... Идти домой и знать, что Её там нет. Знать, что, вроде, и быть-то не должно и при этом внутри всё восстаёт, не понимая, как такое может быть, почему Её нет со мной... Приходить, делать уроки, сидеть за компом, помогать/НЕ помогать родителям и - ждать... Как дитёнок ждёт 12 часов Нового Года... Чего-то, что принесёт радость и счастье, тихий покой и бурю визга и прыжков через голову... Чего-то, что нельзя назвать, но можно ощутить и от избытка счастья выплеснуть его на окружающих... Мне часто просто не верится, что мы уже полгода вместе, кажется, я только вчера держал Её руки и целовал под её окнами... Та ночь - вот она... На моих ладноях Её тепло... Я весь день вижу перед собой Её смеющиеся бездонные глаза... Я видел Её такой разной... Нежной и решительной, злой и растерянной. Но всегда что-то внутри Неё меня восхищало и восхищает. Я не смогу и не хочу писать здесь всё, что есть между мной и Тобой. Пусть это будет только между нами. Я снова жду... Я ждал столько лет... Ты-моя.

Просто сдыхаю от невозможности дышать... От того, что не могу ощущать Её кожу... Чувствовать Её дыхание... Её призрачный запах... В жизни всё почему-то через шоппу... Столько несоединимого предстоит соединить, показать ощущаемое... Обогреть и сжечь дотла. Нам вместе предстоит понять, кто мы и как с этим жить. "...Ты вошла в мою грудь и сломала все рёбра чтобы сделать моё сердце большим..." Или живым...

 

 

В двух веках от Земли

 

На таинственных нотах ноктюрна

 

Путешествует Всадник Любви

 

В предрассветных доспехах Сатурна…

 

 

 

 

 

Не живой и не мёртвый,

 

Всадник тёмного мира,

 

Начертавший из звёзд

 

Тайный символ вампиров.

 

 

На щите его пламя

 

Из погаснувших звёзд

 

Он несёт тебе знамя

 

Из пылающих слёз

 

 

 

Старый маг Вавилона,

 

Презирая запрет,

 

Разливал по пробиркам

 

Невещественный свет…

 

 

 

Он не жив и не мёртв,

 

Исполнитель желаний,

 

Он не помнит долгов

 

И не ждёт покаяний.

 

 

 

Чёрным духам нет места

 

Средь носителей плоти.

 

Маг забыл свои клятвы

 

Пред престолом богов

 

 

 

 

 

Он нацелился в сердце

 

Сего падшего мира

 

Провозвестник конца

 

И последнего пира.

 

 

 

Грустный всадник разгонит

 

Предзакатные грёзы

 

И в глазах королей

 

Стонут красные розы

 

 

 

Прародитель Валькирий

 

И ревнитель пороков.

 

Пожиратель слепцов

 

И наставник пророков.

 

 

 

Чёрный маг был повержен

 

Он так быстро стал тенью…

 

Звёздный всадник неспешно

 

Приближался к постели… 

 

 

"Если падать однажды и мне доведется с небес,
То - конечно - в постель..
Только к ней пожеланье простое:
Чтоб меня поджидал там насмешливо-ласковый бес,
Потому как постель с тихим ангелом - дело пустое;
Пусть падение будет не в грязь, не башкой об асфальт,
А с высокоморальных высот до - банального блуда..
Я хочу не от боли потерь, а от страсти кричать,
А иначе, простите, я даже и падать не буду.."  (c)

Я так по тебе скучаю,  моя любимая... Моё счастье...

Да... Как же классно люди умеют за****ть... при отсутствии личной жизни совать свой непомерно длинный нос в чужую. В меру своего разложения опоганивать других *чистый везде видит чистое, грязный - грязное*.  А как эти грязные тараканы любят копаться в чужом грязном или ими же извазюканном белье... И после этого меня упрекают в напыщенности и снобизме. Да, я презираю большинство окружающих меня людей... Скажем так... Я ненавижу людей в принципе и принимаю каждого в отдельности. У меня есть для этого причины и это моё дело... Больше всего в этом меня удивляет то, что мне это даже не интересно... Сплетни... Интриги... Пожалуй, я начинаю привыкать... Помните... "Горе тебе, что оставил первую любовь свою..." Про тех, кто ни холоден, ни горяч... Я презираю и буду презирать их, не давая себе забыть, что сам - на грани. Я писал, что смерть гуляет по земле с триумфом. Ещё парадокс - я за себя СОВСЕМ не боюсь...  Моя интуиция спокойно спит относительно меня и бьётся в панике от страха за дорогих мне людей... Я живу с сонанием собственной неуязвимости, проверяю и раз за разом убеждаюсь, что смерть - рядом. Но я - не её... Бросив ей вызов, я получил покой... Ладно... Хватит бредить он-лайн... 6 пар, почти 12 часов в инсте разжижают моск...

