Человек, создающий счастливые миры 

Это эссе посвящается моему дружку Али Шамси. Лет восемь назад я шла в Баку по Ичери-Шехер (это нечто среднее между московским Кремлем, древней цитаделью и древними же жилыми кварталами) и щелкала фоВ­тоаппаратом налево и направо. Тихо подкрадывался вечер, такой, знаете, с восхитительными розово-золотистыми длинными теВ­нями – художники или фотографы меня поймут. Мое внимание привлекла открытая дверь одного безумного строения. На фасаде красовалась старая палитра с номером дома вместо банальной таблички, древние деревянные башмаки – да-да, на фасаде, а рядом с ними ультрамодные красные туфельки, и все это добро бодро шло по фасаду, как по мостовой. Рядом обнаружились осколки стаВ­ринной керамики, вцементированное керамическое же блюдо и весело раскрашенный кондиционер. Дверь в этот волшебный дом была открыта. Она мне по задумке, чтобы сдеВ­лать нужный кадр, мешала, и я спустилась по ступенькам вниз с вопросом, можно ли ее на минутку прикрыть. Спустилась… и осталась там. Я тут же поняла, что знаю этого человека уже примерно лет этак сто пятьдесят.

Я вошла в его мастерскую – и окунулась в удивительный, завораживающий и таинственный мир. Немного пафосно получается с этим описанием, зато – правда. Вместо одной стены была старинная каменная кладка, на ней висели и стояли разные заВ­гадочные вещи – древние кинжалы и осколки амфор, рогатый коВ­шачий череп (ага, именно рогатый и именно кошачий) и рогатый же коровий, старинные весы, корабельная рында, камень-след и камень-дельфин... Еще там была пещерка, в которой постоянно горели свечи. Язычник, что ли? – подумала я. Особенно в сочетании с черепами. Но у язычника вряд ли будет столько картин. Потому что вокруг всех этих черепов и прочих загадочных предметов были картины. Этакий вернисаж пяти-шести разных художников, причем все – мастера такого уровня, что завидки брали.

Какие там были горные пейзажи, с ума сойти! ТаинстВ­венные и завораживающие. Горы – нежные, прозрачные и мудрые, такие мудрые, какими могут быть только горы. Я рассматривала поразительной психологической глубины портреты, классические натюрморты, городские сюжеты, словно написанные в парижских кафе в конце девятнадцатого века, морские пейзажи… Куда до них Айвазовскому, да простят меня его поклонники! Там были жанровые сценки, перед которыми Малые Голландцы просто отдыхали и нервно курили в углу; там были поля маков, перед которыми так же отдыхали импрессионисты. Я с восторгом внезапного пониВ­мания чего-то запредельного разглядывала неподражаемые абстВ­рактные работы, этакий то ли символизм, то ли то ли еще какой изм… А еще там были женщины. Много прекрасных женщин с поразительными глазами, спрятанными за вуалью. Они завораживали даже меня, тоже женщину, хотя я до отвращения банальна в вопросах нетрадиционной ориентации.

А когда я узнала, что все (!) эти работы написаны одним-единственным Алишкой, моему удивлению не было конца. Художник, абсолютно свободно и профессионально пишущий в таВ­ких разных стилях, не может не вызвать восхищения. Видимо, ему от Боженьки по какому-то недосмотру досталось таланту не на одного художника, а сразу на полдюжины. А, может, и не по недосВ­мотру, Боженька по недосмотру ничего, как известно, не делает, а вовсе даже специально, чтобы радовал мир этот человек по полной программе. Сам он как-то сказал, что он просто озорной, ему и это хочется попробовать, и то. Просто любоВ­пытно.

Так, «просто», Али в свое время увлекся иконописью и в соВ­вершенстве изучил эту технику (которая кардинально отлиВ­чается от обычной живописной техники). На мой вопрос, как такое может быть, ведь он же мусульманин, Али ответил:

– Да, муВ­сульманин, но увидел один раз иконы Андрея Рублева, и так они были просто сделаны, что мне захотелось сделать так же. Это такая красота была! Это я потом уже понял, что чем проще сделано, тем бóльВ­шая глубина в этой работе, настоящее искусство всегда очень проВ­стó. Я написал с благословления батюшки отца Василия в городе Губкино икону Николая Чудотворца. Никогда не забуду эту маленькую церквушку на краю географии! Висит там моя икона, и на нее молиться старенькая русская бабушка…

Многие его работы написаны мастихином. На мой очередной вопрос, почему, я получила уникальный ответ:

– Мир мастихина – удивиВ­тельный мир. Кисточка – это от мозга. Глаза видят, передают в мозг. И рука кисточкой выполняет миссию мозга. А мастихин – это непосредственно контакт с душой. То, что твое подсознание хочет – делает мастихин.

