- Я тоже не понял, - ответил он, проглотив первую ложку супа, - надо было ехать Джелле или Макрину. Или, хотя бы, Ашуру. В конце концов, это они судьи по рейтингу, а я - по жребию. Вот и объясняли бы…
- А Макрин вчера звонил и говорил: правильно, мол, что тебя отправили.
- Что еще говорил?
- Говорил, они твои дела на завтра расписали между собой, так что у тебя выходной. Как бы, подарок от коллег.
- Очень мило с их стороны, - буркнул Грендаль с набитым ртом.
- Не ворчи, Грен.
- Я и не думал ворчать, - возразил он, - кстати, где граппа?
- Слева от тебя в пластиковой бутылке.
- А, вижу, - он наполнил рюмку и демонстративно облизнулся.
- Па, что такое «фашист»? – спросил Иржи.
- А в энциклопедии лень посмотреть?
- Ага, там написано, что фашисты – преступники, они создали государство, запретили оценивать администрацию, и убивали всех, кто хотел регулировать общество иначе, чем они. А еще они устроили войну, хотя на них никто не нападал.
- Ну, в общих чертах, правильно написано.
- Па, а почему тогда в «Europe monitor daily» написали, что ты – фашист?

Лайша повернулась к Грендалю и, разведя руками, сказала.
- Угораздило же тебя с этим жребием. Придется объяснять ребенку про фашистов.
Грендаль пожал плечами, отхлебнул чуть-чуть водки и спросил:
- Иржи, ты ведь знаешь, из-за чего я летал в Страсбург?
- Потому что ты выгнал из страны каких-то пидорасов, а другие пидорасы из-за этого подняли крик.
Лайша всплеснула руками:
- Эй, от кого ты услышал это слово?
- От тебя, ма, - невозмутимо ответил мальчик, - ты так объясняла дяде Ван Мину. А кто такие пидорасы?
- Это те, кто из сексуальной ориентации делает политику, - вмешался Грендаль, - но давай-ка сперва разберемся с фашистами. Во-первых, решение о депортации принял не я один, а коллегия верховных судей, выбранная на этот год. Ты ведь знаешь как…
- Знаю, - перебил Иржи, - это же в первом классе проходят.
- Вот и молодец. А теперь распечатай-ка газету, где написано, что я - фашист.

Иржи несколько раз щелкнул мышкой. Из принтера выползло несколько листов. На первом был яркий заголовок:

«Шокирующие заявления инквизитора Меганезии». Ниже была Фотография Грендаля и комментарий к ней: «Впервые в истории трибуна евросоюза предоставлена фашисту» сказал Нурали Абу Салих, комиссар совета Европы по правам человека».

Дальше шел текст, в котором фрагменты прямой речи Грендаля были выделены жирным курсивом. Подборка была впечатляющая - журналисты хорошо поработали ножницами.

«Великая Хартия выше всех моральных авторитетов и всех религий со всей их историей»

«Мы вправе подвергнуть моральному террору любую группу лиц с особыми обычаями»

«Если каким-то людям не по нраву наши порядки - пусть убираются из страны»

«Никаких компромиссов. Суд выносит постановление, а полиция должна его исполнить»

«Ваша демократия – декоративный платочек, скрывающий ошейник раба на вашей шее»

«Вас поставит на колени любой знающий, что ваша толерантность – это просто трусость»

«Правительство не вправе позволять себе такие излишества, как совесть и милосердие»

«Мы содержим эффективный военный корпус, чтобы он применял оружие без колебаний»

- Ничего себе, - заметила Лайша, заглядывая ему через плечо, - хорошо еще, тебя только фашистом обозвали, а не каннибалом, например. На каннибала это вполне тянет. Грен, ты что, правда, вот так и говорил?
- Да нет же, Лайша… В смысле, я действительно это говорил, но не просто так. Все это было в тему. А здесь из меня нарезку сделали. Типа китайской лапши. Вот, черти…
- По телеку все было классно, - поддержал его Иржи, - ты зря не смотрела, ма. Я, между прочим, записал. Ну, для истории, и вообще, вдруг пригодится.
- Но это было невозможно смотреть, там же все подряд, а слушать бред, который несут эти надутые идиоты…
- Они прикольные, - возразил мальчик, - говорят по-английски, а про что - непонятно.
- Это называется «политическая риторика», - объяснил Грендаль, - такой специальный прием, чтобы заморочить голову слушателям и отвлечь их на всякую чепуху.
- Ты устраиваешь то же самое, когда тебе лень делать уроки, - добавила Лайша.

Тренькнул телефон.
- Начинается, - вздохнул Грендаль, - алло, слушаю… А, привет мама… Нормально… Да, нет, не особо… Ну их всех… Нет, честно, не хочу и не буду… Ну, дай ему трубку… Да, папа… Подожди, минуту, я тебе объясню…

Объяснял он четверть часа. Потом положил трубку и молча налил еще рюмку граппы.

- Что там? – спросила Лайша.
- Предки тоже прочли про «фашиста», - сообщил он, - папа уговаривал меня написать по e-mail координатору иностранных дел, чтобы в европейский комиссариат отправили ноту протеста, а Абу Салиху и этим журналистам закрыли визы в Конфедерацию.
- А они по контракту обязаны это делать?
- Угу, - ответил он, хлебая остывший айн-топф, - папа даже нашел там параграф номер такой-то, обязанности в случае враждебных действий иностранных должностных лиц по отношению к общественным офицерам Конфедерации. Только зачем? Ну, закроют этим уродам визы, а дальше? Это как сквалыжничать по поводу чужой кошки, нагадившей на твое крыльцо. Отсудишь полста монет, зато все будут знать, что тебя обгадили.

