есть следствие морского положения и мягкого климата Греции. И. напротив, континентальное положение и суровый климат Востока – причина восточных деспотий. Одним словом, как говорили позднее    радикальные материалисты, человек есть то, что он ест. Если вы хотите понять тот или иной народ – зрите в его географию.  Эти идеи перешли по наследству французу Ж.Бодену. Оказали влияние на  Г.Бокля и Ш. Мотескье. Они же были положены и в основу «политической географии»  Ф.Ретцеля.
 
   Отрицать природный (географический) фактор в человеческой истории, его влияние на экономическую жизнь, политическую организацию, культуру, менталитет народов  означало бы проявлять крайнюю степень теоретической и политической слепоты. Не отрицали его ни марксисты (по крайней мере, думающие, каковым был, например, Г.В.Плеханов), ни славянофилы. Вопрос в другом: месте и роли этого «фактора» в истории человеческой цивилизации.
 
Ограниченность методологии  евразийства демонстрирует  себя при первой же попытке ее конкретного применения. Ну, к примеру. Если география, как уверял  П.Н. Савицкий,  формирует культурно-исторический тип человека, то почему она не формирует его антропологический тип? Казалось бы, «антропология» несоизмеримо ближе к географии, нежели  история и культура.  А вместе с тем череп В.Путина разительно отличается от черепа Н. Назарбаева.  Да и череп А. Дугина, насколько можно судить по фотографии в газете «Завтра», нисколько не похож на череп Челбайсана.
 
История Западной Европы, несмотря на единый «культурно-исторический тип» населяющих ее народов,  это история перманентной грызни  по любому поводу и даже без всякого повода. Гитлеру его европейский «культурно-исторический тип» не помешал  создать «ось» с азиатской Японией. И можно ли всерьез говорить, что тот расово-этнический коктейль, который именуется  «американской нацией»,  образует  единый культурно-исторический тип?
 
     Нет, евразийцы совершенно напрасно пытаются навязать свое родство славянофилам. Конечно, ни А. Хомяков, ни  Н. Страхов, ни   Н. Данилевский, ни К.Леонтьев не могли игнорировать роли «пространства» в формировании славянского мира. Но вы не найдете в их работах ничего такого, что было бы созвучно евразийству. Разве что противопоставление России Западу. Более того, в исходных своих посылках, как было сказано,  славянофильство и евразийство – антагонисты. Не вдаваясь в детали, ограничусь указанием на два систамообразующих постулата, делающих славянофильство и евразийство глубоко враждебными друг другу.
 
     В основе славянофильства лежит идея общности  «крови» и кровного родства.  Именно «кровь» выступает в качестве того стержня, вокруг которого должна формироваться, по учению славянофилов,  особая  русская (славянская)  цивилизация. В основе евразийства лежит идея общности пространства. Понятию рода и крови  в его системе  места нет. Поэтому,  например,  «суперэтнос»  Н. Гумилева – это нечто вроде «дорогих россиян» Б.Ельцина или американской «политической нации». Симулякр, пустышка,  не имеющая  ни теоретического смысла,  ни подтверждения  в  реальной истории. Если связывать с этим термином какое-то мыслимое содержание, то  «суперэтнос» -  это новое качество и как таковое должен отрицать само понятие этноса.
 
В том   значении, которое придал ему Н.Гумилев,  он имеет не более теоретического смысла, нежели, скажем,  сверхлошадь. В отличие от Н. Гумилева и его последователей,  греки понимали это  еще два тысячелетия тому назад, называя своих «сверхлюдей» не людьми, а «героями». Греческий  «герой» - это  не «суперчеловек», а особое существо, качественно отличное и от человека, и от бога. Если  от теории обратиться к реальной истории, то таким «суперэтносом» Н.Гумилева можно было бы считать «советский народ», который ушел в историческое небытие в тот самый момент,  когда приказал долго жить идеологический отдел ЦК КПСС,  в недрах которого он и явился на свет  путем непорочного зачатия. Говорят о великороссах, белороссах и малороссах, образующих якобы русский суперэтнос.  Это такая же абсолютная чепуха. Конечно, различия между ними есть, как есть оно между, скажем, рязанцами и новгородцами,  псковичами и тверичами. Но это количественные различия в рамках  единого качества.
 
