« Я ищу человека, спасшего мне жизнь. Я не знаю, на каком он свете. Мы были случайными попутчиками в метро» — этот текст тувинской журналистки Саяны Монгуш, на которую днем 1 декабря прошлого года в вагоне метро напали несколько подростков с характерной внешностью — бритые головы, тяжелые ботинки, — напечатала бесплатная петербургская газета Metro, которая в метро и распространяется. Фотография, случайно сделанная Саяной перед нападением (фотоаппарат использовался как средство защиты), запечатлела профиль человека, который через несколько секунд стал ее единственным защитником: восточный разрез глаз, воротник куртки, надвинутая на лоб шапка. Недостаточно, чтобы опознать незнакомца, но вполне достаточно, чтобы тот узнал себя. Что он и сделал, когда по дороге на работу взял на входе в метро бесплатную газету. А потом позвонил в редакцию.

Подсобка

Илхома, на которого переключились нападавшие, когда он вступился за Саяну, в свою очередь спасла пенсионерка. Она накинулась на банду с таким криком — «Да кто вас таких родил, где это видано — десять на одного?», — что те, отчего-то не решившись воевать со старушкой, вышли на следующей станции. А пожилая женщина помогла избитому Илхому выбраться из метро.

Со старушками ему, похоже, вообще везет.

— Дома шумно, народу много — к матушке пойдем, — говорит он, когда мы встречаемся у метро «Проспект просвещения».

— А у вас и мама здесь живет? — спрашиваю я.

— Нет, не мама, — смеется Илхом. — Бабушка одна хорошая. Вахтерша со стройки, где я до этого работал. Она так нам помогала! И поесть принесет, и деньги пойдет нам домой отправит! Все ей деньги отдавали — на наших нападают, караулят уже специально, а на нее кто подумает?.. Хорошая женщина. Татарка наполовину.

Мы подходим к огромному новому жилому комплексу, в большей части которого уже светятся окна: не сдан только последний корпус, товарищи Илхома устраняют там последние недоделки. Наша дорога — с черного хода. Жильцы, которые скоро въедут в свои новые квартиры, этой непарадной стороны жилища — полутемных коридоров, холода и грязи, скорее всего, никогда не увидят. «Матушки» Раисы Абдуловны на месте нет — не ее смена, и мы стучим в одну из дверей. Ее открывает Хошим — глава немногочисленной оставшейся для финальной отделки дома бригады.

Внутри, в десятиметровой комнате три кровати с серыми простынями, электрическая плитка, стол с крошечным ламповым телевизором — ровесником хозяина, какие-то инструменты и одежда по углам. Раньше жильцов было трое, но соседи уже уехали на другой объект, и теперь Хошим хозяйничает здесь в одиночестве. Илхом окидывает комнату взглядом бывалого человека:

— Я тоже сначала так жил, когда только приехал. Теперь квартиру снимаем на две семьи, я жену привез с ребенком. Послал денег, сказал маме: отправляйте мне жену, не могу я больше один.

Всего детей у 31−летнего Илхома пятеро, но четверо старших живут дома под присмотром бабушки — учительницы математики на пенсии. Илхом уже семь лет, с тех пор как уехал на заработки, видит их не чаще раза в год (обычно реже).

— Самое интересное сейчас — как они растут, меняются, а я не вижу! —жалуется он. — Приезжаю — не узнать. Но мне немножко осталось, год-полтора — и все, вернусь в Душанбе, построю дом, будем там жить.

— Все так говорят…— скептически замечает Хошим. Его сыну полтора года, и он его еще даже не видел: жена с ребенком живут в Душанбе. Планов вернуться домой у Хошима пока нет: — Я еще на дом не заработал. Танцуй, пока молодой, да? Пока есть силы, надо зарабатывать.

— А может, остаться в России навсегда?