Снова тренькнул телефон.
- Доедай, Грен, я поговорю, - бросила Лайша, - алло, кто это?… Чего?… А, понятно… Я – Лайша, люди говорят, что я - его жена, может, это и правда… Чего?… Вообще-то он суп ест… А это обязательно сегодня?… Понятно. А по телефону никак?… Ах, согласовать текст? Ладно, сейчас спрошу.
- Кто там на нашу голову? – поинтересовался Грендаль.
- Пресса. Парень из «Pacific social news» напрашивается в гости. Говорит, что в твоем контракте сказано…
- Знаю. Там сказано «незамедлительно». Баран, не мог к самолету подъехать. Он бы еще ночью напросился.
- Так что, пусть приезжает?
- Ну, да, а что делать.
- Приезжайте, - сказала Лайша в трубку, - встретим вас в лагуне, только позвоните за 20 минут… Ах сами?.. Гм, ну, если последняя модель… Ладно, если заблудитесь – звоните. <
  - Что он такое сказал? – поинтересовался Грендаль.
- Что у него какой-то навороченный спутниковый прибор наведения, в общем, посмотрим. Его зовут Малик Секар. Он обещал быть через час с минутами.
- Это журналист? – спросил Иржи.
- Да, сынок.
- Надеюсь, он будет не такой прожорливый, как тот, что был в прошлый раз. Тот слопал весь абрикосовый джем. Как у него жопа не слиплась…