Мастихином написано и много горных пейзажей.

– Горы – это вершина, которая недоступна. Это вершина мысли, это вершина удачи, вершина неудачи… Очень многое я там видел. Одна гора непохожа на другую, у каждой свое лицо. Камни в горах – это как люди. Миллиарды людей на земле, и все вроде похожие, а все же разные. Так и камни, так и горы. Есть свой характер, свои шрамы, свои лики. Я былинка на этой земле, я в этом там, в горах, убедился. Чем выше поднимаешься, тем ярче и четче это поВ­нимаешь. Все, что мы здесь о себе воображаем, там превращается в былинки.

Он любит горы и женщин и не стесняется в этом признаВ­ваться. Горы и женщины – это его музы. И каждая имеет свое лицо. У каждой свой характер: мягкий или гордый, грозный или ласковый. Или неприступный. Или романтический. Или таинственный. Как понять, какой? Как вообще правильно смотреть на картину, как научиться видеть ее? Он научил меня смотреть картины. Я, типа художник по первому образованию, не умела до встречи с ним смотреть и видеть картины! А нужно всего-то взять листок бумаги, свернуть его и чрез эту импровизированную подзорную трубу смотреть на удивительный мир, который создает Художник. Просто смотреть, разглядывать фрагмент за фрагменВ­том, путешествовать по живописному миру. Поразительное чувство при этом возникает! Самое удивительное и мистическое, что действительно получается эффект подзорной трубы. Словно простой лист бумаги превращается в увеличительное стекло, через которое видно то, что не увидит простой глаз, если будет как обычно расВ­сматривать полотно. Словно каждый фрагмент приближается к тебе и поражает своей четкостью, близостью и законченностью. Картина словно увеличивается. Во всех смыслах: и в масштабности размера, и в масВ­штабности замысла. Возникает этакий мир Запределья, в коВ­торый хочется уйти и бродить там часами, а, может, и неделями. Я боюсь долго так разглядывать его картины: боюсь просто не верВ­нуться.

Алишка – человек удивительный, человек-солнце, человек-раВ­дость. Попадая в его мастерскую, с изумлением замечаешь, что все твои проблемы куда-то ушли, стали мелкими и неважными. После общения с ним хочется любить весь мир, так заражает и заряжает он своей люВ­бовью. Любовью с большой буквы. Ко всему: к природе, к людям, к Жизни. Он удивительно цельный, глубокий, непосредственный чеВ­ловек, обладающий поразительным в наше время даром, которого я пока в других людях в такой полной мере не встречала – жить в полной гармонии с самим собой и с окружающими, с вечной природой и сиюминутной ситуацией. Он ни на что не злится и не разВ­дражается, все, что его окружает – для него живое, начиная от деВ­ревьев, с которыми он разговаривает, и кончая последней букашВ­кой, с которой он тоже разговаривает. Даже камни – и те для него живые. Если и бывают на свете абсолютно счастливые люди, то это Али. Он, наверное, знает какую-то тайну, нам, простым смертным, неведомую, и это позволяет ему видеть в окружающей жизни только прекрасное. Его глаз вычленяет только яркие краски, в его сознании живут только светлые образы. Среди его картин я не нашла ни одной мрачной или вгоняющей в тоску. Все его работы были очень светлыми и радостными. И мудрыми. Как он сам. Были работы, подернутые легкой грустью, но ведь легкая грусть – необВ­хоВ­димая составляющая настоящей радости. В глазах этого человека светится самое настоящее, ничем не прикрытое счастье. Он счастВ­лив так, как бывает счастлив цветок, растущий на солнечном склоне горы, как море, ласкающее берег, как птица, кувыркающаяся в прозрачном небе. Он воспринимает мир с непосредственностью реВ­бенка, которого еще не успел испортить наш лицемерный мир взрослых.