— Вообще-то в Таджикистане сейчас уже тоже можно заработать. Пришли японцы, итальянцы, немцы, все что-то строят, 400–500 долларов в месяц платят. Душанбе стал модным городом: все есть, магазины есть, дискотеки есть, — говорит Илхом. — Это в России до сих пор думают, что у нас война, а война уже десять лет назад закончилась, просто зарплаты были очень маленькие, у бюджетников особенно. Но сейчас потихоньку налаживается. Здесь, конечно, пока легче заработать. Многие остаются, гражданство получают. Со мной приехали русские ребята из Душанбе — Вася, Саша, Серега, я им работу помогал найти, а теперь они уже квартиры себе купили. Но это их страна, они здесь свои, а мы чужие. Я просто устал уже: три раза в день тебя останавливают — документы покажи, штраф заплати. Дома все по-другому, люди другие, климат другой.

— Климат стал как в Сибири, — снова сбивает пафос Хошим. — В Питере плюс, а в Душанбе уже две недели мороз минус 30. У кого глобальное потепление, а у кого глобальное похолодание.

— К климату питерскому я уже привык, да, — подхватывает Илхом. — Домой летом приезжаю — спать ночью не могу: душно. Говорю жене: постели мне в саду, ложусь на топчане под виноградом, а все равно не засыпаю. А здесь даже зимой не мерзну уже.

Этим, надо сказать, они сильно отличаются от коренных петербуржцев. А еще они отличаются от них тем, что бывали в Эрмитаже. Оба. Едва ли не в первые же выходные после того, как семь лет назад приехали в Питер.

Работа

На следующий день мы едем на стройку, где работает Илхом. Собственно стройка — какое-то офисное здание — уже закончена, остались отделочные работы, в некоторые кабинеты даже мебель завезена. Илхом — не просто рабочий, он бригадир: руководит пятью… китайцами, которые кладут линолеум и прибивают плинтуса.

Бригадир — это карьера. Это значит, что можно ехать на работу не к 8 утра, а к 10, можно уйти с работы пораньше, если к тебе приехали журналисты, и вообще ты получаешь столько, сколько заработал на самом деле, и практически сам себе хозяин. И живешь дома с женой, а не в вагончике. Путь к этой ступени карьерной лестницы занял у Илхома пять лет, а начался стандартно: с объявления «Требуются рабочие» в газете «Из рук в руки». Два года отработал сварщиком, платили хорошо — в месяц до 30 тысяч, а не 10–12, как разнорабочему на стройке, но мама сказала: «Испортишь глаза». Илхом маму послушал: был штукатуром, маляром, плиточником… Кем только не был. Теперь стал руководителем. Где он всему этому научился?

— Так в Таджикистане же за нас никто ничего не строит, каждый таджик должен сам построить дом для своей семьи, — объясняет Илхом.

Общение его с китайским персоналом происходит преимущественно жестами, но периодически обмениваются и реп-ликами. Электрик Саша из Таганрога наблюдает за этим со смешанным чувством ужаса и изумления: китайцев он, кажется, по-настоящему боится, а когда мы с фотографом отправляемся поглядеть на их вагончики, смотрит нам вслед, будто прощается… У Илхома таких комплексов нет: он и перекусить к ним заходит, и пожать руку в конце рабочего дня не брезгует. «Спасибо», — бодро отвечают китайцы. Впрочем, так они отвечают на все.

Дав задание подчиненным, Илхом ведет нас в пустой кабинет: «Вы же хотели узнать мою биографию?» Усевшись в кожаное председательское кресло во главе длинного стола, еще обернутое в защитную пленку, Илхом входит в роль и начинает рассказ:

— Родился в городе Курган-Тюбе в Таджикистане. Мама моя узбечка, с папой они развелись, когда мне было 4 года. После этого мы переехали в Душанбе. Занимался спортом, играл за юношескую сборную Таджикистана в водное поло — весь Союз тогда объездил и в Москве бывал на соревнованиях, фанту пил. Дома медали висят, только кому они теперь нужны… Когда в Таджикистане война началась, многие сразу уехали. Я строителем работал, ворота делал. Даже президенту Таджикистана делал — крутые такие ворота, с видеонаблюдением. В общем, много я ворот в Таджикистане поставил…

Повествованию Илхома все время мешает телефон — он звонит каждые 5 минут. Один спрашивает, как отправить домой деньги, если пункт Western Union закрыт, другой — нет ли у Илхома работы, третий — где можно переночевать семье из шести человек…

— У нас в Душанбе была уважаемая семья, много знакомых. Конечно, когда они сюда приезжают, звонят мне — знают: если есть возможность, я помогу, — объясняет Илхом.

