Каждый человек для другого человека учитель. Я недавно лишний раз в этом убедилась.

 

***
— Будешь любить меня? — спросила я.
— Буду, — ответил путник.

А потом передумал.
Тут я и взбесилась.
Спасибо — за науку.

Фальшивой луной в небе висела, до неба скакала. Такая чёрная злоба душила, что даже ночью кошечку придавила за шею и не отпускала. Пока кошечка со страху не описалась. Только тут и опомнилась.
Что ж это за любовь такая, что если мне отказали в любви (пусть и пообещав), то я так на бедной животине сублимируюсь? (А дали бы право — и самого виновника не пожалела бы: убить не убила бы, а жизнь попортила.)

А вот такая и есть эта любовь… Обычная. Человеческая. Про которую песни поют и стихи пишут. О которой в каждом уютном чёрно-розовом интернет-дневничке мальчики и девочки разного возраста тоскуют и плачутся.
Когда любой человек (в которого ты якобы влюблён) тебе не лис, товарищ и брат, а подспорье, функция и театральный задник. А иначе — откуда это унижение: «отказ от моей любви»? Разве отказавшись от меня, меня можно унизить?

***
…Я всё хочу спросить. Я вас звала? Я вас искала? Нет. Я просто бежала по пашне. Все, что я хотела получить (мечтала, надеялась), — не получила. Мышь ускользнула, жаворонок не дался.
Вы же ступили на землю, увидели меня и спросили: хочешь быть со мной?
— Нет, — честно ответила я.
И всё закрутилось.
Вы говорили, что любите меня. Я молчала. Вы говорили, что любите меня всю (но при этом менялись в лице, если я говорила про жаворонка или про мышку, потому что вы видели меня торговцем или солдатом, но никак не юным натуралистом), я же принимала вас со всеми вашими родственниками и даже старой чужой бабкой.

Иногда я загрызала на летнем отдыхе куру.
В принципе куру мне было жалко.
Но это было выше меня.

…Вы говорили: любить — это значит любить полностью. А любили — на четвертинку. (Я же, не обременённая любовью, — смотрела на вас зорко и прощала вашу манеру любить кого угодно в моем обличье — кроме меня самого. И даже — по-своему была к вам привязана.)
«…мы как сиамские близнецы», — говорили вы? Отлично. Можно я заведу такого же? Нет? Я так и думала.
Я тосковала на закате о фальшивой луне и какой-то не давшейся мне любви.
У вас было всё, у меня — ничего. Только терпенье.

 

***
— Расскажи мне всё. Мне важна твоя честность. Где ты была на рассвете?
— Кур жрала.
— Не лги мне. Мне это нужно, чтобы я мог жить.
— А мне нужно, чтоб жить, не говорить тебе ничего. Может, если я скажу — я рассыплюсь в дорожную пыль, стану сброшенной мёртвой шкуркой? Так уже было — с одной лягушкой. Всё очень плохо кончилось. Для неё. Почему же твоя жизнь важнее моей?
— Потому что я люблю тебя…Нет, всё равно скажи.

Отлично.
Отлично даже не то, что нам всем невыносима чужая настоящая жизнь (хотя мы и говорим: «Мне главное, чтоб ты была просто честной со мной, я смогу всё пережить», а не можем пережить даже молчания), а то, что даже такую жизнь — при всей её для нас невыносимости — мы хотим у другого отобрать, узурпировать, присвоить. Загнать в наши общие разговоры, обмусолить, исплакать, убить, сделать затхлой (его виной, нашей якобы великодушной, терпеливой мукой). Спрятать в баночку, поставить в подвал, налепить резиновым клеем этикетку «Его честность 2011, август, перламутровое утро». Вместо того, чтобы просто закрыть на другого человека глаза.
И любить его бескорыстно. Почти не видя.
И кто-то ещё после этого говорит, что можно любить — сильнее?

 

***
…Когда кицунэ получают девять хвостов, их мех становится серебристым, белым или золотым. Это — просто прекрасно. Это — замечательный выход.
Хочу быть белым, золотым и серебряным…. Серебряным, белым и золотым….
Поэтому давайте считать, что вот эта пыльная грязная тряпочка с девятью хвостами — это мой вам подарок.
На шапку.
А что? По-моему, вам идёт.