3. Малик Секар, репортер «Pacific social news». … Реактивный гидроплан военного образца садился на такой скорости, что у зрителей возникли серьезные опасения сначала – за судьбу репортера, а затем, за судьбу своего пирса, который тяжелая машина чуть не снесла при торможении. Тем не менее, ничего особенного не произошло, поплавки только слегка шаркнули по настилу, и из кабины почти тут же выпрыгнул молодой спортивного вида парень, вероятно индонезиец, лет 30, если не меньше. Он сразу улучшил мнение Иржи о репортерах, поскольку притащил большущий фруктовый торт. - Извините, что на ночь глядя, - сказал он, пожимая руку Грендалю, - я подумал, вдруг у вас нет ничего к чаю и... - Хорошо же вы обо мне думаете, - перебила Лайша. - Простите… - Ерунда, я пошутила, - снова перебила она, - берите свое служебное барахло и садитесь за стол. Водки хотите, сен Секар? Секар глянул на одиноко стоящую в углу стола полупустую рюмку и кивнул. - Немножко. Если очаровательная сен Лайша составит… - Составлю, - фыркнула она, доставая еще две рюмки, - сколько стоит та зверская штука, на которой вы прилетели? - Не знаю, это служебная, - ответил он, водружая на стол торт, ноутбук и небольшую видеокамеру, - редакция купила ее у морской патрульной службы, когда те обновляли матчасть. Для патруля она устаревшая, а для прессы нормально. Иржи, тем временем, по-хозяйски подвинул торт поближе к себе. - Смотри, не обожрись, - предупредил Грендаль, и, повернувшись к репортеру, сделал серьезное лицо, - я готов, сен Секар. Поехали?.. А что вы такое уже стучите? - Introduction, first impression - сообщил тот, с невероятной скоростью шлепая пальцами по клавиатуре, - так обычно делают, если беседа проходит в домашней обстановке… А кто вы по профессии, сен Влков? - Я закончил колледж по автоматизированной бытовой технике, а вторая специальность – техническая экспресс-диагностика. По работе решаю проблемы потребителей со всякими генераторами, компьютерами, холодильниками, микроволновками, и прочим в этом роде. - Ваша профессия помогает в деятельности судьи? - Как сказать. С одной стороны – да, опыт работы с рассерженными людьми и все такое. С другой стороны, из-за этого коллегия и выбрала меня, чтобы ехать в этот долбанный… В смысле… - Я понял куда, - сказал Секар, - продолжайте, это очень интересно. - Ничего интересного. Всех трех экспертов по социальному регулированию отклонили. Ашура и Макрина потому что они, видите ли, заумные, а Джеллу - за некоторую резкость суждений. Тин Фан отклонили за то, что она программист и не имеет опыта работы с людьми, а Дольфина – за то, что он имеет слишком специфический опыт. Он судовой механик, у него такой сленг… - Вы тоже за словом в карман не лезли, - заметил репортер. - Да, но я держался в рамках нормативной лексики, если вы понимаете, о чем я. - Вполне понимаю. А как вы оцениваете действия социальной администрации в этом инциденте? Я имею в виду, историю с этим фильмом, с которого все началось? Грендаль вздохнул и наполнил рюмки. Сделал маленький глоток. Почесал затылок. - Если вкратце, сен Секар, я считаю, что полиция допустила массовые беспорядки, вместо того, чтобы пресечь их превентивно. - Но деятельность полиции связана правилом Великой Хартии о невмешательстве в частную жизнь, - заметил Секар. - И что? – возразил Грендаль, - Раз на этих условиях их фирма участвовала в конкурсе на эту область администрирования, значит, должна была предусмотреть такие сложности. За это общество им и платит, верно? - Они предупреждали правительство о возможном социальном недовольстве прокатом фильма «Дети троглодитов», - напомнил репортер, - они предлагали ряд превентивных мер общего характера и... - Я высказал свое мнение, - перебил Грендаль, - и я думаю, что на полицию будет наложен штраф. Они подписывались не на что-то там общее, а на обеспечение конкретной безопасности. Но официально это дело ведет Джелла Аргенти, и лучше спросить у нее. - Да, я знаю, я уже договорился о встрече с сен Аргенти. Грендаль улыбнулся: - Готов спорить, что она назначила Вам свидание в час ночи, в клубе рок-спорта, на острове Акорера. - Да, а как вы угадали? - Просто за 4 месяца можно узнать некоторые устойчивые привычки коллег. - Тогда, понятно. А что вы скажете о самом фильме? Вы смотрели? - Смотрел. 8 реальных историй о сексуальном опыте наших школьников. В стиле Ромео и Джульетты. Лейтмотив: семьи фундаменталистов - это источник трагедий. Женщина выплескивает в лицо девушке-подростку серную кислоту, потому что она «блудница» и «совратила» ее сына. Мужчина стреляет из ружья в восьмиклассника, который «растлил невинность» его дочери. Другой мужчина бросает самодельную бомбу в подростков на пикнике «nude-stile», потому что они «склоняют одноклассников к греху». И так далее. - Вы согласны, сен Влков, что фильм возбуждает ненависть к патриархальным семьям? - Скорее к их укладу. Впрочем, это не важно. Режиссер вправе показывать проблемы общества так, как он их видит. Если бы он призвал к физической расправе с этими семьями, то нарушил бы Великую Хартию, но он только дал моральную оценку. Репортер задумчиво покрутил в руке рюмку и залпом выпил. Очень своевременно, поскольку Лайша уже поставила на стол большой китайский чайник и четыре чашечки из полупрозрачного фарфора. - Спасибо, сен Лайша, вы очень… - Продолжайте, мальчики, - перебила она, - это все безумно интересно. - Я предвижу ваш следующий вопрос, сен Секар, - сказал Грендаль, - как быть, если эта моральная оценка превратилась в обоснование морального террора против определенного стиля жизни, семейного уклада, религии, убеждений? Я угадал? - В общем, да, - признал репортер, - я имею в виду аргументы представителя Ватикана. - Тогда я отвечу вам так же, как ответил ему. Великая Хартия запрещает контроль актов морального выбора. Мы вправе подвергнуть моральному террору любую группу лиц с особыми обычаями, неприемлемыми для свободных людей. Эта группа вправе