Есть, конечно, в Петербурге официальное консульство Таджикистана, но туда, говорит Илхом, мало кто обращается — они сами по себе. Еще есть мечети, по пятницам там всегда можно поговорить не только с богом, но и с земляком. Но главный плацдарм социализации таджикской диаспоры — стройки. Как правило, выходцы из разных районов Таджикистана в пределах одной стройки не пересекаются: у курган-тюбин-ских таджиков одни объекты, у душанбинских — другие, у тех, кто с юга, — третьи. Не то чтобы кто-то специально за этим следит, просто клановая принадлежность в Таджикистане играет важную роль, и естественно, что все общаются прежде всего со своими. Поэтому там, куда попадает один таджик из Душанбе, с большей вероятностью окажутся душанбинцы, чем его земляки из другого города. Многие сразу приезжают работать целыми бригадами — так проще выторговать себе зарплату побольше.

Проходящий мимо прораб, увидев диктофон перед развалившимся в кресле Илхомом, кивает:

— Героя дадите нашему мальчику?

Про подвиг в метро знает вся стройка: бесплатную газету по дороге на работу берут многие, и все в тот день прибежали к Илхому спросить, правда ли то, что там написано. А он-то как раз «слона» и не заметил — свернул газетку трубочкой и засунул в карман.

— Я просто увидел, что нападают на женщину, и машинально как-то встал. Я даже подумать не успел, что может быть опасно, — пожимает плечами Илхом.

Для него случившееся — вполне рядовое происшествие. Ну, скинхеды… Ну, суды квалифицируют такие нападения как хулиганство… Ну, оправдали убийц таджикской девочки… Илхом говорит про это скорее с недоумением, чем с гневом. Наверное, привык: чужая страна чужих не защищает.

Дом

— Вот этот мост мы строили, а вон там — видите? — торговый комплекс. Моя бригада монолит заливала, полгода в бытовке жили, хорошая такая была бытовка, двухэтажная, со всеми удобствами, сейчас где-то на Большеохтинской стоит… А вот в этом клубе еще год назад табличка висела «Таджиков не пус-кать». Нас вообще мало куда пускают. «Ультра» только, еще «Максим» — там вообще негры, они всех пускают. Аквапарк «Родео-драйв» знаете? Тоже мы строили. А Константиновский дворец видели по телевизору? Вот я лично в винных погребах малярные работы делал, — рассказывает Илхом про Петербург глазами гастарбайтера по дороге домой.

Потом устраивает нам с фотографом урок китайского языка и страноведения:

— Говорят, китайский язык сложный. А я выучил уже, считай. Иначе как объясняться буду? Они по-русски не понимают, по-таджикски тем более. А я им говорю: «Чанку еша». «Чанку» — склад, «еша» — ключ. Значит, «дайте мне ключ от склада». «Нихау» — это у них «здравствуйте». Кухня у них интересная очень, я уже почти все перепробовал. Салаты из всего на свете делают — смешивают все подряд. Они, правда, свинины много едят, а мне нельзя. Поэтому я сначала всегда спрашиваю: «Ню жоу?» Это значит говядина. Если кивают — значит, можно есть, а если говорят «чу жоу» — значит, свинина.

Илхом ненадолго задумывается, мечтательно глядя в окно, и неожиданно спрашивает:

— Я извиняюсь, вы не знаете: кредит и лизинг — это одно и то же?

Поперхнувшись минералкой, я активизирую скудный набор своих экономических познаний, вспоминаю виденную в каком-то аэропорту рекламу, призывающую брать в лизинг самолеты, и отвечаю, что, кажется, нет: кредит дается на покупку, а лизинг — это аренда. И интересуюсь, зачем это Илхому.

