Холодные пальцы холодных рук сжимали пепел разбитых надежд: я цеплялся за эти угольки, как мог. Надежда умерает последней, но наступил и ее черед. Она умерла, оставив сердце мое засыпанным легким снегом, выбраться из-под которого не в состоянии больше я. Слезы текли по моим небритым щекам, путались в небритой бороде, и, отчаянно крича, лезли вверх по губе, ища помощи у усов. Но и здесь их ждало разочарование: усы тоже были небритыми. И они умирали, проклиная меня, а я проклинал их за смех проходящих мимо прохожих проходимцев. О, как больно мне в мои девятнадцать лет! И как одиноко! Где та единственная дворничиха, что способна своими огромными русскими мускулистыми руками вымести весь снег с поверхности сердца замерзшего моего? Она разбилась вместе с последней Надеждой. Обе упали с крыши дома, в котором я живу. О, за что, скажи мне, жестокий Создатель, я мучаюсь так и плачу ночью в подушку, в которую утром смеюсь?! За что?! Неужели я недостаточно часто просил тебя об этом?..
Я плачу снова... И слезы, как совы в этот раз, разлетаются из глаз моих, и внемлют словам моим, и несут тайну мою, но, разбиваясь о терновый куст (О, не бросай меня в терновый куст!) бетонных тонн подо мною, заставляют меня падать на пол, обрывать кожу с век и бросаться ею в прохожих...
Муки одиночества, как страшны они в час, когда в холодильнике кончается еда!... и я снова ложусь на холодную кровать, согреть тела теплом которую некому, и голова моя забирается на подушку, как король, и плачет. Нет больше сил душевных. Из груди вырывается стон... за ним - слон, и... я вижу свет!..
кто меня спасет?
