В колонках играет - Ночные снайперы - Россия, 37
Глава 2.




За окном бушевала гроза. Раскаты грома заставляли дрожать тонкие стекла в рассохшихся рамах, молнии освещали кабинет яркими вспышками, а ветер стучал сухими ветвями умирающего дерева по стенам снаружи, но стены были слишком ветхими, поэтому мужчина в белом халате слышал все, что происходило за окном, слишком явственно. Ему было около 40, но никто не знал, сколько точно, свой день рождения он уже давно не отмечал, да и сам перестал считать годы. Его звали Евгений, и его лицо, да и тело, в общем-то, тоже, сохраняли былую привлекательность, припорошенную только легкими морщинами и седыми прядями, казавшимися особенно яркими на фоне угольно-черных волос. Что касается души… Так привлекательной она отчего-то никому не казалась, никого не интересовала и не была никому нужна, так что с возрастом он и сам порой стал забывать о ее существовании, только боль регулярно напоминала о ней, возвращаясь острыми вспышками воспоминаний, связанных с одним именем, которое он запрещал себе произносить вслух, но так часто повторял про себя, обращаясь мысленно к его обладательнице. Его голубые глаза глядели через поцарапанные линзы очков, изучая развернувшийся на столе натюрморт.
- Натюрморт… - тихо повторил Евгений, это слово было очень подходящим, особенно вторая его часть, связанная со смертью. Мужчина докурил сигарету, внушавшую ему отвращение – курить он не любил, но, хоть эта привычка и не приносила ему ни облегчения, ни удовольствия, делал это часто и помногу – и тяжело вздохнул, выдыхая последнюю порцию горького дыма и чувствуя, как оседает смола внутри. Он шагнул поближе к железному холодному столу и с сочувствием покачал головой. – Бедняга.
С острова Евгений хотел уехать каждую весну, но так и не мог сделать это. Не то, чтобы с этим местом, невзрачным и безжизненным, что-то связывало его, но он каждый день видел людей, которым нужна была его помощь, которые приходили к нему с верой в излечение, и он лечил, ставил верные диагнозы, прописывал препараты, проводил операции. Он так привык менять роли: терапевт, хирург, кардиолог, отоларинголог, окулист, гинеколог, конечно же, патологоанатом и многие другие в одном лице, даже ветеринар, ведь в сущности, что звери, что люди, и те, и другие живут, болеют, умирают. И тем, и другим нужна его помощь, чтобы продлить жизнь и отстрочить смерть. И он помогал, наверное, потому что был одним из тех немногих, для кого что-то значит данная клятва.
Евгений медлил. Он смотрел на свои руки, которые привлекали внимание и нравились отчего-то женщинам, и ненавидел их. Они были слишком худые, костлявые, жилистые, выпирали все время толстые вены, через тонкую, но загорелую кожу было видно, как пульсирует в них кровь. Руки все время болели, ныли из-за того, что почти не осталось межсуставной жидкости между фалангами пальцев, эти руки могли бы играть на рояле или скрипке, но вместо этого делали то, что умели в совершенстве: делали надрезы скальпелем и выпускали застывшую, дурно пахнущую жидкость из раздувшегося тела. Резиновые перчатки, второй кожей покрывавшие его руки, скрыли вены, и даже следы от разбитых в который раз костяшек кулака стали менее заметными под этой обработанной изнутри тальком одеждой. Перед ним на столе лежал Борис, то, что от него осталось, по крайней мере, ведь сейчас он был слишком не похож на себя, да и на человека только отдаленно. Тем более сейчас, с раскрытой, как дверцы шкафа, грудной клеткой. Евгений осматривал его довольно внимательно, но ничего особенно не обнаружил, кроме того, что заметил с самого начала, еще не приступив к вскрытию. На шее покойного были следы. Умер он от асфиксии, и тому были и другие подтверждения, правда, участковый вовсе не спешил к доктору с расспросами, да и остальные жители предпочитали строить собственные версии, считая их куда более интересными, но для соблюдения всех формальностей Евгений заполнял бумаги, потом приводил тело в порядок, чтобы хотя бы похоронить рыбака более-менее нормально, впрочем, вид его все равно оставлял желать лучшего. – В закрытом гробу, - уныло заключил мужчина, помыл руки, не снимая перчаток, и замер, словно забыл, что хотел сделать дальше. Это бывало с ним после одного случая, когда он чудом остался в живых. Этот случай в его медицинской карте был записан собственным подчерком, как микро-инсульт, а о его причинах, как ни старался, никогда не забывал. Мужчина, наконец, очнулся, огляделся по сторонам и еще раз проверил, верно ли все в формулярах.