 

Пыль

Все наши жизни – пыль на дороге, Чьи-то надежды, чьи-то тревоги. Мы безразличны чёрту и Богу. Тихо ложится пыль на дорогу. Чьих-то амбиций заполнит пробелы Тот, кто не чёрный, тот, кто не белый. Тот, кто не будет замечен богами – Серая масса, пыль под ногами. Да будет мир праху Да будет мир праху Да будет мир праху Да будет мир праху Нашему Эту дорогу осилит идущий, Тот, кто от слабости стал всемогущий. Серую массу ногой попирает, Но все следы его пыль заметает Да будет мир праху Да будет мир праху Да будет мир праху Да будет мир праху Нашему Всё возвращаться будет извечно – То, что нетленно иль скоротечно. Серую пыль истоптав сапогами, Тысячелетья ходят кругами. Да будет мир праху Да будет мир праху Да будет мир праху Да будет мир праху Нашему

Да, робяты, жжОте... Это из днева моих друзей... Удалённый пост из гуманных соображений. Не спасёт. Но посмеяться - предоставлю... Итак, дамы и господа:

 

"довели до истерии)))сижу, ржу, катаюсь по полу... хотя, по идее, должна рыдать.



ххххххх (26.03.2007 15:47):

вчера с хххххххх говорила про неону. а она вроде как этого саомго Элрика любит. Цитирую ххххххх "Он неоне в упрек ставил, что вот мол Женька младше Неоны, а с ним спит, и если неона с ним спать не будет, у них никаких отношений не омжет быть" воть......



имена скрываю в целях безопастности оных личностей))) а то я боюсь, им потом аншлаг устроют: "а еще боянов??"



P.S. я корсет себе надыбала.. черненький, со шнуровочкой спереди..



*пошелбитьсяголовойапстенкуидепрессовать* "

Что-то страшное творится в этом году. Прошло только 3 месяца, а этот год унёс жизни десятков людей... Не где-то в горячих точках или катаклизмах, а в самых обычных ситуациях.. Уже 1 числа этот мир начали покидать близкие люди. Всю эту зиму людей сотрясал гнев и неуправляемые приступы озлобленности... Мы не вечны, господа. Это не страшно. Умирать не страшно. Страшно держать за руку дорогого тебе человека, видеть в его глазах Вечность и знать, что больше ты его не услышишь... Ещё страшнее придти домой и услышать в телефоне о том, что кого-то больше нет... А ты полгода не мог выбраться на встречу со старым другом... Завтра, завтра... У нас нет завтра. Кто-то сейчас ищет в компьютере ухода от злобных предков, запаривших своими нравоучениями. А вот на секунду представь, что завтра кто-то из них не откроет глаза... Что ту сволочь, что на занятиях пошло хихикала сзади на твоих глазах собьёт самосвал... Я знаю, что вы ответите. Что так и надо. Я и сам бы вам так ответил. Да только что правда в этих словах, и что ложь, мы не узнаем - мешок камней за спиной у каждого разный - кто-то кинет в него булыжник и, напевая, потопает дальше... А кто-то упадёт на колени, когда на его плечо сядет бабочка... Но будет ли у бабочки 6 крыльев?.. Или только 2... Когда вам кажется, что "шире вселенной горе моё", представьте, что у вас болят пара-тройка зубов... У нас нет завтра... У нас ничего нет...

Уважаемые ПЧ и просто посетители!
Если Вам угодно посмотреть на толстое и безмерно тупое деревенское уёбище *прошу прощения, иначе не назовёшь...*, основним достоинством которого является умение по-чёрному завидовать, Вам сюда: http://www.liveinternet.ru/users/866575/profile/

Если Вас не тошнит, я Вам завидую - Вы не всё знаете =)