 – Как можно жаловаться на жизнь? Разве она не счастье? – спросил он как-то с доброй улыбкой. Он никогда ни на кого не серВ­дится, ни о ком не говорит плохо и ко всему относится философски. На вопрос, чего он не любит в этой жизни, я получила спокойный мудрый ответ:

– Все, что происходит со мной, это заслуга только меня самого. Если у меня  проблема какая-нибудь, это моя заслуга. Если у меня бывает радость, это моя заслуга. Если я столько лет лаВ­зил по горам, и ничего, а на ровном месте сломал ногу, это тоже моя заслуга. Я готовился подняться на самую высокую вершину АзерВ­байджана, но, видимо, я что-то не то сделал, и горы обиделись на меня. Я не имею право выносить оценки.

И в этом он весь.

В его мастерской очень часто звучит мугам. На вопрос, что для него мугам, я получила ответ, от которого мурашки побежали по коже:

– Мугам – это крик космический. Это фантастика, честно! Это другой мир. Мугам – это когда тело остается здесь, а душа куда-то уходит, и тела ты не чувствуешь.

Он живет своей жизнью, играет с мальчишками в футбол и между делом учит их писать красками.

– Мои самые лучшие друзья – это дети, – говорит Али. – Детьми правят ангелы.

Дети его обоВ­жают, в его мастерской всегда можно застать парочку ребятишек. О детях он может говорить часами.

– Вот приходит маленький пятиВ­летний человек Абдулла и говорит: «Дядя Али, а можно я буду стуВ­чать?» Стучи, говорю. И вот он сидит, стучит, типа он барабанщик. Те, кто рядом находятся, все ему говорят: перестань, что ты делаВ­ешь, не шуми. А он стучит себе в свое удовольствие. А потом спрашивает: «Дядя Али, тебе понравилось?» Я отвечаю: очень понраВ­вилось. Ведь если я ему скажу, нет, не понравилось, значит, его внутренний мир будет поломан.

Наверное, потому он так бережно относится к детям, что сам однажды испытал очень бережное к себе отношение со стороны отца. А такое редко бывает со стороны наших родителей. Потому что родители, как известно, всегда лучше знают, что нам, их неразумным отпрыскам, нужно. И лезут в нашу жизнь ничтоже сумняшеся, и привет потом нашей жизни! Али рассказал мне, как он стал художником.

– Утром я, как все нормальный дети, брал портфель, уходил со двора, перебрасывал портфель через забор и бегом к речке. И на камнях рисовал… Карандашом. В основном, женщин. Ну, мы с маВ­мой ходили в баню, я там все видел… Отец, я так подозреваю, знал про эти мои «художества», но не запрещал. А мальчишки потом смывали все эти мои творения. И тогда я решил их перехитрить, чтобы мое произведение не пропало. Нашел большой-большой таВ­кой гладкий речной камень сантиметров пятьдесят в диаметре и большим гвоздем нацарапал мою первую обнаженную женщину. Долго цараВ­пал, с мозолями на руках приходил от этого гвоздя. Это была перВ­вая, и я так думаю, самая лучшая моя картина! Этот камень я до сих пор прячу в горах, когда-нибудь на выставку отдам. И вот я закончил и через день возвращаюсь из школы (один раз в своей жизни пошел в школу!) и смотрю: а у нас во дворе столько народу! Не дай Бог, думаю, умер кто. Захожу. Уникальное зрелище! Только грузины смогли бы снять такое! Значит, в середине сидит папа, за папой стоит мама, руки в бок. Вокруг старики… Все что-то говорят. И в середине этого круга лежит мое великое произведение, этот камень. Папа меня увидел, «Алеша, – говорит (он меня Алеша называл), – это что такое?» И все меня толкают, иди, мол, к отцу, все меня позорят, как тебе не стыдно? «Ты нарисовал?» – спрашивает. Ну, я, кто ж еще такое нарисовать мог? Можно было и не сомневаться. «Сколько, – спрашивает, – трудился?» «Месяц где-то», – отвечаю. А вокруг все гудят, как на боксерском ринге, мол, чем твой сын занимается, позор на весь наш род. Отец долго-долго думал… За это я его люблю, я сын мудреца. «Алеша, – говорит, – возьми этот камень и отВ­неси его туда, откуда его принесли». А камень ростом чуть меньше меня, семилетнего. Как мне его нести? И вот дети со двора мне помогли, сперва подняли, положили мне на руки. И вот тогда, кстати, и осознал, что такое друзья. А как мне его нести, он килограммов тридцать весом! И тогда мне его на плечи положили. И я понес. Толпа идет за мной, а там горы, речка, я несу, пыхчу, киВ­лометров пять точно нес. Принес, положил, как было. Так меня заставили рисунком вниз положить. Получается, я его нес как свой крест, на Голгофу. Если б не папа, который в тот момент не пошел на поводу у тех людей, я б, наверное, не стал бы художником.

