Внимание! Текст ограниченно доступен стойким в вере и секулярной нравственности.



Ю. Мисима «Запретные цвета» (СПб., «Азбука-классика», 2007)



Премидикация к роману, и не только.



«gays-славяне».

Ильф и Петров.



Реликтовая составляющая, из разного рода запретов в «Запретных цветах», не раритетна и в России, а, наверное, даже значительнее, чем в Японии, по сю пору, ­ пока постмодерн стоит как на угольях очистительного костра славян-язычников; знаки табуирования, разной степени сохранности попадаются повсюду; голубая краска, вопреки психологической науке вызывает агрессию.

Хотя Фрейд давно доказал, что либидо ускользающее, растекающееся по всему спектру цветов, и, даже включающее инфракрасный и ультрафиолетовый, явление.

Граница между гетеро- и гомосексуальностью размыты, дополнительно контрацептивами и «виагрой», а главное, сближением гендерных поведенческих стереотипов.

Прислушайся русское общество к рекомендациям австрийского доктора или китайского мудреца Конфуция ­ о благотворности разнообразия цветов, глядишь, гражданская война между красной брутальной сексуальностью и рахитичной нестойкой голубой, выгоревшей до белой, прокатилась бы тради-

ционным веселым мордобоем.

Православное воинство тоже присоединилось к гонителям голубого, видимо не исчерпав инквизиторского потенциала за века; скоро христиане понесут с хоругвиями рекламные «сэндвичи» товаров, эксплуатирующие гетеросексуальные мотивы, слившись в чувственных предпочтениях с бизнесом.

***

А не прельстись русский князь роскошью византийской атрибутики и женской прелестью ­– будь он геем – а сохрани исконее…, неужели, креативная, профетическая ноосфера русской природы не смогла бы создать на основе язычества, Великую Русскую Веру (ВРВ) - полную мистического очарования, великолепия обрядности, поднявшейся из нутра славянской стихии, ставшей вровень с Индуизмом, Даосизмом, Синтаизмом, ну хотя бы Ламаизмом.

Элементы пантеизма ВРВ стали бы хорошей основой экологического сознания. Демократия при пантеоне богов не могла не быть органичной – натюрлих-демократией.

Избегли бы разнообразных схизм как внутри, так и вне государства.

Религиозный универсализм позволил бы сексменьшинствам поставить в нефе или «Голубом уголке» своего божка. Не по государственному было бы не использовать энергию «голубого потока»; тяжелое преодоление однополярной заряженности сексуального желания для его удовлетворения, демонстрируя действенность механизма сублимации (Фрейд) – порождает необычные творческие импульсы, пример: Чайковский, Нуриев… .

Не пришлось бы бесконечно отстаивать свою самость, после попрёков в религиозной и философской вторичности; не звучала бы унизительная персеверация: энный Рим и энный Иерусалим.

В «Кремле» сидели бы авторитеты уровня Ганди, Далай-Ламы, Петра Бадмаева, Шри Чен Моя.

Агрессия завоевателей была бы поражаема абулией метафизического поля и поглощаема бесконечностью пространства.

Сослагательное наклонение все-таки оставляет надежду на вариантность истории.

Несмотря на «катехон» в центре православия вознеслось под идеологическим покровом Божьей Матери, на глазах иерархов и начальствующих - языческое капище - венчаемое причудливыми чалмами, в том числе и «голубым».

Чайковский расширяет терпимость российского общества к «малым сим» - меньшинствам; Римский-Корсаков, из «Могучих», создаёт гимн язычеству («Снегурочка»).

Изысканные артефакты полные гармонии созданные национальными гениями с опорой на традиции, сохраняемые народом в языческих праздниках, – достаточные условия для истинно русского ренессанса.



Кесарево сечение для самурая.



«…В глазах темно и замерла душа;

Грех не беда, молва нехороша»

А.С. Грибоедов.



«Вина уж педерастов в том,

Что с роду–

Враги царю; враги народу».

(моё на 11%,Грибоедов-89%)



Культурологическая группа шерпов, сопровождающая читателя (толкование в конце книги), не позволяет протиснуться «языком» даже в межзубную щель – тем более что её не оставили – поэтому всё сказанное aparte, apropos и malapropos.



Нашедший близкого по писательскому кредо, представителю «фундаменталистского» нарративного стиля, ставивший своё творчество в религиозно-исторический контекст с культуроёмкой аллюзийной составляющей:

В наперстники Мисима выбрал, -

Писателя не моего романа.