Фотографии Elric_Melnibone : Летопись

Мы, дети рыцарей, внуки воинов и потомки родов, которых боялись враги и за которых проливали кровь друзья. Наследники земли и чести предков. Те, кто не разучился видеть чёрное чёрным и белое - белым. Не забывшие вес стали в глазах и огонь страсти в душе, те, кто помнит, как смеяться в лицо смерти. Чьим душам уже не одна сотня лет... Нас всегда топтали, нас всегда хотели уничтожить, ны всегда стояли поперёк горла тем, кто из-за нас боялся переступить последнюю грань. Наши знамёна испокон века несли ужас врагам. Наши предки умирали за то, чтобы мы жили так, как хотели жить они. Каждый день мы топчем ту землю, где много лет назад были лужи крови. Мы, дети тех, кто за мир платил кровью... Мы - те, кто жили много лет назад - кто мы? Нашу страну срубили. Нас вырвали с корнем и поставили на асфальт амнезии. У нас отняли от чего у нас не было - свободу. У нас отняли право на мысль, право на память, право на чувства - нас сделали товаром. Матрица здесь и сейчас, мы в ней. Нам дали готовые мысли. Нам дали готовую веру. Нас успешно клонировали, да только криво... Ни одна капля крови не ушла в земля просто так. В нас воскресли наши предки, воскресли и начали искать себя в нас. И они найдут, если им помочь. В России больше нет дворянства, нет интеллигенции - всех настоящих людей вытравили, и очень успешно. Есть только мы. Те, чьим душам много лет. Если мы и наши дети - не дальше, там будет поздно - не построим то, что строили веками наши предки, мы не просто умрём. Мы станем стадом. Мясным стадом. Если не мы, то кто?