     Другой системообразующей идеей славянофильства является идея соборности. Термин «соборность» имеет в русской национальной традиции (не только, кстати,   православной, как ошибочно думают) значение, существенно отличное от того, которые связывают с привычным словом «коллективизм». Коллективизм тоже выражает  связь,  но  связь внешнюю. Есть «я» и есть другие «я», с которыми я связан.  Эта связь  может быть сколь угодно тесной,  сколь угодно близкой, но это всегда связь «суверенных я» и в качестве таковой может быть нарушена без фатального исхода для каждого «я».
 
     Соборность – это другое.  Это – ощущение человеком себя органической частью целого и целого как органической части самого себя. Это – растворение себя в нации  и нации  в себе. Нет «я» и другого «я», есть «мы» как целое, вне которого нет ни моего «я», ни  «я» другого, ни  «мы»  как целого.  Именно из этого источника проистекает и приверженность славянофилов к общинной форме хозяйствования, неприемлемой для евразийства.
 
     Западный (и вообще нерусский) человек быстро адаптируется в инородной среде. Русский человек, будучи заброшен на чужбину, продолжает оставаться русским. Вряд ли будет большим преувеличением сказать, что ностальгия – это чисто русское явление. Французу, конечно,  нравятся духи  «прекрасной Франции», но он будет крайне удивлен, если ему скажут, что и дым Отечества «сладок и приятен». Англичанин презрительно ухмыльнется, услышав, что вы  предпочитаете суровую русскую зиму благодатному «турецкому берегу» и экзотической Африке; разрушенную, обнищавшую, голодную Россию  -  разжиревшей на военных поставках Америке. «Родина там, где слаще естся и мягче спится» - вот девиз человека западной ментальности.  Или, переводя на более понятный  для него язык прозы: Родина там, где выше норма прибыли.
 
    Евразийство являет собой полную противоположность славянофильской идее соборности. Культ индивидуализма, частной инициативы –  его существеннейшая особенность. И особенность эта импортного происхождения. «Мой дом – моя крепость», - говорит англичанин. И в этом доме-крепости он будет спокойно наблюдать, как горит соседский такой же дом-крепость. Наблюдать до тех пор, пока огонь от соседского пожара не перекинется на его собственный дом. «Правительство  Ее Величества» бесстрастно взирало на то, как Гитлер кроил, а затем и вообще стер с политической карты несчастную Чехословакию; как стервятники Геринга превращали в руины Варшаву. Но как только огонь начал лизать  Palaceof  Westminster(Вестминстерский дворец), Черчилль тут же бросился в объятия «русского Чингисхана». 
 
     Наблюдая сегодня поведение поляков, чехов, французов «и прочих разных шведов», я невольно задаюсь вопросом: а стоило ли СССР (России) освобождать Европу? Стоило ли жертвовать миллионами русских  жизней, чтобы получить в благодарность «резолюцию Евросоюза»?  Не целесообразнее ли было заключить мир с немцами, поставив условием выдачу бесноватого Гитлера и его клики? Ну а «свободолюбивая, демократическая  Европа»  пусть бы продолжала «дрожать» под немцем, как сто лет до того она «дрожала» под Наполеоном. Может быть, это хоть чему-то ее научило.
 
     Принципиальную несовместимость евразийства и славянофильства можно было бы, таким образом, коротко сформулировать так. В основу  евразийства положен географический принцип, в основу славянофильства – принцип этнический. Первое  ориентировано  на  «пространство», второе – на «кровь». Евразийство – идеология по своей сути  буржуазная и интернационально-космополитическая. Славянофильство – идеология социалистическая и национально-патриотическая.  Разумеется, эта схема. И, как всякая схема, не отражает всей сложности их взаимоотношений. Но это – научная схема.
 
     Говоря о евразийстве, я имею в виду евразийство в его, так сказать, классической форме, в той форме, которую придали ему Н.С Трубецкой, П.Н.Савицкий, Г.В.Флеровский. При всей его односторонности оно отличалось концептуальной цельностью. Современные адепты евразийства превратили его в эклектическую окрошку, сдобренную постмодернистскими предрассудками, которые они принимают за серьезные теоретические откровения.
 
     В качестве источника обратимся к интервью А.Г.Дугина, данное им газете «Завтра» («Завтра», 2011, № 42).  Интервью интересно тем, что оно рассматривает евразийство  «в контексте сегодняшнего положения России». Гость газеты выделяет «три аспекта», на которых базируется современная евразийская  «политическая философия»:

1. тезис о «многополярном мире»:
2. императив интеграции постсоветского пространства:
3. особое социально-политическое устройство России.

