земля, земля, земля, вода.

росток, росток, в земле, трава.

дыра, дыра, дыра и дверь,

волна, волна, волна, метель. 

мороз, тепло и пар - мечта,

была, была, была тогда.

и свет, и свет, и тьма, но та,

что свет, волна, земля, мечта.

вот есть же не гнилые ветки. ведь есть же. за снегом дурно пахнут - весной так совсем страшно становится. а кой черт когда свиду все как одна? и каково летать в таком лесу? пока тысячу раз мимо не пролетишь, не понюхаешь, не спросишь, не душешь, не заденешь плечём - голова закружится. а там и до помешательства недалеко. нифига не весело! какого черта так мало жизни? нет, не жизни - толку в ветках. очень не хочется на фоне гнили пропустить черного дрозда.

наверняка каждому в голову приходят мысли извращенного характера. и никакая банальная человеческая рука в руке не сравнится с почкой в той же самой руке. а собственно в чем принципиальное различие? всё мясо. думает тоже мясо, мечтает - мясо, любит - мясо, срёт - мясо. а если девушку назвать "куском с кровью" естественно начнется истерика. не понимаю людей, которые считают себя лучше животных. они хотя бы умеют быть терпеливыми и не жалуются, когда их жрёт какое-то мясо. как те, что нацепили лобковые волосы на воротник и радуются гламурной жизни. суки.

- Мама пыталась меня зарезать, - пожаловался мальчик.

- Что ж, - развел руками отец. - Временами каждому из нас хочется кого нибудь зарезать, малыш. И всё же не забывай, что в воздухе разлита благодать, наши сердца полны любви, а мир - добр и прекрасен. 

Чем дальше, тем сильнее мир вокруг поражает своей несовершеннойстью. Особенно в те моменты, которые ничем не примечательны. Такие моменты проносятся мимо. В сознании ничего, казолось бы, плохого. Но блядь чтото же беспокоит?

Каздый день рождает общественные туалеты (как отдельные полочки). В них скапливаются предположения на счет несбудущихся ожиданий. Порой всё на столько мильно воняет, что и уснуть трудно.

Вероятность того, что мы станем космонавтами 99,9%, просто мы такие неудачники.

 Как вы думаете, сколько тонн гавна вы произведете к 62 годам? я думаю не мало) и старость будет самым мучительным испытанием. Уже сейчас пора начинать к нему готовится. нужно быть вовсеоружии, ибо выживут только потомки вождей и похуисты. 

Формируется образ окружающего мира. он круглый. а в середке неполированная полость с камнями и водорослями.

Пойду куплю машинку для стрижки газонов. 

 

 

расстройством равносильных фраз,

то было, что написано не раз,

как будто просто скатерть со стола,

унынье, горечь, слабость та,

которая приходит вслед за счастьем,

раздробленной, что радость прибыла,

на место старым швам пришло ненастье,

и унеслось подальше, за далекие равнины,

за горы, что с душу высотой,

и каждый в воздухе ревнивом,

увидел сладость, бурность и покой.

желаний много и желать,

как будто просто без цветов,

всё преукрашено упреком,

а вглубине засевши точит кость,

желания цветут, но за ветриной,

приходит время. вдруг стекло.

изломы мысли молодо, игриво,

как носом о ветринное манто.

пусть каждое бывает несуразным,

насыщенным, не таковым,

но каждое приходит за ненастьем,

но в каждом каплей плещется малым.

и радость в душу как с обрыва,

слетает, плещется игриво.

и это не конец,

хоть кажется закончено и мило,

в конце приходит всем пиздец.)

пусть каждый в молодости вспомнит,

каким был в старости покой,

пусть каждый мимолетом спросит,

все тех кто пал перед толпой,

пусть море будет вышиной,

со скалы горной чехордой,

пусть залетают к вам в покой,

разбойник милый, хоть слепой,

не видящий во мраке света,

ликующий под роем льда,

что стОит рядышком с тобой?