- Евгений Васильевич, - обратилась к нему вошедшая без стука медсестра. Ей было всего 20 лет, но выглядела она намного старше, к тому же не была особенно красивой. Слишком длинный и острый нос, кругленькое личико, яркие губы, а вот глаза – грустные и цвета болота. Невнятного цвета волосы, тысячу раз перекрашенные, переделанные. Впрочем, медсестра была мила с ним и с пациентами, и в сущности, ее главный недостаток заключался в том, что она ненавидела свою внешность, поэтому и пыталась изменить ее или скрыть под броским макияжем. Медсестра работала здесь всего полгода, но уже очень устала, и это было заметно по ее дрожащим рукам и кругам под глазами, которые не помогал спрятать ни один крем.
- Что, Наденька? – он повернулся к ней и почувствовал острый укол жалости: ну что она-то сюда приехала, дура?! Только погубит себя в этой дыре, черт побери. Бедная девочка, нашла куда ехать. Хотела людям помогать? Да на, получи: бездельники и алкаши, пропившие последние мозги, уставшие от жизни старики и не менее уставшие молодые, которые жаждут или спасения, или эвтаназии, но во второе хотя бы верят! Лечи их, старайся. Думаешь, они тебе спасибо скажут? Как же! Да черт бы с ними! Он бы и сам не стал возиться, но… клятва, да и потом… как бросишь человека в беде? Ведь бросить… это как предать! Предать, предать, предать… эти слова как обычно отбивали ритм у него в висках, и перед глазами плыли картины, которые он старательно гнал от себя.
- Вы закончили с Борисом?.. – осторожно спросила девушка, украдкой поглядывая на тело. Евгений кивнул, но предпочел оставить труп наедине с вечностью и вывел Надю в коридор. Там пахло ее духами и медикаментами, и оба запаха были настолько привычны, что не вызывали никаких эмоций, а воспринимались как составляющие воздуха. Он бы удивился, если бы вообще в его жизни было что-то новое и стоящее внимания, но довольно быстро привыкал ко всему, и бывшие еще недавно любопытные вещи легко становились привычными, обыденными, постылыми, однако, он не терял своего странного стремления к работе, наверное, потому что это было как раз тем, что еще держало его на плаву, что не давало окончательно опуститься.
- Надя, кто-то приходил из пациентов? – строго спросил мужчина. Надя потупила взгляд.
- Да, Евгений Васильевич, двое… Но я им сказала, что Вы заняты, и… - она говорила это, заикаясь и замолкая на половине предложения, не решаясь продолжать.
- Какого черта?! – нахмурился Евгений. – Если люди пришли в такую погоду, черт побери, значит, им действительно нужна была помощь! – он рассек руками воздух, будто проводя между собой и Надей черту, разделяя, отделяя ее от себя и давая понять, что разочарован в ней и рассержен.
- Но, Евгений Васильевич… - девушка была готова расплакаться, но держалась, кусая яркие губы на удивление ровными белыми зубами. Ей хотелось провалиться сквозь землю от его тяжелого взгляда, и она прятала болотные глаза в складках на рукавах своего халата, обнимая себя за плечи, будто ей было холодно или жутко.
- Кто это был, Надя?! – не унимался он, все глубже и глубже впиваясь в нее глазами, она физически чувствовала это, и оттого было не по себе.