 
      Каждый из этих «тезисов» или «императивов», уверяет Дугин отличается сугубой оригинальностью и недюжинными эвристическими возможностями. Так ли это? Не самообольщение ли лидера «Международного Евразийского Движения»? Есть серьезные основания думать, что наш «политический философ» самым курьезным образом заблуждается как в отношении оригинальности своих «тезисов» и «императивов», так и в отношении их методолого-эвристических возможностей.
 
      «Многополярность» мира – это  просто факт человеческой истории, который  подлежит констатации,  а не  какому-то  особому теоретическому обоснованию.  Свою объективную реальность «многополярность» наглядно и более чем убедительно доказала «островом Святой Елены» и  «нюрнбергской веревкой» для тех, кто пытался, вопреки исторической логике, построить «однополярный мир». В том своем содержании, в каком  ею оперируют сегодня политики, идея многополярности родилась отнюдь не в голове Дугина и его евразийского движения. Это – ответная реакция на идеологию глобализма и его реальную политическую практику, уже давшую такие зловещие плоды в  Югославии, Афганистане, Ираке, Ливии. Так что напрасно Дугин пытается  «приватизировать»  ее,  выдав за интеллектуальный продукт современного евразиийства. Выводить идею многополярности мира из доктрины «моря» и «континента»  тоже было бы грубой и смешной натяжкой.
 
      Но вот что примечательно: идея многополярности предполагает наличие «сил», поляризующих единое явление на разные «полюса», разные «центры». Так вот, что выступает в качестве искомой «силы» в евразийской «политической философии»? До сих пор считалось, что такими центрами, поляризующими политическое пространство,  являются нации, самоорганизующиеся в государства. Дугину такие «центры» органически не по нутру. Он связывает их наличие  почему-то с «Вестфальской системой международных отношений», объявляя последнюю «ничего общего с современными условиями не имеющей». 
 
       Но, во-первых,  думать, что Вестфальская система структурировала мир на нации-государства, значит явить совсем уж не позволительную для «политического философа» наивность.  Она лишь юридически закрепила ту политическую реальность, которая сложилась объективно. Во-вторых, откуда следует, что эта система «ничего общего с современными условиями не имеет»? Никаких иных аргументов, кроме бития в евразийскую грудь и постмодернистского хлама, мы от Дугина не услышали. Не повторяет ли он идеологему глобалистов, оппонентом которых он себя пытается позиционировать?
 
Наконец, на каком основании  намерен  сам Дугин структурировать  мир на разные «полярности»? Евразийский народ безмолвствует. И не случайно. Ясно ведь, как Божий день, что в уме держатся «большие пространства» и прочие такого же достоинства измышления досужего ума. Но где-то инстинкт самосохранения, видимо,  подсказывает,  что с таким «тезисом» в серьезную дискуссию лучше не ввязываться.
 
     Императив «интеграции постсоветского пространства» особой оригинальностью тоже не блещет. Коммунисты, не будучи евразийцами и, может быть, даже не подозревая о существовании Дугина и его «Международного Евразийского Движения», пропагандируют этот «императив» со дня распада СССР. Вопрос в другом: на какой основе может и должна осуществиться оная интеграция? Дугина не устраивает ни Императорская Россия, ни СССР. Первая интегрировала страну на основе колонизации. Второй  -  «на основе социалистической революции» (видимо, все-таки не  социалистической революции, а социалистической идеологии?). Что же предлагает взамен Дугин?  Увы, кроме уверения, что такая  «теория интеграции постсоветского пространства существует» и что это будет «специфическая модель интеграции по типу Евросоюза», ничего более конкретного Дугин предъявить не может. Правда, есть еще ссылки на Н.Назарбаева. Прямо скажем, не густо.
 
      Наконец, «третий аспект» -  «социально-политическое устройство России».  На сей счет наш «известный философ и политолог» (видимо, А. Проханов имеет в виду известность в среде редакционного коллектива газеты «Завтра» и соседей по лестничной клетке) говорит следующее: «Евразийство предлагает совершенно однозначный ответ. Он заключается в том, что для нас неприемлемо создание государства-нации, то есть нивелировки всех этнических культур, которые существуют на территории России. Не приемлема модель гражданского общества, основанная на принципе индивидуальной идентичности, на котором основан Евросоюз. И не приемлема модель этнического сепаратизма, когда этносы претендуют на политическую независимость». Ну, скажите, чем не Онегин на балу: «прической, модою, убором ужасно недоволен он». Однако что же взамен?
 