ответить нам тем же. Правительство не может сюда лезть, а обязано только пресекать насилие и угрозы его применения. Таково правило о невмешательстве в частную жизнь, верно? Репортер улыбнулся и кивнул. - Конечно. Но, как мы помним, Абу Салих привел контраргумент: Великая Хартия - это учение этического нигилизма. О какой свободе морального выбора можно говорить, если одно из этических учений объявлено высшим законом и обеспечено правительственным принуждением? - Этому типу я отвечал длинно, вам отвечу коротко и наглядно. Человек имеет право свободно владеть своим имуществом, верно? - Согласен. Но какое… - Эта камера – ваше имущество? – перебил Грендаль. - Да, и что? Грендаль подмигнул ему, взял камеру со стола и положил к себе на колени. - Вот так. Теперь она моя, и я свободно ей владею. Есть возражения? - С чего это она ваша, сен Влков? - С того, что она у меня, вы же видите. - Но она у вас потому, что вы ее у меня отняли, - возразил Секар. - Вы зовете полицию, - констатировал Грендаль, - Иржи, будь другом, сыграй полисмена. 4. Иржи Влков, меганезийский школьник. Мальчик вытер измазанную кремом физиономию, наставил на Грендаля указательный палец и строгим голосом заявил: - Вы арестованы за грабеж! Верните эту вещь владельцу и следуйте за мной! Грендаль быстро вернул камеру на стол, поднял руки вверх и пояснил. - Вот видите, сен Секар, в чем различие между владением своей вещью и владением чужой? Так и с моральным выбором. Он принадлежит личности, и личность может распорядиться им так и этак, как захочет и когда захочет. - В том числе, сделать выбор в пользу патриархальной морали, - вставил Секар. Грендаль энергично кивнул. - Да. Но только за себя, а не за соседа. Если личность принуждает соседа к своей морали, то присваивает чужое право. Как я, в случае с вашей камерой. Никто не говорит, что запрет отбирать чужую вещь - это нигилистическое отношение к владению, верно? Говорят наоборот: что это – защита права владения. Такую же защиту Великая Хартия обеспечивает праву на моральный выбор. При чем тут нигилизм? - Гм, - задумчиво сказал репортер, - все это очень наглядно, но есть существенная разница. В отличие от свободы владения, свобода морали ограничивается социальными нормами. Я имею в виду, запрет на общественно-опасные поступки, на тот же грабеж, в частности. - Никаких отличий, - спокойно ответил Грендаль, - то же самое касается владения вещами, которые, находясь в частных руках, создавали бы угрозу для всех. Люди договариваются, чтобы частные лица не владели атомными бомбами или национальными электросетями. - Есть страны, где национальные электросети находятся в частных руках, - заметил Секар. - В этих странах и грабят безнаказанно, - парировал Грендаль, - причем именно те, в чьих руках электросети. Попробуйте их наказать. Они вам электричество выключат – и все. - Ага, - сказал репортер, - я попробую сформулировать. Значит, возможность навязать окружающим свою мораль, так же опасна, как частное владение атомной бомбой? - Грен, ты этого не говорил, - вмешалась бдительная Лайша, подливая всем чая. - Я помню, милая. Хотя, то, что сказал сен Секар, кажется мне правильным. - Просто я хотел перейти к вопросу о мере наказания, - пояснил репортер, - ведь, если смотреть практически, то патриархально настроенные граждане всего лишь нахулиганили в нескольких магазинах, клубах и кинотеатрах. Обычно за это бывает штраф и небольшой срок лишения свободы, ведь так? - Именно так, - подтвердил Грендаль, - но их преступление состояло не в хулиганстве, а в попытке запугать граждан и навязать правительству представления своей социальной группы. А как это называется, знает даже ребенок. Иржи оторвался от чая и выпалил. - Это называется «тирания» и карается высшей мерой гуманитарной самозащиты И пояснил свои слова недвусмысленным жестом, завязав узел воображаемой веревки. - Ого! – изумился Секар, - откуда такие познания? - Будто вы в школе не учились, - в свою очередь, изумился мальчик. Репортер задумчиво поскреб щетинистый подбородок - Не знал, что теперь этому учат в школе… - И правильно делают, что учат, - вмешалась Лайша, - мы в свое время нахлебались всяких там высших интересов нации, и нечего нашим детям наступать на эти грабли. - К счастью, Великая Хартия позволяет заменить смертную казнь депортацией, - разрядил обстановку Грендаль, - мне бы очень не хотелось приговаривать девятнадцать человек к лишению жизни. - А если бы не существовало такой альтернативы, как депортация? – спросил репортер. - Эта альтернатива придумана еще древними эллинами. Мало ли по каким путям могла бы пойти история? Это беллетристика, а у нас - реальность. Секар улыбнулся и развел руками. - Хорошо, сен Влков, давайте вернемся к реальности. Как вы прокомментируете заявление представителя Human Rights Watch о том, что в Конфедерации создана – цитирую по памяти – «обстановка тотального глумления над идеалами религиозно-культурных общин, чья мораль и чьи взгляды отличаются от правительственных»? - О реальности, так о реальности, - согласился Грендаль, - давайте мысленно перенесемся на какой-нибудь из ближайших крупных островов. Ну, например, Нукуалофа. И заглянем в первое попавшееся открытое кафе у берега океана. Что мы увидим? - Ничего особенного, - предположил репортер, - люди кушают, пьют напитки, или там… - Мы увидим, - перебил Грендаль, - совершенно разных людей, отдыхающих согласно своему вкусу, но при этом соблюдающих необходимый минимум общих правил. Кто-то может сидеть там во фраке, кто-то – в купальнике, кто-то - в лава-лава, а кто-то – вообще голым. Это – личное дело каждого. Но никто не вправе ломать мебель или нападать на других посетителей и каждый должен платить за то, что съел и выпил. Это так, верно? Репортер кивнул и Грендаль продолжил. - При этом, конечно, одним людям может не нравиться внешний вид или стиль поведения других. К примеру, пуританина будут смущать раздетые натуралисты, натуралистам