Акварельные сумерки были тверды, холодны и прозрачны, как синее стекло, реальны до нереальности, сказочны до неоспоримости – как храм, огоньки которого звездами просвечивают сквозь синюю завесу небосвода, как невидимая жница, жнущая тонким, как бы игрушечным лунным серпом огненную закатную ниву. Не было больше города под небом – стало небо над городом, пронзившее город лезвием своего холодного дыхания до самого низа и поглотившее его. Казалось, на звезды можно наступить ногами, и тогда они захрустят, как заледеневшие бурые листья на асфальте.

…Невзрачный сутулый мужчина лет сорока, быстро шедший по улице, не видел этих сумерек. Он лишь кожей чувствовал их, как инстинктивное ощущение нереальности, смутной угрозы – и зябко вздрагивал от неуюта. Он смутно чуял, что стал незваным гостем в Городе, ставшем Небом. А может быть, ничего такого он не чувствовал, а просто ему стало не по себе от острого, по-зимнему пряного воздуха сумерек, слегка обжигавшего щеки и покалывавшего губы. Он шел быстро, не оглядываясь по сторонам, по временам передергивая плечами и глубже пряча руки в карманы старой кожаной куртки.

Остановился около одной из дверей стандартной двенадцатиэтажки, такой синеватой и призрачной в похолодавших сумерках. Набрав на двери код, с неожиданным изяществом скользнул в теплый, чуть затхлый темный зев подъезда – и почти по-детски обрадовался этому затхлому теплу.