Среди идеологических предрассудков, украшающих интервью (разгрести которые не под силу никакому Гераклу), как ни удивительно, проскользнула одна здравая мысль, а именно: что любое сообщество формируется на основе «идентичности». Подобно тому, как объекты классифицируются по какому-то общему признаку, подобно этому и человеческие сообщества формируются на основе некой «идентичности». «Индивидуальная идентичность» для Дугина неприемлема, коллективная (нация) – тож. Но что тогда? «Единое стратегическое управление»,- отвечает Дугин. То есть, проще говоря, единственное, что должно объединять граждан Российской Федерации , согласно модели Дугина, это общность бюрократического аппарата.
 
В истории общественно-политической мысли предлагались разные «модели интеграции» - на основе общности экономической жизни, общности языка и культуры, общности религии, общности территории. Но чтобы в основу интеграции была положена общность бюрократического аппарата – до такого могли додуматься только евразийцы. О, лукошко российского глубокомыслия!
 
      Если вы потребуете  от меня дать критику «политической философии» Дугин», я отвечу, что вы слишком многое от меня требуете. Когда-то Д.И.Писарев написал по аналогичному поводу: «В клевете, карикатуре может все-таки проявиться ум, талант, своеобразный взгляд  на те или иные явления общественной жизни. Но в каракульках, написанных или нарисованных пятилетним ребенком, которому подарили лист белой бумаги и очиненный карандаш, нельзя усмотреть решительно ничего, кроме неумения рисовать и ребяческой нетвердости руки. Обыкновенно художественные произведения пятилетних Рубенсов оставляются всеми здравомыслящими людьми без внимания, всякий видит, что это каракульки, всякий понимает, что незачем и рассуждать».  Выразив свою солидарность с нашим замечательным «нигилистом», я на этом поставлю точку в своих объяснениях с современными русскими евразийцами.
 
     Человеческая история – это человеческая история, а не история природы. Она подчинена своим собственным, имманентным законам. Пытаться понять историю человечества вне законов ее  собственного развития  было бы  по меньшей мере странно. Но человек – не небожитель. Он часть природы. Выделившись из природы, человек не порывает связи с ней. Напротив, эта связь даже более органична, нежели связь ребенка с породившей его матерью. Будучи вскормлен материнской грудью, ребенок в дальнейшем от матери не зависит и в матери не нуждается Общество таким «суверенитетом» не обладает.
 
Природа продолжает оставаться тем условием, вне которого существование общества невозможно. И не только потому, что человек ходит по земле.  Природа не сцена, на которой разыгрывается человеческая история. Она – персонаж этой истории. И персонаж отнюдь не второстепенный. Но и это еще не все. При всем своем качественном своеобразии общество не освобождается от законов природы. Оно сохраняет их в «снятом» виде. И как в любом живом существе заложен инстинкт жизни, так и в обществе действует закон самосохранения. Один пример, в порядке иллюстрации. Смерть отдельного человека – это всегда трагедия. В особенности для его родных и близких. Но представьте себе, что за время существования человеческого рода ни один человек не умер. Мы бы уже ходили по головам друг друга. Значит уход из жизни старшего поколения, как бы это трагично ни воспринималось, есть необходимое условие существования нового поколения, а следовательно, и сохранения человеческой цивилизации и ее истории.
 
      Но человечество – не аморфная масса особей. Оно структурировано и только будучи структурированным сохраняет свое бытие. Социальная энтропия так же смертельна для человечества как энтропия в природе – читайте Клаузиуса и Томсона.  Вот почему общество уже у истоков своей истории структурируется в различные формы человеческих общностей: род, племя, союз племен. Что лежит в их основе? Исторические факты свидетельствуют: кровное родство. Одной из форм общественной самоорганизации, вызванной к жизни потребностями сохранения рода, и  является нация.
 