пусть каждый спокойнее спя,

восполнит старые до края,

лучами лица озаря,

припомнит дрожи все страданья.

Есть наверно в будущем нечто привлекательное, что заставляет кровь церкулировать в жилах. Главное чтобы цель сего пребывания в этот момент была столь же ценной как жизнь сознания в будущем. главенствующая мысль бывает более минимальной чем второстепенная. на мой взгляд каждое существо, состоящее из плоти может претендовать на титул здравомыслящего создания. Ведь порой тюльпан умнее соседа, который затеял ремонт 12 февраля. он может быть ближе коллег или одногрупников, если растет рядом с домом. но даже на него с неба может свалиться гербереа и вынести ему весь сок. корни вырвать, спутав с сорняками! Лепести опадут и листья пожелтеют! ствол надломится. начало нового дня с герберой под окном.

осень

 

 

BONAPARTE - to much

а всё таки есть какая то логика:

сначала проглотить, чтоб поперхнуться,

переварить, чтоб заболеть,

и высрать чтоб, всё по новой)

,а растения живут без логики ;)

 

28 назад, чтоб потом не было диабета

Как заведено, в перепалку вступает усталость.
А на утро всё иначе, будто не с соседом.
гора из символов - вверх ногами
тольку взбираться? с другой стороны не хуже.
а если подняться к снегу, домов совсем не видно.

Ребенок, плачущий в тени,
Живи. Когда скажу – замри!
Быть может стон, в комке любви увидел он – не он.
То словно казнь.
Всё в куски, брызги и герань.
Букет, увядший без воды, вдруг оживет в тени...

И окунувшись в света чан, он ангел, посланный с начал начал.
Внеочередно, по порядку строптиво мирно и живой,
Тот самый что другой – ошибку верной счел иной,
Что яму роет по соседству, закрыв калитку трусости и бегству.
 Совсем не тот, что будет или был, а тот, что есть: вне общества, когда кому-то мил,
Ах да, совсем забыл:
- Ведь да? ты тоже ил.

4 раза повтори не вслух – то самое, что было, но прошло,
К чему черемух ветви приросло.
Рабами пониманий жизнь не проживешь,
А лишь закончишь, словно плесневая вошь в тортовом креме тонущей и тихой.
Тот мальчик не грешён, не грустен.
Он лишь казнил пороков капюшон и вылил берега – таинственно-безбрежны.
Пускай на одного, но мрака хватит в каждом.
Вот почему жалеют те, что не они, которые в душе желают счастья мальчику в тени...

 

похоже на раскадровку

почаще бы лента была засвеченной)

в глубокой сумище, отложенной в сторону,

в громких зарослях предметов первой необходимости,

нет ничего странного) 

всё когда нибудь начинается и продолжается

остается только собраться, скушать консервы, забыв про завтра

быть сЪеденным - это так естесственно

всё merk.t

 

 

сегодня их было пять

четыре спешили, одна нет 

жутко

сегодня представил свою смерть

небольшая кампания недоброжелателей берет меня на руки и бросает под поезд в метро. мне хочется как можно реже думать о таких вещах. 

чтото реанимация зачастила в поседнее время, на этой неделе не бывало ни  дня без её присутствия. 

сми не радует.

uken. и всё)

 

уже другой муравейник, уже другой кустарник, 

но в то же время, в тот же миг,

всё так же, всё тудаже,

завтрак, ужин, сон,

мы все умрем)

 

 рай - он один

и у каждого свой

Пол первого ночи
звезды
соловей поет
вокруг березы
почти полная луна
светло, всё видно
аромат цвета вишни и слив
прохладно
я счастлив

а нечего писать =) 

ждемс лето

57 слушали 2 копий [+ в свой плеер]

всё чаще хочется уснуть у костра

 

Но я романист, и, кажется, одну “историю” сам сочинил. Почему я пишу: “кажется”, ведь я сам знаю наверно, что сочинил, но мне всё мерещится, что это где-то и когда-то случилось, именно это случилось как раз накануне Рождества, в каком-то огромном городе и в ужасный мороз.

