"Тот, кто ждёт".

   Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Я не передвигаюсь. Не предпринимаю ничего. Я только жду. Наверху я вижу холодные звезды – ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду. Я – туман, лунный свет, я – память. Я – печален, и я – стар. Иногда я падаю вниз, в колодец, подобно дождю. Поверхность воды растрескивается тенетами паука в тех местах, где мои капли ударяются о нее. Я жду в холодной тишине и знаю, что наступит день, когда я перестану ждать.
   Сейчас утро. Я слышу оглушительный гром. Ловлю доносящийся издалека запах гари. Слышу скрежет металла. Жду. Прислушиваюсь.
   Голоса. Издали.
   – Хорошо!
   Голос. Чужой голос. На языке, которого я не знаю. Ни одного знакомого слова. Вслушиваюсь.
   – Вышлем людей на разведку!
   Хруст кристаллического песка.
   – Марс! Вот он какой. Марс!
   – Флаг?
   – Пожалуйста, сэр!
   – Отлично, отлично!
   Солнце высоко в голубом небе, его золотые лучи наполняют колодец, и я парю в них цветочной пыльцой – невидимый, клубящийся в теплом сиянии.
   Голоса.
   – От имени Правительства Земли объявляю эту территорию нашими Марсианскими владениями, предназначенными для равного, раздела между странами-участницами.
   О чем они говорят? Я оборачиваюсь на песке, подобно колесу, невидимый и безмятежный, золотой и неутомимый.
   – Что это? Вон там!
   – Колодец!
   – Не может быть!
   – Пошли! Это в самом деле колодец.
   Чувствую приближение тепла. Три объекта нагибаются над жерлом колодца, и моя прохлада поднимается им навстречу.
   – Здорово!
   – Настоящая чистая вода?
   – Посмотрим.
   – Кто-нибудь, принесите лабораторную бутылку для анализов и веревку!
   – Сию минуту!
   Звук бега. Возвращение.
   – Вот, держите!
   Я жду.
   – Опускай вниз! Потихоньку!
   Стекло поблескивает, медленно опускаясь вниз на веревке.
   Поверхность воды мягко морщится, когда стекло прикасается к ней, заполняется внутри. Поднимаюсь с теплым воздухом к жерлу колодца.
   – Вот! Хочешь попробовать воду, Риджент?
   – Давай!
   – Какой красивый колодец! Чего стоит одна конструкция! Когда, интересно, его построили?
   – Бог его знает. В том городе, где мы сели вчера, Смит сказал, что жизни на Марсе нет уже десять тысяч лет.
   – Невероятно!
   – Ну что, Риджент? Как вода?
   – Чистая, как стеклышко. Налить стакан?
   Звук льющейся на солнце воды. Я танцую в воздухе, как пыль, как тонкие веточки под легким дуновением ветра.
   – Что с тобой, Джонс?
   – Не знаю. Ужасно заболела голова. Как-то вдруг.
   – Ты выпил воды?
   – Нет, не успел. Не из-за этого. Я как раз нагибался над колодцем, и голова у меня точно раскололась. Сейчас уже лучше.
   Теперь я знаю, кто я.
   Мое имя – Стивен Леонард Джонс, мне двадцать пять лет, и я только что прибыл сюда на ракете с планеты под названием Земля. Я стою сейчас на планете Марс вместе с моими добрыми друзьями Риджентом и Шоу у старого колодца.
   Я гляжу на мои золотые пальцы, загорелые и крепкие. Я вижу мои длинные ноги, мою серебристую форму и моих друзей.
   – Джонс, что с тобой? – спрашивают они.
   – Все в порядке, – говорю я, глядя на них. – Со мной все в порядке.
   Пища вкусная. За десять тысяч лет я забыл, что такое вкус пищи. Она приятно ложится на язык, а вино, которым я запиваю ее, согревает. Я вслушиваюсь в звучание голосов. Составляю слова, которые не понимаю и все-таки странным образом понимаю. Пробую воздух.
   – Что с тобой происходит, Джонс?
   Наклоняю голову – мою голову – в сторону и кладу на стол руки, в которых держу серебряные инструменты для еды. Я все ощущаю, осязаю.
   – Что ты хочешь этим сказать? – отвечаю я новым приобретением – голосом.
   – Ты как-то нелепо дышишь – хрипишь, – говорит другой из них.
   Нахожу точный ответ, произношу:
   – Наверное, заболеваю. Простуда.
   – Не забудь провериться у доктора!