не понравятся мусульмане, закутанные с ног до головы в темную ткань, а мусульманам будет неприятно, что у большинства женщин открыты лица, а у многих – и другие части тела. Каждый может поспорить с другим о вкусах и приличиях, но другой вправе остаться при своем мнении и даже вообще отказаться обсуждать эту тему, если ему не интересно. Но никто не должен навязывать свой вкус другому. Если пуританин начнет силой натягивать на натуралиста костюм, а тот начнет сдирать с пуританина одежду, то будет черт те что. - Все так, - согласился Секар, но что, если кого-то так оскорбляет внешний вид другого, как если бы тот ударил его по лицу? Не лучше ли пойти на некоторые компромиссы? - Не лучше, - ответил Грендаль, - граждане не обязаны терпеть неудобства из-за чьих-то неврозов, а нервного гражданина никто не заставляет бывать в общественных местах - Это если речь идет о пляже, - возразил репортер, - а как на счет места работы или учебы? - Там надо работать или учиться, а не глазеть на коллег, - отрезал Грендаль, - и вообще, как сказал Ганди, пусть каждый занимается своими делами и предоставит другим заниматься своими. Иначе никакое социального регулирование не поможет… Иржи, если ты намерен и дальше играть в doom, то или иди на второй этаж, или убавь звук. Мальчик обиженно фыркнул и повернул тюнер, так что грохот пулеметных очередей ослаб примерно до уровня треска цикады. - Вообще-то тебе пора спать, - заметила Лайша. - Но ма, я тоже хочу послушать. - А ты не боишься проспать завтрак? Учти, трое одного не ждут. - Я поставлю будильник. - Ладно, но я тебя предупредила. - Кстати, о детях, - сказал репортер, - родители вправе воспитывать детей в той системе ценностей, которую считают правильной. Это записано в Великой Хартии. - Сейчас посмотрим, - Грендаль встал и снял с полки тоненькую книжку, - так, вот тут у нас про семью… Ага, читаю. «Частные лица, на чьем иждивении дети находятся в силу родства, вправе свободно выбирать этическую систему для их воспитания, но лишь такую, какая не обрекает детей на заведомые страдания и не противоречит общей безопасности». Извините, но деятельность судьи требует педантичности. Вы, сен Секар, сказали неточно. - Не могу сказать, сен Влков, что мне полностью понятно то, что вы сейчас прочли. - На самом деле, этот пункт очень прост для понимания, - заметил Грендаль, - мне его объясняли на примере истории с аборигенами-островитянами. Всего четверть века назад большинство из них вынуждены были жить в резервациях. Не потому, что их кто-то не выпускал, а потому, что они понятия не имели о том, как жить в техногенной обстановке. В лучшем случае они сразу попадали в полицию за мелкие кражи - они ведь понятия не имели о частной собственности. Хуже то, что они ничего не знали о дорожном движении, электричестве, бытовой химии… Обычные предметы, среди которых мы спокойно живем с самого детства, становились для аборигенов-островитян убийцами… - Но, сен Влков, - перебил репортер, - политику ассимиляции никак нельзя назвать безупречной. Почему было не позволить им жить в резервациях, как они привыкли? - Вы сами-то поняли, что сказали? – вмешалась Лайша, - средняя продолжительность жизни в резервациях была тридцать лет, а каждый десятый ребенок до года не доживал! А ведь аборигены – такие же люди, как европейцы, индокитайцы или англосаксы. - И такие же граждане Конфедерации, как все мы, - добавил Грендаль. - Они становятся такими же, как мы - уточнил Секар, - но при этом их культура исчезает. - Что?! – возмущенно воскликнул Иржи, - Ато утафоа иинэ ла каа то ируо аноотари! - Э… - смущенно протянул репортер, - а что это было? Мальчик снисходительно фыркнул и перевел: - Народ утафоа не исчезнет, пока светят луна и солнце. Культура не чья-то, а наша общая! Как небо или океан. - Молодец! – сказала Лайша, потрепав сына по голове. - Эитона-тона раа ле, - согласился Грендаль. Секар чуть не уронил чашку. - Что вы сказали, сен Влков? - Я сказал: «вот слова настоящего человека». Это серьезная похвала. - А откуда вы знаете язык аборигенов? - Это второй официальный язык Конфедерации. - Я знаю. Но мне казалось, это просто формальность… - Ничего подобного. Он восемь лет как введен в школьную программу. Лайша и я выучили его вместе с Иржи, только и всего. Кстати, очень красивый язык. 5. Ваша толерантность – это просто трусость Репортер демонстративно поднял руки вверх. - Сдаюсь, сен Влков! Проблема культуры аборигенов снимается. - Пока еще не снимается. Есть проблема сохранения особых ремесел и изящных искусств, связанных с бытом. Не так просто включить самобытные поселки утафоа в современный субурб… Но мы несколько уклонились от темы, да? - Да, действительно… Мы говорили о патриархальных семьях в другом смысле. Я имею в виду, что у их детей нет той проблемы, которая была у детей аборигенов. - Как же нет? – возразил Грендаль, - проблема та же самая. Дети из патриархальных семей не умеют жить в той информационной обстановке, которая есть в техногенном обществе. Вы сами говорили: для выходца из патриархального круга чей-то внешний вид - это как удар по лицу. Ребенок с патриархальным воспитанием приходит в школу – и с порога получает как бы серию пощечин. Теперь вернемся к тому пункту Великой Хартии… - Подождите, не так быстро! – взмолился Секар, - что бы ни было написано в этом пункте, основа Великой Хартии в том, что никто не может совершать произвольное насилие над человеком! - Произвольное объективное насилие, - уточнил Грендаль. - А ударить по лицу – это не объективное насилие? - Ударить по лицу – это объективное насилие. А действие, которое только для данного конкретного человека все равно, что удар по лицу – нет. Объяснить подробнее? Секар кивнул головой, не отрываясь от ноутбука. Его пальцы летали по клавиатуре. - Я объясню так, как объясняли мне, - сказал Грендаль, - возьмем индивида, который испытывает страдания, если кто-то наступил на его тень. В некоторых племенах тень