- Вы устали, Евгений Васильевич, Вам нужно отдохнуть и… - Надя не успела закончить свою мысль. Евгений закашлялся, прикрыв рот ладонью. На резиновой перчатке осталась свежая кровь, собственная, а боль в груди заставила его согнуться на мгновение. Он знал, что у него рак легких первой стадии, он поставил себе диагноз почти сразу, знал, что ему осталось не слишком много, но не так уж и мало, это зависело от того, как быстро будет развиваться болезнь. Однако же, кровью кашлял он уже достаточно давно, а курить не бросал, так что рак прогрессировал стремительно, а Евгений не думал о себе. Во-первых, ему было некогда лечить себя, когда столько людей в очереди к нему на прием, а во-вторых, ему просто было все равно, безразлично и наплевать. – Евгений Васильевич! – испуганно вскрикнула Надя, ее глаза наполнились теперь слезами, и она, не моргая, смотрела на кровь на его перчатке. Он никогда не говорил ей о своей болезни, но слыша его кашель, тяжелый и страшный, девушка подозревала, что что-то не так, но до последнего надеялась на то, что это всего лишь простуда, затянувшийся бронхит или что-то в этом роде, ведь он болел бронхитом, она знала точно, потому что из любопытства, оставшись на дежурство, однажды читала его карту, правда ни слова о раке в ней не было.
- Это пустяки, не стоит внимания, - отмахнулся Евгений и заставил себя улыбнуться. – Только скажи мне, кто приходил, Наденька, - попросил он, смягчившись, и Надя тяжело вздохнула, понимая, что спорить с ним, равно, как и уговаривать лечиться или хотя бы бросить пагубную привычку, бесполезно…
Олеся куталась в шаль, ей было зябко и противно. На улице шел дождь, гремел гром, хотя гроза и отступала, но так медленно и неповоротливо, что женщина в очередной раз чертыхнулась и достала н-ную по счету сигарету из пачки. Сигареты она предпочитала тонкие, дамские, разбавленные разнообразными ароматами. Они дарили ей легкую иллюзию сладкой жизни, и женщина старательно щурилась, пытаясь разглядеть в дымке эту самую жизнь. Олеся глянула мельком в зеркало и поправила челку. Да, она была очень красива, и было непонятно, что она, такая красивая, умная и замечательная, делает здесь, в этом забытом Богом поселке с этим забывшем Бога мужем-алкоголиком. Женщина глядела на часы, пуская дымные кольца, и понимала, что в ее магазин, несмотря на то, что купить что-либо было негде, никто не придет в такую погоду.
- Даже плохой хозяин собаку не выпустит, - вспомнилась ей поговорка. Женщина затянулась сигаретой и решилась: нечего терять время напрасно! Она схватила с полки ключи, взяла зонт и вышла прочь, оглянувшись, чтобы наскоро про себя посчитать товар. Скоро, на этой неделе, должны были приехать с большой земли, пустить автолавку, которая в тот же день исчезнет, но она, Олеся, обязательно должна купить новый товар, ведь другого шанса нужно будет ждать слишком долго.
Женщина открыла зонт и зашагала по размытой дороге в сторону маяка. Она бросила короткий взгляд на бесполезное сооружение и остановилась в нескольких метрах от заветного дома, он не особенно отличался от остальных, таких же ветхих и покосившихся, но, тем не менее, имел для нее особенное значение. Олеся снова посмотрела на часы на своем запястье на тонком потертом ремешке и улыбнулась: в школе занятия еще не кончились, значит, у нее есть время. То есть у них. Ее тонкая, но такая женственная фигурка, почти смытая пеленой дождя шагнула на крыльцо и огляделась по сторонам: нет, никто не следит, у всех свои дела, свои интриги, свои тайны, какое им дело до ее? Женщина тихонько постучалась трижды, и только тогда ей открыли дверь и пропустили внутрь.
- Олежек, - тепло улыбнулась она, потянувшись к нему за поцелуем, Олег виновато посмотрел на нее: с женщины ручьями стекала вода. Олеся спохватилась, быстро отставила зонт в сторону и сняла туфли. – Ну что ты смотришь на меня? Высохнет еще, пока твоя со своими тетрадками придет.