   Я киваю головой и обнаруживаю, что кивать головой приятно. Спустя десять тысяч лет приятно многое. Приятно вдыхать воздух, чувствовать, как согревает тело и проникает все глубже и глубже солнечное тепло, приятно ощущать позвоночный столб и хитроумное сплетение костей, упрятанных в толщу согретой плоти, приятно различать звуки, доносящиеся гораздо яснее и ближе, чем в каменной глубине колодца. Я сижу зачарованный.
   – Джонс, очнись! Кончай с этим! Надо идти!
   – Хорошо, – говорю я, загипнотизированный тем, как легко, словно влага на языке, образуются слова, как медленно и грациозно они срываются и плывут.
   Я иду, и мне приятно идти. Я – высок, и земля далеко под моими ногами. Я словно на вершине высокого утеса и рад этому.
   Риджент стоит у каменного колодца и глядит в него. Другие, тихо переговариваясь, ушли на свой серебристый корабль.
   Я чувствую мою руку вплоть до кончиков пальцев, чувствую, как улыбаются мои губы.
   – Колодец глубокий, – говорю я.
   – Да, глубокий.
   – Он называется Колодец Души.
   Риджент поднимает голову, глядит на меня.
   – Откуда ты знаешь?
   – Ты считаешь, он не похож на Колодец Души?
   – Я о таком колодце никогда не слыхал.
   – Это место, где живут те, кто ждут, – те, кто когда-то были живыми, а теперь только ждут и ждут, – отвечаю я, дотрагиваясь до его руки.
   Полуденный зной. Песок горит как огонь, корабль пылает серебристым пламенем, жара мне приятна. Я слышу шум собственных шагов по жесткому песку, звуки ветра, гуляющего по палимым солнцем долинам. Улавливаю запах: обшивка ракеты кипит под солнцем. Стою прямо под выходным люком.
   – Где Риджент? – спрашивает кто-то.
   Отвечаю:
   – Я видел его у колодца.
   Один человек бежит к колодцу. Я начинаю дрожать. Я дрожу прекрасной трепетной дрожью, исходящей откуда-то из глубины, дрожь становится все сильнее. И в первый раз я слышу его – голос, доносящийся, как из колодца, из глубины, – тонкий и испуганный голос: Отпусти меня, отпусти! Я чувствую: что-то пытается высвободиться, хлопает дверьми в лабиринте ходов, бросается темными коридорами вниз и вверх, кричит и отзывается на собственный крик.
   – Риджент упал в колодец!
   Люди бегут, все пятеро! Я бегу вместе с ними, мне становится плохо, дрожь переходит в яростное биение.
   – Он сорвался в него! Джонс, ты был с ним! Ты видел, что произошло? Джонс! Ну, говори же, Джонс!
   – Джонс, что с тобой?
   Я падаю на колени, дрожь совсем меня доконала.
   – Ему плохо! Сюда! Помогите приподнять!
   – Это все солнце.
   – Нет, это не солнце, – бормочу я.
   Меня укладывают на песке, судороги прокатываются по моему телу волнами, как землетрясения, голос из глубины кричит: Это Джон с, это я, это не он, не он, не верьте ему, выпустите меня, вы пустите! Я вижу согнувшиеся надо мной фигуры, мои веки трепещут, открываются и закрываются. Люди щупают запястье моей руки.
   – Сердце останавливается.
   Закрываю глаза. Крики замирают. Дрожь прекращается.
   И я взмываю вверх, как в холодном колодце, я снова свободен.
   – Он умер, – говорит кто-то.
   – Джонс умер.
   – От чего?
   – Кажется, от шока.
   – От какого еще шока? – спрашиваю я. Теперь мое имя – Сешенз, мои губы движутся твердо и решительно, я – капитан этого корабля, начальник всех этих людей. Я стою среди них и гляжу на остывающее на песке тело. Потом вдруг хватаюсь руками за голову.
   – Что случилось, капитан?
   – Ничего! – говорю я. – Заболела голова. Сейчас приду в норму. Ну вот, – шепчу я, – все снова нормально.
   – Вы бы сошли с солнцепека, сэр!
   – Да, – соглашаюсь я, глядя на лежащего Джонса. – Нам не следовало сюда прилетать. Марс отторгает нас.
   Мы относим тело в ракету, и тут же какой-то новый голос из глубины снова взывает, чтобы его отпустили.
   – На помощь! На помощь! – доносится из влажных внутренностей моего тела. – На помощь! – отдается эхом и прокатывается по кроваво-красным сосудам.