Мерещится мне, был в подвале мальчик, но ещё очень маленький, лет шести или даже менее. Этот мальчик проснулся утром в сыром и холодном подвале. Одет он был в какой-то халатик и дрожал. Дыхание его вылетало белым паром, и он, сидя в углу на сундуке, от скуки нарочно пускал этот пар изо рта и забавлялся, смотря, как он вылетает. Но ему очень хотелось кушать. Он несколько раз с утра подходил к нарам, где на тонкой, как блин, подстилке и на каком-то узле под головой вместо подушки лежала больная мать его. Как она здесь очутилась? Должно быть, приехала со своим мальчиком из чужого города и вдруг захворала. Хозяйку углов захватили ещё два дня тому в полицию; жильцы разбрелись, дело праздничное, а оставшийся один халатник уже целые сутки лежал мертво пьяный, не дождавшись и праздника. В другом углу комнаты стонала от ревматизма какая-то восьмидесятилетняя старушонка, жившая когда-то и где-то в няньках, а теперь помиравшая одиноко, охая, брюзжа и ворча на мальчика, так что он уже стал бояться подходить к её углу близко. Напиться-то он где-то достал в сенях, но корочки нигде не нашел и раз в десятый уже подходил разбудить свою маму. Жутко стало ему наконец в темноте: давно уже начался вечер, а огня не зажигали. Ощупав лицо мамы, он подивился, что она совсем не двигается и стала такая же холодная, как стена. “Очень уж здесь холодно”, — подумал он, постоял немного, бессознательно забыв свою руку на плече покойницы, потом дохнул на свои пальчики, чтоб отогреть их, и вдруг нашарив на нарах свой картузишко, потихоньку, ощупью, пошёл из подвала. Он еще бы и раньше пошел, да всё боялся вверху, на лестнице, большой собаки, которая выла весь день у соседских дверей. Но собаки уже не было, и он вдруг вышел на улицу.

— Господи, какой город! Никогда еще он не видал ничего такого. Там, откуда он приехал, по ночам такой черный мрак, один фонарь на всю улицу. Деревянные низенькие домишки запираются ставнями; на улице, чуть смеркнется — никого, все затворяются по домам, и только завывают целые стаи собак, сотни и тысячи их, воют и лают всю ночь. Но там было зато так тепло и ему давали кушать, а здесь — Господи, кабы покушать! И какой здесь стук и гром, какой свет и люди, лошади и кареты, и мороз, мороз! Мерзлый пар валит от загнанных лошадей, из жарко дышащих морд их; сквозь рыхлый снег звенят об камни подковы, и все так толкаются, и, Господи, так хочется поесть, хоть бы кусочек какой-нибудь, и так больно стало вдруг пальчикам. Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика.