- Хорошо, - заторможено кивнул мужчина, глядя, как Олеся поправляет волосы ловким движение руки, и залюбовался ею. – Олеся, ты такая красивая, - произнес, наконец, он, женщина счастливо улыбнулась, и Олег неловко поцеловал ее в губы, а она, будто это он пришел к ней, а не наоборот, повела его в спальню. Кровати в доме не было, только старый диван, неудобный и некрасивый, над которым висело не то полотенце, не то ковер с лосями на водопое. Диван противно скрипнул, когда на присевшую на него Олесю навалился сверху Олег. Он расстегивал ее платье умело и быстро, а она в это время думала о том, что он по сравнению с ее Семеном настоящий Геракл или даже Аполлон. Олег действительно выглядел хорошо и производил впечатление человека в какой-то мере успешного, и только его жене Кате было до боли жаль, что впечатлением его успешность и ограничивалась.
- Олеся, какая же ты красивая, - опять повторил мужчина, раздеваясь и сам. Эта его привычка ей нравилась, она напоминала книжные страсти из любовных романов, ведь герой и героиня обязательно обнаженные занимались любовью, причем всю ночь, и, конечно же, это должно было быть незабываемым. На всю ночь Олеся рассчитывать не могла, по-хорошему, у них было минут 45, плюс еще 15, чтобы успеть уйти, пока не вернулась Катя. Или, того хуже, Наташенька. Девочке совсем не обязательно знать, что тетя Олеся ходит к ее папе… Вдруг тогда она перестанет ей доверять? А Олесе ведь очень хотелось подружиться с Наташей, своих детей у нее не было, и она искала выход для своего невостребованного материнского инстинкта.
- Олежка, - пролепетала она и поманила его пальцем. – Иди ко мне, - и он тут же прильнул к ней. Он целовал ее шею, грудь, опускался ниже, но нехватка времени заставляла его торопиться, быстро заканчивать с прелюдией и приступать к делу. Диван противно скрипел и стучал об стену. Сыпалась штукатурка, бегали по тонким нитям пауки, за окном все тише становился дождь, отступала непогода, и Олеся кусала губы, чтобы только не застонать и не выдать себя чем-то. Вещи были разбросаны на полу, у входной двери плакал дождем зонт, стоя в углу. Диван противно скрипнул в последний раз и смолк, теперь тишину нарушало только тяжелое дыхание Олега.
- Олеся… Олесенька… как же хорошо… - прерывисто говорил он, закрывая глаза от наслаждения, обнимая ее обнаженные плечи, проваливаясь в это сладостное бессилье и усталость, пришедшие на смену удовольствию.
- Да, - коротко согласилась женщина, отыскала рукой на полу, стараясь не сбросить Олега с дивана, свою сумочку, нащупала пачку сигарет и зажигалку и только хотела закурить, как Олег поцеловал ее в губы. Пальцы разжались, зажигалка и пачка одновременно выпали из рук на пол, и руки, ставшие теперь свободными, обняли мужчину, чтобы поцелуй был дольше.
- Ты же понимаешь, что… - он замялся, наконец, прервавшись.
- Что в твоем доме нельзя курить, вы с Катей не любите эту отраву, - продолжила за него Олеся, совершенно спокойно. – Я знаю, Олежка, я слышу это регулярно, - сказала она. Общих тем у них было немного, если вообще были, в чем Олеся сомневалась, но предпочитала все же не задумываться, немного щадя себя: не хватало еще осознать вдруг всю бессмысленность собственной жизни! Лучше не знать об этом. Женщина молчала, мужчина молчал тоже. Тишина напрягала Олега, он снова потянулся к ней с поцелуем, но Олеся неожиданно остановила его, глянув на время, потом ему в глаза, помолчала немного, а он с волнением глядел на нее.
- Ты меня любишь? – спросила зачем-то Олеся.
- Конечно, да! – с готовностью ответил Олег, и она поцеловала его сама.
- Ты меня любишь?.. – спросила зачем-то Наденька, застегивая пуговки на своем халате.
- Нет, - честно ответил Евгений, быстро одевшись, и добавил. – Прости…
- Не нужно извиняться, - решила девушка и остановила его руку, когда он потянулся к сигаретам. – Не курите, пожалуйста, Вы себя добьете!.. – кажется, его здоровье и впрямь беспокоило ее, несмотря на всю его честность.