   На этот раз дрожь охватывает меня гораздо раньше. И мне труднее сдерживать ее.
   – Капитан, вы бы лучше сошли с солнца! У вас нездоровый вид, сэр!
   – Хорошо! – говорю я и выкрикиваю: – На помощь!
   – Что вы сказали, сэр?
   – Я ничего не говорил.
   – Вы сказали: "На помощь", сэр!
   – В самом деле, Мэтьюз? Я в самом деле это сказал?
   Меня укладывают в тень, отбрасываемую кораблем: внутри, в глубоких катакомбах скелета, в темно-красных приливах крови кто-то кричит, мои руки дергаются, иссушенный рот раскалывается надвое, ноздри расширяются, глаза выкатываются из орбит. На помощь! Помогите! Помогите! Выпустите меня! Нет, нет, не надо!
   – Не надо! – повторяю я.
   – О чем вы, сэр?
   – Не обращай внимания! – говорю я. – Я должен освободиться, – и я зажимаю рот рукой.
   – Сэр, что с вами происходит? – настойчиво кричит Мэтьюз. Я кричу им:
   – Все на корабль! Все, все! Возвращайтесь на Землю! Немедленно!
   В руке у меня пистолет. Я поднимаю его.
   – Не стреляйте!
   Взрыв! Мельтешение теней. Крик оборван. Свистящий звук падения.
   Через десять тысяч лет. Как хорошо умереть. Как хороша внезапная прохлада, расслабленность. Я как рука, влитая в перчатку, восхитительно прохладную перчатку в раскаленном песке. Как прекрасен всеобъемлющий черный покой забвения! Однако медлить нельзя.
   Треск, щелчок!
   – Боже мой, он застрелился! – кричу я, открывая глаза. Капитан сидит, прислонившись к борту, его череп расколот пулей, глаза расширены, язык высунут меж двумя рядами белых зубов. Из головы хлещет кровь. Я наклоняюсь и дотрагиваюсь до него.
   – Глупец, – говорю я. – Зачем он это сделал?
   Люди в ужасе. Они стоят над двумя трупами и вертят головами, озираясь на марсианские пески и отдаленный колодец, в глубоких водах которого колышется тело Риджента. С пересохших губ срываются хрипы и всхлипы – они как дети, не принимающие страшного сна.
   Люди поворачиваются ко мне.
   После паузы один говорит:
   – Теперь, Мэтьюз, капитан – ты.
   – Знаю, – неторопливо отвечаю я.
   – Нас осталось всего шестеро.
   – Боже, все случилось так быстро!
   – Я не хочу этого! Нужно немедленно убираться!
   Люди раскричались. Я подхожу к каждому и дотрагиваюсь – на этот раз моя уверенность глубока, она просто поет от восторга.
   – Слушайте! – говорю я и дотрагиваюсь до их локтей, рук, ладоней.
   Мы все смолкаем.
   Мы – вместе, мы – одно.
   – Нет, нет, нет, нет, нет, нет! – кричат внутренние голоса из глубины, из узилищ их тел.
   Мы смотрим друг на друга. Мы – это Сэмюэль Мэтьюз,
   Реймонд Мозес, Уильям Сполдинг, Чарльз Эванс, Форрест Коул и Джои Саммерз; мы молча разглядываем друг друга: у нас побледнели лица, руки трясутся.
   Потом все как один поворачиваемся в сторону колодца.
   – Пора, – говорим мы.
   – Нет, нет! – пронзительно протестуют голоса, уже упрятанные, складированные, подготовленные к вечному хранению.
   Ноги несут нас по песку, со стороны могло бы казаться, будто это гигантская двенадцатипалая ладонь передвигается по горячему морскому дну, перебирая пальцами.
   Нагибаясь над колодцем, мы заглядываем в него. И видим шесть лиц: они смотрят на нас из холодных глубин.
   Нагибаясь все ниже и теряя равновесие, мы падаем один за другим в жерло, в прохладную темноту, в холодные воды колодца.
   Солнце заходит. Медленно по кругу перемещаются звезды. Далеко среди них мигает лучик света. Это приближается еще один космический корабль, оставляя позади себя красный след.
   Я живу в колодце. Я похож на дымок, живущий в колодце. Или на испарения каменного горла. Наверху я вижу холодные звезды – ночные и утренние, вижу солнце. И иногда пою старые песни этого мира, песни его молодости. Как сказать вам, кто я, если я не знаю этого сам? Никак. Я просто жду.