Из букв, который, формует «кирпичи» -

Под именем Томаса Манна.





***

«Запретные цвета» - результат языческого «экуменизма», т.е. схожести культовых обрядов, прихотливой селекции из культур Европы и Японии, воплотившийся в контентно-стилевом гибриде.

Создать образ, - на эндемичной японской территории, где континуум жизни, располагая минимальным набором средств, копируя лишь самого себя, - симбиотической пары, - подобной Дориану Грею и вуайеристу-режиссёру, создающему мизансцены в угоду своей похоти, лорду Генри, синтезированной биологическим и культурным разнообразием Европы, - сомнительное предприятие.

В этом суждении есть евгенико-нацистские мотивы, - но меня извиняет, что это - перверсивный, декаденский, - идеал вырождения.

Очевидные реминисценции с О.Уайльдом, Ж..Жане, Т.Манном слишком приторно-комплиментарны для Мисимы, - они почти закрыли тему нарциссического гомосексуализма.

О.Уайльд «проник» в неё до мистической глубины. Ж..Жане показал стасть у последней черты, как анестезию от удара ножа, за решёткой, - «на провакационном фоне» (психологический термин) тюремных нравов. Т.Манн основательностью культурных традиций. Да и одна из многих версий о Дон Жуане, как об импотентном волоките, может быть здесь подверстана.

Но у романа был шанс выйти за пределы сиквела, решись Мисима написать о «джунглях чувственности» в среде геев от первого лица, а так всегда остаётся привкус «журналистского расследования».

«Запретные цвета» - бильдунгсроман – о воспитании чувств вне гетеросексуальной этики «орнунга». Гей – радость – это не более чем в американской конституции «стремление к счастью».

Гей, в традиционалистском обществе – «скорбный лист» с психиатрическими диагнозами, который всегда с тобой: проблемы с самоиндефикацией; циклотимия; тревожные состояния, а в случае Юити (героя романа) фрустрация сопутствующая нарциссизму; и к букету – раздвоение личности с синдромом разведчика, аффилляция, анестезия чувств, - перечень не закрыт – психиатрия, и литература, и искусство – сообщающие среды, например: «Божественная Мистерия Великого Культа Мальчиков» мимикрировала в психиатрию под термином эфебофилия, а второй протогонист Сэнсуке страдает манией «Пигмалиона».

Среда вокруг – от нейтральной насмешки до агрессии – даже сам автор, как будто боясь диагноза читателей_«Мадам Бовари», прибегает к дидактической лексике неуместной в литературе и наказывая Юити чувством вины не прояснённой этимологии, - навязанной то ли обществом, то ли Кантом.

Многогранность личности вкупе с темпераментом, не дают Мисиме выдержать стиль - его просто разносит от лирики до философии. Эстетическое созерцание страдает от интеллектуального насилия; обозначаемое и обозначающее разъединены пластами японской и европейской культур.

Увлечение амплитуды коннотации слов, некоторый избыток инверсий, и, даже подробная детализация в флоберовском стиле – близкая эстетическим воззрениям японцев – не меняет впечатления, что поступки персонажей не коррелируются с реальной психологией; сам же Мисима будто оправдывается: «Видимо, в превратном представлении о других людях находится какой-то резон для жизни всякому человеку».

Он изобильно сыплет парадоксами – интуивными рационализациями каузальных построений самого радикального толка: «…произведение, о котором ему мечталось, должно быть переполнено здоровой смертностью, исцелившей от болезни жизни, и совершенством, излеченным от мании совершенства», - воспринимая и оценивая нарративный текст, лишь разросшейся соединительной тканью.

Эстетическую некрофилию писатель не шифрует, - «Запретные цвета» - подробный отчёт о неизбежности последнего трагического шага самого писателя.

Его воображение уже проделало последний ритуал самурая, когда изощрённым, жестоким образом создало мутанта из кесарева сечения и сложных родов (если женщины терпят такое..!); даже пиетет перед европейской традицией «Умирание есть едва ли не самое неодухотворённое из всех наших действий, ещё более плотское, нежели акт любви. Иногда предсмертная агония напоминает потуги человека, страдающего запорами» (О.Хаксли) - не изменил решимости Мисимы; самые глубокие строки он оставил внизу живота, острым предметом, преодолевая сопротивление материала с анестезией национальной традиции,_ но это уже вне романа.