Одетая в платье из голубой тафты, освещенная льющимся из окна сумеречным лиловатым светом, она была прекрасна. Одна ее рука лежала на колене, другая – на подлокотнике кресла, густые светлые волосы, зачесанные за уши и перевязанные розовой лентой, локонами спадали на плечи. На щеках играл легкий румянец.
На какое-то мгновение она показалась мне такой же, какой я привык видеть ее в детстве. Такой же красивой. Время и болезнь не уничтожили правильность ее черт, не тронули волосы. Сердце мое разрывалось от счастья, мне почудилось, что я по-прежнему обыкновенный смертный, что ничего не случилось и все у нас действительно хорошо, я ощутил тепло ее присутствия рядом.
Не было ни смерти, ни прежних кошмаров. Мы снова сидим с ней в ее спальне, и она сейчас прижмет меня к себе. Я остановился.
Я успел подойти к ней почти вплотную, когда она подняла лицо, и я увидел, что она плачет. Корсаж сшитого по парижской моде платья туго обтягивал ее грудь, а кожа на руках и шее была такой прозрачной и бледной, что я невольно отвел взгляд. Я увидел синяки под ее полными слез глазами и вдруг явственно почувствовал запах смерти и разложения.
Но это была она, моя мать, и она сияла от счастья. Для меня она оставалась прежней, и я усилием воли постарался беззвучно сказать ей, что она такая же, как и в моих детских воспоминаниях, когда со вкусом и элегантным изяществом носила свои старые платья или одевалась с особой тщательностью, сажала меня в карете к себе на колени и отправлялась вместе со мной в церковь.
Странно, но в ту минуту, когда я молча высказывал ей свое обожание, я вдруг понял, что она слышит меня и в ответ говорит о том, что всегда любила и любит меня.
Таким образом она ответила на вопрос, который я даже не успел задать. Она понимала всю важность происходящего, но взгляд ее оставался чистым и что-либо прочесть в нем было невозможно.
Даже если ей и показалось странным, что мы можем беседовать вот так, не произнося ни слова вслух, она ничем не выдала своего удивления. Я не сомневался в том, что она не осознает всего до конца. Скорее, она воспринимала происходящее как проявление и следствие нашей безграничной любви друг к другу.
– Подойди поближе, чтобы я могла как следует рассмотреть тебя, увидеть, каким ты теперь стал.
Горящая свеча стояла рядом с ней на подоконнике, и я намеренно столкнул ее за окно. Я увидел, что она нахмурилась, светлые брови сошлись на переносице, а голубые глаза потемнели и расширились, когда она обратила взгляд на мой костюм из шелковой парчи, на украшающие его кружева и на висящую у бедра шпагу с отделанной драгоценными камнями рукоятью.
– Почему ты не хочешь, чтобы я видела тебя? – спросила она. – Ведь я приехала в Париж только ради встречи с тобой. Зажги новую свечу.
В словах ее, однако, не крылось и тени упрека. Я был здесь, рядом с ней, и этого для нее было вполне достаточно.
Я встал возле нее на колени. В голове моей крутились какие-то вполне достойные обыкновенного смертного мысли, я хотел сказать ей о том, что она должна отправиться вместе с Ники в Италию. Но она ответила мне прежде, чем я успел открыть рот.
– Слишком поздно, дорогой. Мне уже не по силам такое путешествие. Болезнь зашла чересчур далеко.
Приступ боли, охватившей стянутую корсетом грудь, заставил ее замолчать, и, чтобы скрыть муки от меня, она постаралась придать лицу непроницаемое выражение. В эту минуту она была похожа на юную девушку, а я вновь почувствовал, как она слаба, как разрушены болезнью ее легкие, и ощутил скопившиеся в них сгустки крови.
Мозг ее превратился в сплошной океан страха. Ей отчаянно хотелось крикнуть, что она боится. Она хотела умолять, чтобы я оставался рядом с ней до самого конца, но не отваживалась. К своему удивлению, я обнаружил, что она страшится моего отказа. Она считала, что я слишком беспечен и молод, чтобы понять ее.
Это было ужасно.
Я даже не помнил, как оторвался от нее, но вдруг осознал, что хожу из угла в угол комнаты. В моем сознании отпечатывались какие-то совершенно незначительные детали: играющие нимфы на расписном куполе потолка, позолоченные ручки на высоких створках дверей, сплавившийся воск, сталактитами застывший на свечах, которые мне хотелось сжать и раскрошить в руках. Убранство комнаты показалось мне отвратительно вычурным. Возможно, и ей здесь тоже не нравится? Быть может, она мечтает вернуться обратно в лишенные каких-либо украшений каменные покои замка?
Я продолжал думать о ней так, будто впереди у нее было еще «завтра, завтра и завтра…» Я оглянулся и взглянул на ее все еще величественную фигуру. Она сидела, крепко вцепившись руками в подоконник. Небо за окном совсем потемнело, и теперь на маленьком треугольнике ее лица играли отблески другого света – городских огней и фонарей проезжавших по набережной экипажей.
– Почему бы тебе не поговорить со мной? Почему бы не рассказать, как все случилось? Ты сделал нас бесконечно счастливыми. – Я заметил, что даже слова причиняют ей боль. – Но как живется тебе? Тебе самому!
Думаю, что в тот момент я готов был обмануть ее, излить потоки лжи, рассказать о своем довольстве и благополучии. Мне уже не раз приходилось обманывать смертных с поистине бессмертным мастерством. Я готов был говорить и говорить, тщательно обдумывая каждое слово. Но в наступившей тишине что-то вдруг изменилось.
