Маленькая церквушка у входа. Священник в застиранном красном одеянии гнусаво читает молитвы, размашисто крестится и раскачивает кадило. Женщины вторят, мужчины молча смотрят перед собой, будто стесняясь. 15 минут спустя мальчик в спецодежде начинает привычно разъяснять - свечи в мешок, первыми прощаются знакомые, последними родственники и близкие. И, будто не слыша, пожилая женщина бросается к гробу и, обливаясь слезами, целует покойника и что-то бормочет. И люди стыдливо выстраиваются в очередь. И он совсем как живой. Немного бледный, даже в желтом свете свечей. А на улице холодный ветер пробирается в рукава, чтобы напомнить о вечном холоде. И узкая дорожка. Далеко впереди играет военный оркестр. И маленький мостик через ручей. На кладбищах всегда есть ручьи, в которых течет мутный ржавый поток. И горсть земли. И прощальные залпы. Оркестр неуместно играет гимн. И именно эта неуместность продирает до костей сильнее, чем ветер. Снег лепит в лицо, размазывая по щекам тушь. И тишина, такая странная в этой толпе. Все кругом серое, только гвоздики слепят красным. Две, четыре, шесть, охапка.
Нет, не там. Позже, когда никого рядом не будет, ты почувствуешь холод смерти, который унес в руке, коснувшись лба в последнем прощании. Холод в ногах, ступавших по каменным плитам. Холод могилы, оставшейся за спиной.
Чтобы согреться надо совсем немного - капельку живого тепла. Никого рядом нет. Только сумерки и вечность, которой так неосторожно коснулись.