Вот и опять улица, — ох какая широкая! Вот здесь так раздавят наверно; как они все кричат, бегут и едут, а свету-то, свету-то! А это что? Ух, какое большое стекло, а за стеклом комната, а в комнате дерево до потолка; это ёлка, а на ёлке сколько огней, сколько золотых бумажек и яблоков, а кругом тут же куколки, маленькие лошадки; а по комнате бегают дети, нарядные, чистенькие, смеются и играют, и едят, и пьют что-то. Вот эта девочка начала с мальчиком танцевать, какая хорошенькая девочка! Вот и музыка, сквозь стекло слышно. Глядит мальчик, дивится, уж и смеется, а у него болят уже пальчики и на ножках, а на руках стали совсем красные, уж не сгибаются и больно пошевелить. И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие — миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придёт, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит к ним с улицы много господ. Подкрался мальчик, отворил вдруг дверь и вошел. Ух, как на него закричали и замахали! Одна барыня подошла поскорее и сунула ему в руку копеечку, а сама отворила ему дверь на улицу. Как он испугался! А копеечка тут же выкатилась и зазвенела по ступенькам: не мог он согнуть свои красные пальчики и придержать ее. Выбежал мальчик и пошел поскорей-поскорей, а куда, сам не знает. Хочется ему опять заплакать, да уж боится, и бежит, бежит и на ручки дует. И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко, и вдруг, Господи! Да что ж это опять такое? Стоят люди толпой и дивятся; на окне за стеклом три куклы, маленькие, разодетые в красные и зеленые платьица и совсем-совсем как живые! Какой-то старичок сидит и будто бы играет на большой скрипке, два других стоят тут же и играют на маленьких скрипочках, и в такт качают головками, и друг на друга смотрят, и губы у них шевелятся, говорят, совсем говорят, — только вот из-за стекла не слышно. И подумал сперва мальчик, что они живые, а как догадался совсем, что это куколки, — вдруг рассмеялся. Никогда он не видал таких куколок и не знал, что такие есть! И плакать-то ему хочется, но так смешно-смешно на куколок. Вдруг ему почудилось, что сзади его кто-то схватил за халатик: большой злой мальчик стоял подле и вдруг треснул его по голове, сорвал картуз, а сам снизу поддал ему ножкой. Покатился мальчик наземь, тут закричали, обомлел он, вскочил и бежать-бежать, и вдруг забежал сам не знает куда, в подворотню, на чужой двор, — и присел за дровами: “Тут не сыщут, да и темно”.

Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть: “Посижу здесь л пойду опять посмотреть на куколок, — подумал мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, — совсем как живые!” И вдруг ему послышалось, что над ним запела его мама песенку. — Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!

— Пойдем ко мне на елку, мальчик, — прошептал над ним вдруг тихий голос. Он подумал было, что это всё его мама, но нет, не она; кто же это его позвал, он не видит, но кто-то нагнулся над ним и обнял его в темноте, а он протянул ему руку и... и вдруг, — о, какой свет! О, какая ёлка! Да и не ёлка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: всё блестит, всё сияет и кругом всё куколки, — но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он: смотрит его мама и смеется на него радостно.

— Мама! Мама! Ах, как хорошо тут, мама! — кричит ей мальчик, и опять целуется с детьми, и хочется ему рассказать им поскорее про тех куколок за стеклом. — Кто вы, мальчики? Кто вы, девочки? — спрашивает он, смеясь и любя их.

— Это Христова ёлка, — отвечают они ему. — У Христа всегда в этот день ёлка для маленьких деточек, у которых там нет своей ёлки... — И узнал он, что мальчики эти и девочки все были всё такие же, как он, дети, но одни замерзли еще в своих корзинах, в которых их подкинули на лестницы к дверям петербургских чиновников, другие задохлись у чухонок, от воспитательного дома на прокормлении, третьи умерли у иссохшей груди своих матерей (во время самарского голода), четвертые задохлись в вагонах третьего класса от смраду, и все-то они теперь здесь, все они теперь как ангелы, все у Христа, и он сам посреди их, и простирает к ним руки, и благословляет их и их грешных матерей... А матери этих детей все стоят тут же, в сторонке, и плачут; каждая узнаёт своего мальчика или девочку, а они подлетают к ним и целуют их, утирают им слезы своими ручками и упрашивают их не плакать, потому что им здесь так хорошо... А внизу, наутро, дворники нашли маленький трупик забежавшего и замерзшего за дровами мальчика; разыскали и его маму... Та умерла ещё прежде его; оба свиделись у Господа Бога на Небе.

 

Ф.М. Достоевский


 

полдень, голубое небо, белоснежные облака,

солнце светит , сверчки гудят, птицы летают низко низко,

в далеке видно, как отражаются лучи от озера,

а рядом, в зеленой высокой траве

сидит девочка - и тихо плачет.

никто и не говорил что будет легко