Не думаю, что я молчал более минуты, но за это время внутри меня все перевернулось, словно произошло таинственное превращение. На мгновение передо мной открылась одновременно прекрасная и ужасная возможность, и в ту же секунду я принял решение.
У меня не было ни плана, ни готовых слов. Более того, если бы в тот момент кто-то спросил меня, действительно ли я собираюсь это сделать, я бы решительно все отрицал, говоря, что у меня и в мыслях не было ничего подобного, не такое уж я чудовище, чтобы… Однако выбор был сделан.
Я понял нечто очень важное.
Она не проронила ни слова. Ее вновь охватили страх и боль. Но, не обращая внимания на муку, она встала с кресла.
Я видел, как соскользнул укрывавший ее плед, как она приближается ко мне, и знал, что должен остановить ее, однако не сделал этого. Она протянула руки, хотела обнять меня, но внезапно, словно от сильного порыва ветра, отпрянула назад.
Она попятилась по ковру, споткнулась о кресло и рухнула, ударившись о стену. Она застыла на месте, но на лице ее не было страха, хотя я слышал, как лихорадочно бьется ее сердце. Удивление мгновенно сменилось абсолютным спокойствием.
Не помню, о чем я тогда думал и думал ли вообще. Я направился к ней так же решительно, как до того она направлялась ко мне. Внимательно следя за ее реакцией, за каждым движением, я подходил все ближе и ближе, пока не оказался так же близко, как стояла ко мне она, прежде чем отшатнуться. Она всматривалась в мои глаза, в мое лицо, а потом вдруг протянула руку и дотронулась до моей щеки.
«Не живой! – услышал я ее безмолвный вскрик. – Он изменился, но он не живой!»
Я мысленно ответил, что она не права. А потом мысленно же развернул перед ней множество картин и видений, рассказывающих о моем теперешнем положении и образе существования: отрывочные фрагменты ночной жизни Парижа, ощущение лезвия, беззвучно рассекающего мир…
Она с шумом выдохнула. Когтистая лапа боли вновь схватила ее. Она сглотнула и крепко сжала губы, чтобы не дать вырваться крику, но вместе с тем буквально обожгла меня пристальным взглядом. Теперь она понимала, что наше общение происходит не на уровне чувств, но на уровне мыслей.
– Рассказывай же, – требовательно произнесла она.
Я не стал спрашивать, что именно она хочет услышать. Вместо этого я подробно рассказал ей свою историю. О том, как был похищен проникшей в нашу комнату через разбитое окно таинственной личностью, следившей за мной в театре, о башне и обмене кровью. Я описал ей склеп, в котором спал, и находящиеся в нем сокровища, свои блуждания, приобретенные способности и власть, а под конец раскрыл природу той жажды, которую испытывал. Я говорил о вкусе и запахе крови и о том, какие жадность и страсть она во мне пробуждает, об остром желании, охватывающем все мое существо, о желании, которое может быть удовлетворено только насыщением, а цена этому насыщению – смерть.
Она перестала чувствовать терзавшую ее боль. Казалось, что живыми в ней остались только глаза, и эти глаза неотрывно смотрели на меня. Опасаясь, что не сумел объяснить ей все до конца, я обнял ее и медленно повернулся так, чтобы свет от фонарей проезжающих за окном экипажей падал прямо на мое лицо.
По-прежнему не отводя взгляд, я взял с подоконника серебряный канделябр и сжал его пальцами, согнув и превратив в бесформенное переплетение изгибов и спиралей.
Свечи упали на пол.
Глаза ее закатились. Она вновь отшатнулась от меня и, скользнув по стене, вцепилась в край балдахина. На губах ее выступила кровь.
Она зашлась в беззвучном кашле, и кровь хлынула из легких потоком, заливая пол возле кровати, в то время как мать, склоняясь все ниже и ниже, опускалась на колени.
Взглянув на дурацкое серебряное месиво, по-прежнему зажатое в руке, я уронил его на пол. Я смотрел, как она пытается справиться с болью и не упасть в обморок, как неестественно медленными, будто у пьяного, движениями вытирает со рта кровь, я видел испачканные простыни… Но тут силы ее иссякли, и она рухнула на пол.
Я продолжал стоять над нею. Я смотрел на нее и думал о том, что сиюминутная боль ничто в сравнении с теми обещаниями, которые я сейчас давал ей. Мною не было произнесено ни слова, поток речи был безмолвным, так же как и мои вопросы, не сравнимые ни с какими другими, когда-либо заданными вслух: «Хочешь ли ты пойти со мной? Хочешь ли пережить все это вместе со мной?»
«Я ничего от тебя не скрываю – ни своего невежества, ни своего страха, ни ужаса при мысли о том, что я могу потерпеть неудачу, если попытаюсь сделать это. Я даже не знаю, обладаю ли такой силой, могу ли совершать это неоднократно и какова будет цена содеянного. Но ради тебя я готов пойти на риск, и тогда мы вместе посмотрим, что из этого получится, в чем заключается страшная тайна, точно так же, как прежде мне приходилось в одиночку постигать все остальное».
Всем своим существом она ответила мне: «Да!»
– Да! – воскликнула она громко и пронзительно, словно находясь в каком-то опьянении. Глаза ее были закрыты, черты лица напряглись, и она замотала головой из стороны в сторону. – Да!!!