— Шеф джип захотел, говорит, надо в лизинг взять. Я думал, он кредит так называет. Он, кажется, тоже думает, что это одно и то же. Но я ему теперь объясню, что нет.

Следующий вопрос — скорее, впрочем, в воздух, чем нам, — вызван свастикой на заборе, мимо которого мы проезжаем:

— Что она вообще значит, эта свастика-мастика, откуда они ее взяли?..

Войдя в роль всезнайки, я говорю что-то про древний арийский символ и про то, что Гитлер называл немцев потомками арийцев, хотя индусы — это тоже арийцы… Но Илхом уже и так все понял:

— Ну ясно, если посмотреть семь поколений русского, найдешь татарина, так? — говорит он и добавляет, демонстрируя действенность усилий отечественного телевидения по созданию образа настоящего отца нации, воплощения народной мудрости: — Это Путин, кажется, сказал, да?

…Интересно, о чем я могла бы поговорить с теми молодчиками из метро, благодаря которым мы с Илхомом познакомились? Разве что тоже о Путине…

Дома, в убогонькой, с голыми стенами и минимумом мебели, но чистой «двушке» на окраине города, почти все в сборе: жена Зебе и полуторагодовалый сын, родители жены, два родственника жены, только что сошедшие с поезда из Барнаула (поехали туда работать, а их кинули и не заплатили), и двоюродный брат Илхома в модных джинсах и сережкой в ухе, резко выделяющийся на фоне остальных присутствующих — они в традиционных одеждах, мужчины в цветастых халатах, женщины в длинных свободных платьях.

— Как дела? — спрашивает Илхом жену, подбрасывая в воздух радостно орущего сына.

— Пока не родила, — не менее радостно отвечает жена и идет раскладывать по тарелкам плов.

О чем разговаривают за семейным ужином? При гостях темы обсуждают не слишком веселые: менты, скины, проверки паспортного режима. У тестя Илхома, который в Питере зарабатывает частным извозом, своя классификация людей в форме: гаишники — это ангелы на фоне омоновцев, но главное — не попадаться в руки УБЭПу, сдерут последнее.

— Все здесь думают, что это мы их хлеб отбираем. А кто у кого отбирает, если подумать… — говорит Илхом. — У меня дед под Питером воевал: почему меня менты про это не спрашивают?

Брат переводит разговор в практическую плоскость:

— Не знаете, трудно визу в Америку получить?

Среди питерских таджиков прошел слух, что за три тысячи долларов в Душанбе теперь можно сделать рабочую визу в США. А там уже совсем другие и деньги, и жизнь… Брат Илхома загорелся. Он читает Playboy и Men’s Health, смот-рит Comedy Club и «Наша Russia», не молится по нескольку раз в день, как большинство родственников, и его свободная американская жизнь не пугает. Правда, ни одного таджика, уехавшего по такой визе в Америку, он лично не знает. Но едут же из Душанбе работать в Иран и Афганистан, почему бы теперь и в Америку не поехать…

Илхому эти разговоры, кажется, не очень нравятся, и он ставит нам домашнее видео: сначала запись своей свадьбы (жениху еще нет 16, невесте едва исполнилось), потом большой праздник в честь обрезания старшего сына. Несколько десятков, если не сотен, гостей — все родственники и почти все соседи — сначала угощаются за накрытыми во дворе дома столами, потом избранные (тоже не меньше сотни человек) перемещаются в ресторан. Гости произносят тосты, дети путаются под ногами, Илхом зажигательно танцует.

— Ну что, похоже это на Средневековье, как у вас представляют Таджикистан? — довольно интересуется он. — Посмотрите: красивые женщины с прическами, современная музыка…

На экране Илхом обнимает главного героя торжества — сына Джанибека. Там ему семь лет, сейчас уже 13, он тоже занимается спортом. Сначала был футбол, теперь переключился на бокс. Жизнь в Таджикистане налаживается, но уметь драться таджикскому мальчику пока, видимо, не помешает. Особенно мальчику с таким старомодным воспитанием.

Фотографии: Татьяна Плотникова для «РР»