Смотри. Смотри как легко, словно тысячи переливающихся мотыльков, раскинулось море. Небо, синее как сама жизнь, не успело сбрить свои белые хлопья бороды. Тихо. Море лижет, словно пьяная кошка, берег, унося с собой мелкие камешки и солнечные песчинки. Где-то прокричала чайка, зазывая своих собратьев на пир в честь Посейдона. Море так и осталось равнодушно взирать на все эту возню на своем теле. И стало тепло. Стало светлее. Лазурь проникла во все уголки жизни, окутала синевато-белой дымкой мысли, придав им некую форму, некую лаконичность. Море мертвым штилем легло на песок, устав за целый день. Старик с обветренным от морского ветра лицом и с печальными глазами ровно смотрел на море. Воспоминания то рождались в его голове, то вновь уносились в прошлое, становясь эхом. Сам Посейдон возлежал рядом со стариком, наигрывая на флейте какую-то забавную песенку из своего детства. Где-то рядом копошился краб в остатках выброшенной на берег рыбы. Солнце лениво перекатывалось с одного бока на другой. Теплый ветер играл на берегу с песком: то строя сказочные, оптикаемые замки, то необъятные пустыни с многочисленными дюнами. Ребенок без тела. Просидев так до вечера, старик медленно встал, разминая затекшие суставы. Надел круглую, серую шляпу. Осмотрелся. Как-то грустно вздохнул и побрел к своему скромному жилищу. Лачуга была намного скромнее, чем само слово скромность. Из утвари были лишь деревянная ложка и миска. На полу был расстелен коврик сшитый из какого-то грубого материала. Да, чуть не забыл, был еще пузатый, черный, от копоти, чайник. Войдя, старик присел на коврик. Рядом с ним оказался чайник, и ему так захотелось выпить чашечку ароматного кофе, что он стал лихорадочно искать зерна, которые остались после последнего посещения Большого Города. Но зерен не оказалось. Он потратил все. Старик заплакал. Теплый вечерний ветер проникал через занавешенный тряпкой вход; он шевелил последние волоски на уже почти полысевшей голове старика, как бы жалея его. Старик утер слезы, посмотрел красными, заплаканными глазами на черный, от копоти, чайник, встал, поправил обноски, когда-то называющиеся одеждой, взял мешок, валявшийся в углу, сунул туда свои небольшие пожитки, прихватил последний оставшийся у него медяк и отправился в Большой Город, так как непременно хотел, последний в своей жизни раз, выпить кружечку горячего, вкусного кофе.