«Если смотреть с Хребта Голода, Пик Опустошения похож на китайскую гору с острыми елями, серыми скалами и славненькой кругленькой вершинкой, на самой верхушке которой стоит наблюдательный пост, как маленькая Пагода, -- когда я впервые увидел ее с озера внизу, она походила на гору грез, когда же я на нее вскарабкался, она оказалась недоступным парапетом мира.»
-- Из неопубликованного «Дневника Опустошения» Джека Керуака
Книга, появившаяся совершенно с неожиданной стороны, неоценимо подтолкнула застоявшееся движение за сохранение природы 1950-х годов. Роман Джека Керуака «Бродяги Дхармы» -- праздник глухих углоков, буддизма и сан-францисского поэтического возрождения -- появился на прилавках книжных магазинов в 1958 году. Главный герой книги Джафи Райдер стал новым типом литературного персонажа -- не городской хипак, но прототип героя зеленой культуры, чьими направляющими влияниями были Джон Мьюир, Джон Берроуз, Генри Торо и русский анархист и натуралист Петр Кропоткин.
Вымышленный Джафи был вылеплен по образу и подобию реального поэта Гэри Снайдера, с которым Керуак познакомился в Беркли в 1955 году. Студент-выпускник Университета Калифорнии, Снайдер проводил каждое лето на Северо-Западе США, работая пожарным наблюдателем, лесорубом и помощником проводника лесных экспедиций, -- «как перелетная птица, улетающая на север летом и возвращающаяся на юг к зиме», по его собственному определению. На Керуака Снайдер произвел неизгладимое впечатление -- не только своими стихами, но и разносторонностью интересов: исконно американские культуры и устная литературная традиция, китайские поэты Династии Тань, рабочая организация «Промышленные рабочие Мира», народные песни, походы в горы, лыжи и дзэнские медитации.
Снайдер, к тому же, был откровенно политичен, призывая к ненасильственному захвату Америки молодым поколением, зажженным радостным автостопом и палаточным бунтом. В одном из наиболее пророческих эпизодов книги Керуак описывает мечту Джафи о «мире... бродяг Дхармы, отказывающихся подписываться под общепринятым требованием того, чтобы потреблять, работать, производить, потреблять снова... У меня перед глазами стоит видение великой рюкзачной революции, тысяч или даже миллионов молодых американцев... уходящих в горы.»

До того момента -- до октября 1955 года -- Керуак сам никогда в горы не ходил. Несмотря на все свои трансконтинентальные паломничества, он до мозга костей принадлежал Восточному Побережью, большую часть своей взрослой жизни проживя в Нью-Йорке, а до этого -- в своем родном краснокирпичном городке Лоуэлл, штат Массачуссеттс. Снайдер познакомил Керуака с высокогорьями Запада, взяв его с собой в первый поход на 12,000-футовый Пик Маттерхорн в Йосемитском Национальном Парке (Керуак отправился туда в тапочках на босу ногу), а позднее экипировав его в оклендских магазинах подержанного армейского обмундирования и показав, как надо разбивать лагерь в горах. Снайдер также подвиг Керуака на то, чтобы тот поступил в Лесную Службу США пожарным наблюдателем в Национальный Заказник Маунт-Бейкер, где сам Гэри работал за несколько лет до этого. Керуак принял совет Снайдера, и его летом 1956 года приняли на работу и отправили на Пост Опустошения -- отдаленную наблюдательную станцию в районе, который сейчас относится к Национальному Парку Северных Каскадов, чуть южнее канадской границы.
«Безумный закат вливает морские пены облаков сквозь невообразимые расселины, и безнадежность за ними -- всех оттенков розового, вот и мне таково -- блистающе и уныло превыше всяческих слов -- пух --»
-- Из Дневника Опустошения Керуака