считается частью организма, так что пример жизненный. Что нам теперь, исходить из этого обычая и защищать человеческую тень так же, как тело? - Это неудачный пример, - сказал репортер, - какое-то вздорное суеверие… - Именно поэтому пример удачный. Действия объективно не затрагивают тело человека, но он приравнивает их к физическому насилию. Чтобы учесть такие суеверия, придется урезать свободу передвижения людей, совершить над ними объективное насилие. - Ладно, пусть будет ваш пример. Конечно, специально защищать тень – это вздор, но, с другой стороны, специально наступать на тень человека, который придает этому значение, как-то нехорошо. А как отмечал доктор Ахмади в своем выступлении... Грендаль устало потянулся и зевнул - Ну, конечно. Этого поросенка раздули до размеров слона. - Почти что, - согласился репортер, - где-то метра три в диаметре. - Нет, сен Секар, я имею в виду первого поросенка, с которого все началось. - Боюсь, я не совсем в курсе, сен Влков… - Сейчас расскажу. Все началось в школе. Одна семья попросила учителя запретить в классе, где учился их ребенок, авторучки с изображением поросенка из популярного мультфильма. Они были мусульмане, а у них особые табу в отношении свиньи. Учитель сказал, что такие вещи находятся в компетенции родителей. Тогда отец ребенка поднял вопрос о поросенке на родительском собрании, но сделал это недостаточно тактично. В результате ему пригрозили полицией, а об инциденте стало известно всем школьникам. Через несколько дней остальные дети пришли в классе в футболках с большим рисунком того же поросенка, да еще наклеили стикеры с тем же поросенком на все, что можно. У ребенка-мусульманина случилась истерика, а мусульманская община обратились в суд с заявлением об истязании и дискриминации. Суд опросил учителей и школьников, но не обнаружил объективных действий, которые могли бы так квалифицироваться. Разумеется, суд доставил неудобства детям и их родителям, что и вызвало, по выражению прессы «свиной бум». Пиком, как вы знаете, стали огромные резиновые свиньи, надутые гелием - многие жители подняли их над своими домами, кафе и лавками накануне Хэллоуина. - Из-за чего и произошли стычки, потребовавшие вмешательства полиции, - добавил Секар, - разумно ли было доводить до этого? - Разумно ли с чьей стороны? – спросил Грендаль. - Я имею в виду, может, лучше было пощадить чувства этого мальчика и уступить в такой мелочи, как детские авторучки? Свет что ли клином сошелся на этом поросенке? Возникла пауза. Грендаль на четверть минуты задумался, а затем сказал: - Авторучки - детские, а проблема - взрослая. Свет всегда сходится клином на какой-то мелочи: картинках, футболках, воздушных шариках. Из этих мелочей складывается наша свобода. Мы учим детей быть свободными именно на таких мелочах. Я прочел в одной старой книжке: свобода – это возможность открыто делать то, что кому-то не нравится. По-моему, очень правильная мысль. - А вы не боитесь, что таким путем мы отучим детей от милосердия? - Не боюсь. К милосердию не принуждают - так я ответил доктору Ахмади. Милосердие это стремление опекать и защищать, а не подчиняться и терпеть. Когда четырнадцать лет назад правительство намеревалось проложить дорогу через Леале Имо – что было? - Леале Имо – это Холм Предков на острове Воталеву? – уточнил Секар. - Да. Тогда, как вы помните, памятники утафоа еще не охранялись правительством, да и с защитой личных прав утафоа были проблемы… Секар улыбнулся: - Еще бы я не помнил! Мой отец и старший брат стояли в живой цепи… - И никто их к этому не принуждал, верно? - Скорее уж наоборот. Мама опасалась, что будет драка с полицией… - А мы в этой цепи познакомились, - Лайша толкнула Грендаля в бок, - помнишь? - Ну, еще бы, - он подмигнул жене, - ты еще сказала «похоже, мы сейчас огребем». - Ага! А ты ответил «спорим на пиво, что копы сдрейфят». - Вот это интересно! – заявил репортер, - можно подробнее? Лайша фыркнула. - Да ничего особенного. Мы проторчали почти сутки нос к носу с копами. Они кричали в свой мегафон «вы оказываете незаконное сопротивление полиции! мы вынуждены будем применить силу!». А мы кричали в свой мегафон «прочтите свои контракты, пока не вылетели с работы! это ничейная земля, и мы будем тут стоять до решения суда!». К вечеру второго дня приехал судебный пристав с бумагами, копы сели в катера и свалили. Вот так я проиграла пари и поила этого типа пивом. - Но закуска была за мой счет, - напомнил Грендаль. - В кабаке – за твой, а у меня дома ты потом слопал все, что было в холодильнике. - Ой, много ли там было? Тощая курица и кусочек сыра. - А яичница из четырех яиц на завтрак? - Ну… я посчитал их вместе с курицей, для краткости. И вообще дело прошлое. - А помнишь, как ты нашел эти пакгаузы? - Я помню, что ты назвала их гробиками для динозавров. - Какие пакгаузы? – поинтересовался репортер. Лайша рассмеялась - Вы не заметили? Дом построен вокруг пакгауза. Соседние дома – тоже. На многих атоллах были военные базы и склады, а после революции всех иностранных военных отсюда выгнали. Те, конечно, забрали с собой все, что могли. Только голые бетонные коробки остались, и правительство стало их понемногу распродавать. А мы с Греном как раз решили жить вместе, и искали жилье подешевле. С деньгами у нас было, так сказать… - Так и сказать: не было денег, - перебил Грендаль, - и тут я нашел объявление про эти пакгаузы. Отдавали их по 2000 фунтов, можно сказать, даром. - Они и того не стоили, - заметила Лайша, - Четыре стены с дырками и без крыши. - Крышу я сделал уже через неделю, - напомнил он. - Ага, «сделал». Знаете, что он сделал? Подбил двух соседей, Ван Мина и Рохан Виджая, они тогда были такие же балбесы, как и он, и давай шакалить по окрестностям. Нашли разбитый самолет времен второй мировой, отволокли трактором на берег, раздраконили на части и поделили. Так что вместо крыши у нас было полкрыла и кусок фюзеляжа. Типа, мансарда с балконом. И трап