День 8. Оз. Верх. Ньюръявр ‒ г. Намуайв ‒ р. Кальйок.

 

Ночью снова было тепло. Удивительный сентябрь выдался, словно и не север.

Каким-то образом мне удалось проснуться в полпятого и вылезти из палатки в пять. Кругом стояла тихая и туманная мгла. Набрав воды и забравшись обратно в палатку, я начала готовить. И тут, совсем будто бы рядом с берегом, раздалось отчётливое бульканье. «Рыба!» ‒ подумала я. Бульканье повторилось громче. Представилось, что там, на озере, в спокойной предрассветной воде плавает, выставив спину, ихтиозавр замшелая царь-щука. Потом звуков стало несколько, и я кое-что заподозрила. Приоткрыла тент и выглянула наружу. Ну, точно, знакомые по Сейдозеру крохали целой стаей что-то делали возле островка. Заметив меня, они лениво оттянулись за камни, и снова воцарилась тишина.

Слева можно заметить дорогу, которая взбирается на потрясающей крутизны склон:

 

Когда мы вышли, продолжал висеть туман, и ни один лучик солнца не мог пробиться в долину. Травы стояли сырые, ветер уснул, и единственным, что двигалось в этом унылом царстве, были мы, да ещё ручей, вдоль которого дорога поднимается к г. Намуайв.

Выше зоны леса потянулись обширные лишайниковые поля. Мертвенно-зеленоватые, они уходили в густеющий туман, в котором не было ни звука, ни света, ни тени. Видимость упала метров до сорока. Выплывали впереди всё новые склоны, тут же исчезали за спиной пройденные, дорога стелилась обрезком без начала и конца, и казалось, что подъём вечен. Руководитель тогда очень точно описал ощущения: наверное, если провинишься в чём-то, то на том свете будет так. Тишина, лишайники, туман и бесконечный подъём.

 

 

 

 

 

Он, конечно, всё-таки закончился. Туман тоже начал расходиться, скрывая только самые вершины. Впереди стало видно долину Кальйока.

Дорога спускается на его правый берег. Склон с трещиной, который напоминает мне батон Нарезной постоянно виден по ходу движения, уже на левой стороне реки и является, в общем-то, северным рубежом Хибин.

 

 

Чаще, чем прежде, здесь раскиданы медвежьи кучи и следы былого освоения этих мест. Шланги, трубы, упавшие вышки, детали механизмов и бочки встречались с завидным постоянством. В осенних рыжих распадках упорно и одиноко стояли какие-то проржавевшие сооружения. Надо, к слову, отметить, что такого многообразия оттенков рыжего, жёлтого и красного, как здесь, в междуречье Кальйока и его притока, наблюдать ещё не приходилось.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Дорога собралась переходить на левый берег, но, кажется, не решила, где ей лучше, и побежала прямо по каменистому руслу реки, переплетаясь с потоками воды. Идти там особого смысла нет, потому что по правому берегу продолжается тропа. Она набита по склону, но выше по течению всё чаще теряется на каменных россыпях.

Отсыревшие от тумана лишайники предательски скользили под ногой. Большие уютные их подушки, в которые так хотелось наступить, моментально съезжали с поверхности камня. Идти по руслу реки представлялось делом более лёгким, и несколько раз мы спускались с тропы вниз. Однако, без сапог ходить там утомительно: потоки воды текут где хотят, и поиски брода занимают ещё больше времени. Мы возвращались обратно на склон.

За полтора километра до отмеченного на карте озерка мы встали на маленькой поляне. Место, пригодное для стоянки, найти было всё труднее ‒ берега Кальойка равномерно наклонные, и угол наклона выше по течению продолжал увеличиваться. Один раз мы видели остатки самоотверженного кострища на полянке, которая приютилась прямо в русле.

Вечер ознаменовался окончательным моральным разложением гадюки-коврика. Садишься на него ‒ он надут, посидишь немного ‒ а вот уже и не надут. В общем, где-то он образовал дыру. Поиски её ни к чему не привели, и пришлось спать, подстелив под себя часть одежды, а ноги закинув на коврик руководителя. Конечно, было озвучено рыцарское предложение поменяться ковриками, но почему-то я уверенно решила, что не замёрзну.