Пожарный сезон Керуака оказался благоприятным -- с литературной точки зрения. Опустошение дало толчок духовной кульминации «Бродяг Джармы», равно как и подсказало название и прекраснейшие главы книги «Ангелы Опустошения», большое эссе «Одинокий Путешественник» и дюжину поэтических припевов посмертной «Книги Хандры».
Керуак отправился на Пик Опустошения в свое собственное одинокое духовное паломничество, конечно же, не как «защитник окружающей среды» -- если бы даже термин «энвайронменталист» в те годы существовал. Однако вклад Керуака как мифотворца оказался далеко не пустячным. Дюжину лет спустя после публикации «Бродяг Дхармы», когда джафиподобные радикалы-экологи заполнили все общественные места страны на День Земли в 1970 году, больше, чем несколько, в своих рюкзаках хранили зачитанные до дыр экземпляры книги.
На печатной странице Керуак был немногословен относительно собственных политических воззрений, однако удержаться от соблазна замахнуться на Лесную Службу США он не мог; ее он считал надменной и лживой бюрократической структурой. Уважая множество заслуженных объездчиков, обучавших его в школе пожарников и собиравших его на вахту Опустошения, называя их «старыми лесниками-боддисатвами», само агентство Керуак заклеймил в «Ангелах Опустошения» как «прикрытие для интересов лесодобычи... чистый результат всей этой катавасии с "Туалетной Бумагой Скотта" и подобными ей компаниями, вырубающими леса при "сотрудничестве" с Лесной Службой... во всем мире люди подтирают себе задницы этими прекрасными деревьями».




«Я чувствую как
мир скатывается
К луне.»
-- Из Дневника Опустошения Керуака




Керуак восхищался жизненной волей и силой духа пожарников и пожарных десантников, но посмеивался над ячеством и духом конкурентной борьбы своих коллег-наблюдателей, считавших дым «своим», если они его засекли. Он ставил под сомнение любые попытки вытоптать естественный процесс, который считал неостановимым и, в конечном итоге, благотворным. «Что теряет каждый конкретный американец, когда горит лес, -- спрашивал он, -- и что Природа делала с этим миллионы лет до сегодняшнего дня?»

Цитаты, приведенные на этих страницах, взяты из неопубликованного дневника, который Керуак вел на Пике Опустошения. Я сделал эти фотографии в течение двухнедельной добровольной пожарной вахты летом 1996 года. С зазубренной 6000-футовой вершины хижина Керуака из Бродяг Дхармы» манит до сих пор -- она лишь чуть-чуть износилась четырьмя десятилетиями воющих зим Каскадов. Вид оттуда, благодаря переделам земель, предпринятым Управлением Национальных Парков и Дикой Природы в 1968 и 1988 годах, в сущности, мало отличается от того, которым любовался Керуак, -- все та же циклорама ледников и голубых вершин, текущая до самого горизонта во всех направлениях.
Сам пост тоже мало изменился. Туда по-прежнему не проведено электричество, нет водопровода, удобства -- на улице. И -- никакого телевидения, как мне приходилось объяснять к вящему изумлению некоторых ребятишек, заходивших в гости. По ночам хижина освещается свечами и лампой Коулмэна. Вода для питья и мытья посуды добывается из слежавшегося снега, который можно натаскать из прошлогодних сугробов и растопить в битой старой латунной раковине -- возможно, той же самой, которой пользовался еще Керуак.
Несмотря на то, что все это осталось без изменений, Пик Опустошения -- не совсем тот, что был раньше. В конечном итоге, несмотря на внушающую почтение красоту этого места, сущность керуаковского опыта заключалась не в пейзажах, а в уединении. В то время вся местность вокруг Опустошения являлась частью Первобытного Района Маунт-Бейкер -- «первобытными» Лесная Служба называла незащищенные лесные регионы без проложенных дорог. Керуаку потребовалось три дня на грузовике, барже и верхом, чтобы добраться до этой вершины с рейнджерской станции в Марблмаунте. Сегодня до поста можно добраться, в общем и целом, за день из центра Сиэттла. За свои 63 дня, проведенных на Пике, Керуак не видел ни одного живого лица; его единственным контактом с людьми были голоса коллег-наблюдателей, по радио переговаривавшихся друг с другом со своих одиноких вершин. Сегодня же на Опустошении едва ли три-четыре дня проходят без, по крайней мере, одного туриста, бредущего по своей тропе. По выходным летом они забредают десятками, причем многие пускаются в своеобразные литературные паломничества.
Для Керуака его лето Опустошения стало кульминацией опыта нескольких горьких лет разочарованнных скитаний и духовных исканий. Несмотря на то, что он большую часть своего одиночества провел в борьбе с внутренними бесами и ангелами, его горный приют, в конечном итоге, предложил ему последний период относительного мира и спокойствия в жизни, дал последние месяцы неизвестности и последнюю же меру крайне необходимой трезвости. Хотя прожил он еще тринадцать лет, этот период работы наблюдателем, к прискорбию, стал также его последним великим приключением -- что бы он впоследствии ни сделал, о чем бы ни писал снова, это не стало столь же достойным его душевного литературного энтузиазма, как пожарная вахта на горной вершине. Как он сам писал в заключительных строках «Бродяг Дхармы»: «Опустошение, Опустошение, я столь многим обязан Опустошению».