Али стал художником. Самым необычным из всех, кого я знаю. И если в нем – художнике – соединились несколько соверВ­шенно разных творцов, то в Али-человеке тоже соседствуют рядом друг с другом парочка довольно мало совместимых типов. Есть тиВ­хий, мягкий, ласковый, а есть озорник и хулиган, глаза коВ­торого словно наполнены сумасшедшими искорками, а сам он подВ­вижен как ртуть. Есть спокойный мудрый философ, любящий всех и вся, а есть бунтарь, разрушитель всех и всяческих рамок. Он смело нарушает все возможные стереотипы. Он смело говорит люВ­дям то, что он думает. А это мало кому нравится. Сколько копий было сломано из-за этого его нежелания влезать в общепринятые рамки! Для Али не писаны законы бюрократии, он не состоит ни в каких ассоциациях, ему это просто не надо. Как он говорит, это сковывает его душу. Он добровольно покинул хлебное место – ушел с поста директора художественной галереи. Он не ходит на тусовки и светские мероприятия, ему не нужно на них «светиться» и «пиариться», его и так все знают. За его картины готовы платить бешеные деньги, а он еще может и не согласиться писать на заказ или продать уже готовую работу. Его работы висят во многих музеях мира, в частных собраниях всяких известных личностей – у Ельцина, например, или у Шеварднадзе. Несколько картин даже погибли 11 сенВ­тября вместе с башнями-близнецами…

Он ни разу в жизни не надел пиджак – тесно ему в нем, во всех смыслах, и ни разу не надел ботинки, он постоянно ходит босой. В крайнем случае, зимой надевает шлепанцы. А ноги потом порошком моет, мыло уже не берет. Дело доходило до курьезов: поВ­сле очередной съемки или мероприятия в босом виде ему всякие специально обученные обеспеченные люди предлагали ботинки в подарок, думая, что у него баВ­нально нет денег на обувь. А он просто такой человек – босой во всех смыслах. Стоящий на земле и воспринимающей эту землю боВ­сыми ногами, а не через дорогие подошвы дорогих башмаков. БоВ­сыми ногами проще стоять на земле. Ближе.

Он редко моет свою машину. Не из-за лени или нечистоВ­плотности – просто на ней пыль, а пыль – такая же часть земли, как и он сам. Он этого не говорил, до этого я сама догадалась. Так вот, на его пыльной машине периодически появляются рисунки и надписи. Рисуют соседские мальчишки. Что у нас рисуют на пыльной машине? В лучшем случае фразу «помой меня», но чаще слово из трех букв. И это не слово «дом» – как в том анекдоте. На его же машине дети рисуют глаза. И губы. И машина смотрит и улыбается!

На вопрос, почему он сидит на земле в относительно циВ­вильном виде (в не выпачканном краской свитере и таких же пока не выВ­пачканных брюках), она же грязная, земля, он хитро посмотрел на меня и улыбнулся:

– Она земля, она не может быть грязной.

В общем, Али – это целый мир, живущий по своим законам, и в то же время по законам общечеловеческим, о которых мы в нашем сумасшедшем мире окончательно забыли.

Многочисленные выставки в разных странах не сделали его тщеславным или заносчивым. Эти чувства ему просто незнакомы. Он напрочь лишен суетности этого сумасшедшего мира и очень трезво оценивает свои работы, слегка иронично, слегка отстраненно. Он не боится красок. Они – его продолжение. Он, в отличие от очень многих живописВ­цев, очень умело и смело пользуется цветом, даже таким, как крапВ­лак (художники-профессионалы меня поймут).

Я, пока мы еще не дружили, а просто общались, честно пыталась взять у него интервью, ходила по пятам с диктофоном. Но Али – это тот случай, когда даже самое гениальное и подробное интервью не даст представления об этом человеке: с ним надо общаться, его надо видеть, слышать, наблюдать в разных ситуациях, слушать его мудрые рассуждения на самые разные темы, надо погрузиться в его мир и пожить там немного. И тогда твой собственный мир покажется тебе чуточку лучше, чуточку спокойВ­нее и красивее. Он это умеет – создавать счастливые миры!  

Автор: Оксана Буланова