- Наденька, хорошая ты. Уезжать тебе надо, - вместо того, чтобы как-то отреагировать на ее слова, сказал Евгений, сжал ее ладошку и даже улыбнулся. – Уезжай, правда, а? На неделе приедут с большой земли, ну давай ты с ними.
- Нет, Евгений Васильевич, Вы без меня не справитесь, - заверила Надя и сама была в этом уверена, Евгений рассмеялся.
- Да как же я до тебя-то жил!
- Да вот плохо Вы жили, неправильно, - решила девушка. – Поэтому и довели себя.
- Бросай ты это дело, Наденька, меня не спасти, - он махнул рукой, чмокнул ее в щеку, будто между ними ничего не было сейчас, и улыбнулся. – И домой иди, ты и так вчера дежурила.
- Но, Евгений Васильевич! – воскликнула Надя, Евгений в шутку погрозил ей кулаком, она надула губки и убежала прочь. Он подумал, что все-таки без косметики, растрепанная и немного уставшая, с улыбкой и этой откуда-то вдруг взявшейся уверенностью в глазах она вполне себе симпатичная, и даже ее нос не казался теперь таким непропорционально длинным. Евгению все равно было жаль ее, жаль ее нелепых попыток вытащить его из болота, которое он привык называть своей жизнью, жаль, что не может ее полюбить. Правда, жаль. Возможно, Наденька была куда достойнее его любви, чем та, кому принадлежало его сердце.
Евгений сел за стол и включил лампу, на мгновение она ослепила его, но потом глаза привыкли к яркому свету и почти не болели. Он не хотел идти домой, дома все напоминало о прошлом. Даже вещи, которые ему не принадлежали, находились на своих местах, так, как она их оставила. То, что эта женщина, о которой он никогда не вспоминал, лишь потому что никогда не забывал ее, никогда не вернется, было очевидно и не требовало доказательств, но рука не поднималась выбросить ее вещи, фотографии, первые записи… Нет, нельзя думать о ней, нельзя любить ее. Нельзя было вообще хоть когда-либо любить. Любить – плохо, любовь – это непременно боль, в его жизни иначе не было. Но что теперь сожалеть о нем? У него рак легких, у него беспорядочные связи, у него тяжелая работа, которой он загонит себя в могилу раньше, чем его загонит туда пресловутый рак, у него есть еще блок сигарет и бутылка дешевого коньяка. К слову, о коньяке.
Евгений достал бутылку из ящика стола, быстро и умело свинтил крышку и сделал пару глотков, прямо из горла. Спиртное обожгло рот и все внутри, а мужчина чертыхнулся. Да, алкоголь он любил не больше, чем сигареты, но это же не мешало ему пить. Правда, до беспамятства ни разу не получалось, и имя любимой женщины не стиралось ни коньяком, ни водкой, ни даже спиртом из его больного сердца, на котором навсегда остался маленький рубец.
- Сердце со шрамом, - произнес он вслух, и это словосочетание показалось ему смешным. Евгений глотнул еще, потом поставил бутылку на стол, положил на него же свои руки, а потом и голову, он закрыл глаза, но вовремя опомнился: нельзя спать. Вдруг кому-то понадобится его чертова помощь? Да и потом… Она снилась ему каждую ночь, и каждой ночью уходила от него, снова и снова, меняя декорации и фон. Он предпочел бы не спать вовсе, но работа требовала от него быть хоть сколько-нибудь в состоянии помочь, пусть не себе, но кому-то. Евгений успешно подтверждал своей жизнью пословицу – «сапожник без сапог» - и, помогая другим, всегда забывал о себе. И дело было не в том, был он добр или нет, был профессионалом или нет, просто внутри него, в душе была слишком огромная дыра, и эту пустоту невозможно было заполнить ничем, даже работа не могла отвлечь его настолько, чтобы хоть на секунду, но все же забыть ее имя.
За окном распласталась ночь, темная и густая. Тишину нарушал только легкий ветер, напоминавший о том, что совсем недавно была буря, и отдаленное хлопанье весел по спокойной и холодной воде.