вместо лестницы. - Ладно тебе, нормально ведь получилось, - возразил Грендаль. - Ну, да. Правда, первым же штормом нас чуть не сдуло оттуда в океан, а так нормально. - Чуть не считается. А какой ветряк я сделал из пропеллера, помнишь? - Еще бы! Иногда он так жужжал, что рыба в лагуне пугалась. - Зато мы экономили на горючем для генератора. И вообще, разве плохо было? - С тобой хорошо, Грен, - просто сказала она, - и тогда было хорошо, и сейчас. - А почему вы мне про это не рассказывали? – обиженно спросил Иржи. - А потому, что ты не спрашивал, - Лайша улыбнулась, - и, кстати, вот теперь тебе точно пора мыться и спать. - Сейчас. Только дойду до 9 уровня и… - Десять минут, договорились? – перебила она. - Пятнадцать. - Ладно, но ни минуты больше… Сен Секар, а вы это тоже предполагаете публиковать? Я имею в виду, то, про что мы сейчас говорили. - Ну, вообще-то… - репортер замялся, - … Мне кажется, и ваше участие в защите Холма Предков и история вашей жизни здесь, с соседями разного этнического происхождения и, наверное, разной религии, так? - Ну, разной, - согласилась она, - подумаешь, большое дело. Секар энергично закивал. - О том и речь. Это очень важная деталь. Так что, если вы не сильно возражаете. - Я-то не возражаю, - Лайша пожала плечами, - чего тут такого. - Я тоже не возражаю, - сказал Грендаль, - хотя не понял, почему это важно. - Важно вот почему. На обвинение в нетерпимости к чужим взглядам вы, сен Влков, ответили спикеру европейской комиссии: «ваша толерантность – это просто трусость». Ваши слова были истолкованы, как апология жесткой идеологической унификации. - Скажите уж прямо: фашизма. - В общем, да. А после всех ваших историй, об этом даже говорить смешно. - Ладно, вы – пресса, вам лучше знать. Репортер улыбнулся и снова кивнул. - Для уточнения вашей позиции я задам еще вопрос: рассказывая о свином буме, вы упомянули, что отец ребенка недостаточно тактично изложил свои претензии. А что это значит, и как он мог бы сделать это тактично? - Он сказал примерно так: ислам учит, что свинья – нечистое животное с этим следует считаться, вы не вправе оскорблять мою веру. Он стал диктовать свободным людям, на что они имеют право, а на что – нет. Если бы он сказал: сын очень страдает из-за этого поросенка, и, если эта картинка для вас не принципиальна, то нельзя ли попросить ваших детей писать ручками с другой картинкой – реакция, наверное, была бы другой. - Милосердие? – спросил репортер. - Вроде того, - Грендаль пожал плечами, - В начале-то никто и не думал терроризировать мальчика этими поросятами. Моральный террор начался только в ответ на попытку принуждения. Когда к нам в гости заходит одна милая дама, вегетарианка, мы не ставим на стол мясо. Это не из уважения к вегетарианскому учению, а просто чтобы не обидеть человека из-за ерунды. - То есть, - сказал Секар, - если бы вегетарианцы потребовали прекратить употребление мясной пищи в общественных местах… - … То я бы демонстративно жрал сосиски в центральном парке, - закончил Грендаль. - А если бы они не потребовали, а попросили? - Тогда я бы не обратил на это внимания. Каждый вправе агитировать за что хочет, в пределах допустимого Великой Хартией, но эта агитация не вызывает у меня отклика. - Иначе говоря, вы готовы пойти на уступки обременительным для вас странностям индивида, но не общественной группы? - Верно. Потому что каждому индивиду свойственны какие-нибудь странности, но в общественной деятельности они неуместны. - Но в случае с Холмом Предков вы, тем не менее, пошли на уступки странностям религии аборигенов. Грендаль сделал энергичное движение ладонью, будто отталкивал препятствие. - Ничего подобного, сен Секар. Мы встали в живую цепь, чтобы защитить объективные права людей, которые по объективным же причинам не могли сделать это сами. Право на сохранение своих святилищ есть у каждого, какие тут странности? Религия ину-а-тано и ее святилище Леале Имо - не исключение. Великая Хартия одна для всех. - А если бы правительство решило проложить шоссе на месте мусульманской мечети, вы, сен Влков, встали бы в живую цепь, как тогда? - Нет. Но если бы мне, как судье, подали жалобу, я запретил бы разрушать мечеть. - Уверен, так бы и было, - сказал Секар, - но вы не стали бы лично защищать святилище ислама, как защищали святилище ину-а-тано. Вы не считаете эти религии равными? - Не считаю, - подтвердил Грендаль. - А как же Хартия? - При чем тут Хартия? Хартия требует прямых действий гражданина в трех случаях: если человек в опасности, если попирается правосудие и если узурпируется власть. Ошибочное разрушение чьих-то святилищ сюда не относится. Гражданин может вмешаться в такую ситуацию на свой риск, но он вовсе не обязан этого делать. - Но разве Хартия не обязывает нас считать все религии равными? - Нет. Она лишь говорит о равных религиозных правах. Каждый может практиковать любую религию, и никто не вправе мешать ему, если эта практика не нарушает ничьих прав. Но каждый может проявлять симпатию к одним религиям, и отвращение – к другим. Поэтому во время «свиного бума», суд постановил изъять плакаты «мусульмане, вон из страны», но не трогать плакаты «ислам – дерьмо, мусульмане - свиньи». - Все равно это жестоко. Большинство мусульман не участвовали в беспорядках. Их-то за что так? - Понимаю, им обидно, - задумчиво сказал Грендаль, - Мне кажется, их проблема в том, что они не осудили своих радикалов. Поступи они так, как наши индуисты в казусе со шлягером «аватара Кришны» или как наши католики в истории с папской энцикликой «о сатанинской природе евгеники» - проблем бы не было. - Но наших католиков за это отлучили от церкви, - напомнил Секар, - не думаю, что им было приятно. - Да, наверное, - согласился Грендаль, - но тут приходится делать выбор: быть гражданами или слугами церковного начальства. По-моему, они сделали правильный выбор. Теперь у них своя католическая церковь, со статутами утвержденными постановлением