Нация есть форма самоорганизации (самосохранения) общества, соответствующая нынешнему этапу развития человечества. Ее особенность состоит в том, что эта форма политической самоорганизации, т.е. существует как нация-государство. В иной форме не могут существовать ни нация, ни государство: государство  существует как национальная самоорганизация и нация существует как государственная  самоорганизация, смерть нации есть смерть государства, и наоборот. Те, кто исповедует идею безнационального (или многонационального) государства, свидетельствуют этим лишь то, что ровным счетом ничего не понимают ни в государстве, ни в нации.  К их числу следует отнести, как очевидно,  и  современных российских евразийцев.
 
      Национальное государство отнюдь не предполагает «нивелировки всех этнических культур», как это представляется Дугину. Все обстоит как раз наоборот: не каждый этнос (в силу разного рода причин) в состоянии создать свое собственное государство. И наличие сильного национального государства является зачастую для него единственной возможностью сохранить в нем свою этническую самобытность, свою культуру и свои традиции. Факт неоспоримый: только под сенью русских «дружеских штыков» сохранилась вся этническая палитра, образующая государственное тело современной России.
 
Только русские «дружеские штыки»  создали условия для обретения своей государственности тем же прибалтам.  Придание русскому народу статуса государствообразующей нации, а России статуса национального государства – не каприз русских националистов, не проявление «национального экстремизма», как это склонна трактовать  нынешняя российская власть, не видящая дальше собственного носа. Это –  объективная необходимость, в которой кровно заинтересованы не только русские, но и другие коренные народы России. Это – условие сохранения Государства Российского. Суверенитет государства – это суверенитет народа, а не чиновников.  К сожалению, именно  таким,  чиновничьем,  суверенитетм озабочены и главы постсоветских «суверенных государств», и главы национальных «субъектов Российской федерации».
 
      Что такое государственный суверенитет? Это не флаг, не герб, не гимн, не  мириады суверенных чиновников, пожирающих львиную долю государственного бюджета. Реальный суверенитет – это реализованное право народа быть хозяином в собственном доме, т.е. быть хозяином своей земли, своих недр, своих заводов и фабрик.  Это -  возможность жить в мире своей национальной культуры и национальных традиций. Это, наконец, реальная возможность защитить это право. Защитить экономически, политически, а при необходимости и вооруженной силой. Именно с этих позиций и нужно подходить к вопросу формирования будущей российской государственности. То есть с позиций геополитической, экономической, демографической, военной  целесообразности. С позиций сохранения нации и ее суверенитета, а не с позиций  базарной «конкурентноспособности».
 
      Я утверждал и готов это доказать: Россия в ее  естественных,  т.е. исторически сложившихся национальных границах, абсолютно самодостаточна. Самодостаточна геополитически, самодостаточна экономически, самодостаточна демографически,  самодостаточна в военном отношении. Она может нормально существовать в развиваться даже в условиях полной автаркии.  Зачем, скажите на милость, ей единое экономическое пространство «от Лиссабона до Владивостока»? Рынок нужен? Но что Россия намерена продавать на этом рынке? Есть старая истина экономической науки: на рынок поставлять только то, что воспроизводимо. Путин же намерен превратить Россию в «великую энерго-сырьевую державу», т. е. торговать ее природной кладовой, которая, Увы, не безмерна. 
 
Путинская интеграция вредна России, как ни пытались доказать обратное,  даже с чисто экономической точки зрения. Внутренний рынок России столь обширен, что в состоянии поглотить любое количество товаров. О потребности России в сырье и энергоносителях и говорить нечего. В ее недрах закопана вся таблица Менделеева. Нужны новые технологии? Но  кто, как не Запад, существенно увеличил свой технологический арсенал за счет СССР? И где, как не на Западе, обретаются русские «мозги», оказавшиеся лишними в ельцинско-путинско-медведевской России? Я не призываю к автаркии. Но на мировой арене Россия должна выступать как суверенное национальное русское государство, а не быть проходным двором, во что хочет превратить ее Путин.
 
      «Проект  Путина» - это проект не политика, а барышника. Человек для него  -  производитель стоимостей,  экономика - источник извлечения прибыли.  И только.  Дальше этого не простирается ни его стратегия, ни его интерес. Это – проект  не «национального лидера», каковым его рекламирует российский агитпроп, а космополита-коробейника, оглупленного к тому же школярскими изысками  доморощенных российских геополитиков.

Валентин Леонидович АКУЛОВ,
доктор философских наук, профессор