Склонившись, я поцелуем стер с ее губ кровь. Во мне все натянулось и зазвенело от жажды и желания, которые я испытывал по отношению к ней. Я старался думать о ней не иначе как о самом обычном плотском существе. Руки мои скользнули вниз и обхватили ее хрупкое тело. Я стал медленно поднимать ее с пола, все выше и выше, пока наконец не очутился с ней на руках возле окна. Ее прекрасные волосы густой волной свесились вниз, а на губах вновь появилась хлынувшая из легких кровь. Но теперь это уже не имело никакого значения.
Нас охватили воспоминания о том времени, что мы прожили рядом; они опутали нас паутиной и напрочь отгородили от остального мира – песенки и стихи моего детства; ощущение ее присутствия в ту пору, когда еще не было слов, а были лишь отблески света на потолке над ее кроватью; ее запах, окружавший меня со всех сторон; голос, утешающий меня и заставляющий перестать плакать. А потом ненависть к ней и одновременно отчаянная нужда в ее присутствии, и чувство утраты, когда ее отделяли от меня бесчисленные запертые двери, и жестокие ответы, и страх перед ней, сложность ее характера, ее безразличие и удивительно сильная воля…
В этот поток воспоминаний неожиданно ворвалась жажда, но не всепоглощающая, а заставляющая ощутить жар каждой частички ее тела, – и вот мать для меня превратилась уже в плоть и кровь, стала одновременно и матерью и любовницей. Мне казалось, что все, чего я желал когда-либо, это ее тело, которое я сжимал в своих объятиях и к которому приник сейчас губами. Вонзив в нее зубы, я почувствовал, как она вскрикнула и напряглась, но я уже впитывал в себя хлынувший поток крови.
Ее душа и сердце раскололись, и время перестало существовать. В моем затуманенном мозгу вспыхивали молнии. Она перестала быть моей матерью, исчезли мелкие и ничтожные страхи и желания. Теперь она была лишь самой собой. И имя ее было Габриэль.
Вся ее жизнь встала на защиту – проведенные в сырых и пустых покоях замка, потраченные впустую бесконечные годы страданий и одиночества, книги, ставшие для нее единственным утешением, дети, которые отняли лучшие годы жизни, а потом покинули ее, и наконец, последние враги – болезнь и боль, притворявшиеся друзьями, потому что обещали освободить, избавить от этой жизни. Я слышал глухие отголоски бушующей в ней страсти, кажущегося безумия и решительный отказ предаваться отчаянию.
Я продолжал обнимать ее, держа на руках, подложив руку под отяжелевшую голову и сомкнув пальцы за тоненькой спиной. Пульсирующая в такт биению ее сердца кровь музыкой звучала у меня в ушах и заставляла громко стонать. Однако ее сердце затихало чересчур быстро. Она умирала, но усилием воли заставляла себя бороться со смертью. Наконец я с трудом оторвался, оттолкнул ее от себя и замер, все еще сжимая ее в объятиях.
Я едва не терял сознание. Я жаждал вновь ощутить жар ее тела. Стоя с горящими глазами и полуоткрытым ртом, я старался держать ее как можно дальше от себя. Во мне боролись два существа, одно из которых хотело уничтожить ее окончательно, в то время как другое стремилось вернуть ее себе.
Глаза моей матери были открыты, но, судя по всему, она ничего не видела. На какое-то время она оказалась там, где не было страдания и боли, где царствовали покой и понимание. Но потом я услышал, что она зовет меня по имени.
Я поднес ко рту правую руку и прокусил вену возле запястья, а потом прижал кровоточащую рану к ее губам. Кровь потекла ей в рот, но она даже не пошевелилась.
– Пейте, матушка! – взволнованно воскликнул я и крепче прижал к ее губам руку.
Но какие-то изменения в ней уже начали происходить.
Губы ее вздрогнули, и она впилась в мою руку, отчего по всему телу у меня пробежала боль и сомкнулась где-то возле моего сердца.
Как только она сделала первый глоток крови, туловище ее напряглось и вытянулось, а левой рукой она крепко вцепилась мне в запястье. Боль становилась все сильнее и сильнее, и я едва не закричал. Мне казалось, что раскаленный металл наполнил все мои вены, каждую частичку тела. Но я понимал, что причина боли лишь в том, что мать высасывает из меня кровь точно так же, как чуть раньше я высасывал кровь из нее. Теперь уже она стояла на ногах, прислонившись головой к моей груди, а меня охватывало оцепенение, сквозь которое я продолжал чувствовать, как внутри меня натягиваются вены и как гулко бьется сердце, усиливая одновременно и мою боль и ее жажду насытиться кровью.
Она пила все более жадно, все крепче прижимая губы, и тело ее напрягалось сильнее и сильнее. Я хотел было оттолкнуть ее от себя, но не смог, и, когда мои ноги подкосились, теперь уже она подхватила меня и не позволила упасть. Сознание покидало меня, комната и все предметы в ней плыли перед глазами, а она по-прежнему не хотела от меня оторваться. Я вдруг ощутил вокруг себя бесконечную тишину и невольно оттолкнул мать от себя, не будучи, впрочем, уверенным, что поступаю правильно.
Она покачнулась и, прижав ладонь ко рту, осталась стоять у окна. Прежде чем повернуться и упасть в ближайшее кресло, я взглянул на ее мгновенно побелевшее лицо, на приобретающие пышность формы тела, отчетливо проступающие под тонкой голубой тафтой, на глаза, горевшие как вобравшие в себя свет два кристалла.
Кажется, прежде чем окончательно закрыть глаза, я все-таки успел еще произнести: «Матушка…»