Верховного суда, и я не замечал, чтобы наши католики очень страдали от такого положения. - Ну, не знаю, - возразил репортер, - Ведь Ватикан и Всемирный совет церквей не признали это постановление и добились резолюции Объединенных Наций о произволе с церковным имуществом. - Подумаешь, ООН. За 20 лет эти клоуны не выполнили ни одной своей резолюции. - Я могу это привести эти ваши слова в репортаже, сен Влков? - Конечно, а чего церемониться? Пока в ООН имеют право голоса торговцы кокаином, сексуальные маньяки, фанатики, террористы и людоеды, она не может претендовать на международный авторитет. Я так прямо и сказал их эмиссару. - Представляю, что там было, - заметил Секар, шлепая по клавиатуре, - а вы знаете, председатель Всемирного совета церквей назвал Великую Хартию «новой опасной и агрессивной религией». - Что, правда? – спросил Грендаль, - хотя, я не удивлен. Когда огласили постановление о депортации их миссии, их представитель кричал, что Конфедерация во власти сатанистов. Сатанисты – это, кажется, тоже религия. Вы не в курсе? - Не знаю, сен Влков. Наверное, да, ведь про сатану вроде бы написано в библии. - Вот и я не знаю… Сен Секар, это конечно ваше дело, но вы не опоздаете на встречу с Джеллой? У вас мощная машина, спора нет, но до Акорера почти тысяча километров. - Уф! Постараюсь не опоздать. У меня еще последний вопрос: вы сами религиозны? - Я? Ну, мне кажется, что-то такое есть, но чем оно может быть – понятия не имею. - Можно так и записать? - Можно. Почему бы и нет. 6. Джелла Аргенти, верховный судья по рейтингу. После атолла Сонфао, остров Акорера казался огромным, хотя был всего 80 километров в длину и около 30 в ширину. Клуб рок-спорта, построенный по проекту гениального Хен Туана несколько лет назад, располагался на узкой северной оконечности острова. Две готические башни, поднимающиеся, казалось, прямо из океана, а посредине - наполовину встроенная в склон скалы трехъярусная пагода из стекла и бетона. Композиция должна была символизировать постмодернистский синтез культур Запада и Востока, но местная молодежь по какой-то причине дала зданиям клуба имена из «Одиссеи» Гомера: пагода стала называться Итакой, а башни - Сциллой и Харибдой. Малик, позвонил Джелле с вопросом, где ее искать, и услышал в ответ: «верхний ярус Итаки со стороны Харибды». Середину яруса занимал огромный цилиндрический аквариум с яркими рыбками, со стороны скалы к нему примыкал бар со стойками в обе стороны, а в остальной части помещения было что-то похожее на материализованные фантазии Сальвадора Дали – искривленные причудливым образом ажурные конструкции, служившие сидениями и столиками. Малик прошел на левую, ближайшую к Харибде, половину и начал шарить взглядам среди посетителей. Публика, одетая в разнообразные модели легких, ярких спортивных или купальных костюмов, или просто обернутая в куски ткани, располагалась на разной высоте, подобно стае экзотических птиц на ветвях какого-нибудь баобаба. - Эй, бро, ищешь кого-то? – флегматично поинтересовался бармен, не выпуская изо рта дымящуюся яванскую сигару. - Да, Джеллу Аргенти. - Ну, тогда ты пришел вовремя. Она только что доиграла гейм, но еще никого не склеила. Пол-оборота налево. Видишь четверть попы в лиловом платочке наискось? - А! - со значением произнес репортер. - Ага! - согласился бармен. Пройдя до середины чего-то вроде кривого мостика и поднявшись на полвитка винтовой лесенки, Малик оказался лицом к лицу с объектом своих поисков. Крепкая невысокая девушка лет 27, одетая только в прямоугольник тонкой ткани, пропущенный под левой подмышкой и закрепленный над правым плечом фибулой в виде темно-красного спрута. На открытых левом плече и правом бедре красовались два значка ронго-ронго: «стрела» и «рыба» соответственно, нанесенные ярко-зеленой люминесцирующей краской. Портрет дополняли темные прямые жесткие волосы, широкие скулы, маленький вздернутый носик и огромные почти черные глаза. В общем, смотрелась Джелла Аргенти эффектно. - Значит, так, - сказала она, - если нет возражений, то на ты и по имени. Без этих церемоний. Йо? - Йо, - согласился он. - Тогда падай за столик и включай свою машинку. Ты саке пьешь? - Так, чтоб поддержать компанию, - ответил он. Она взяла керамический кувшин и плеснула остро пахнущий напиток в две чашечки. - Ну, давай, стартуй. - Э… - Малик пригубил саке, - ты вообще кто по профессии? - Конфликтолог. Работаю в морской авиации. Там бывают такие корки, что этот суд для меня, считай, каникулы. - А как ты прошла в конкурсную тройку профессионалов Верховного суда? - Да обыкновенно. По рейтингу выступлений. Фишка в том, что я умею говорить просто о сложном. На флоте без этого никак. Сечешь? - Помаленьку, - ответил Секар, - а ты можешь просто объяснить, как вы принимали это решение? - Постановление о депортации? – уточнила она, - да не фиг делать. Ты в политике рубишь, или как? - Наверное, не на том уровне, чтобы… - Ясно, - перебила Джелла, - тогда погнали от ворот. Рисуем такую схемку… Она быстро набросала на салфетке несколько квадратиков, кружочков и стрелочек и начала комментировать: - Вот этот кружочек – любой гражданин. Он работает по найму или на свой бизнес, без разницы. Чего-то наживает и чего-то покупает для себя. Кроме жратвы, хаты, тачки он еще покупает общественный порядок. Порядок – это такой же товар, сечешь? - Порядком занимается правительство, - заметил репортер. - Точно! И фишка в том, что оно - естественный монополист. Ведь порядок должен быть один для всех, так? А значит - что? - Значит, правительство должно быть одно, - ляпнул Секар. Джелла махнула рукой. - Это ясно. Но главное – оно должно продавать то, что гражданину нужно, а не всякую лишнюю фигню, и цена должна быть справедливая, а не заряженная. Врубаешься? - Да. - …А значит, приходим к заявкам, запросу и конкурсу, - продолжала она, - форма избирательной заявки определена в Хартии. Ты избирательные заявки заполнял? - Конечно. - Вот